www.archi.ru

Размещено на портале Архи.ру (www.archi.ru)

31.08.2021

Феликс Новиков: «Я никогда не предлагал заказчику вариантов»
Владимир Белоголовский, Феликс Новиков
Объект:
Дворец пионеров на Ленинских горах
Адрес:
Россия, Воробьевское шоссе
Авторский коллектив:
В.С. Егерев, В.С. Кубасов, Ф.А. Новиков, Б.В. Палуй, И.А. Покровский, М.Н. Хажакян, Ю.И. Ионов

Большое и очень увлекательное интервью с Феликсом Новиковым. О репрессированных родителях, погибшем брате, о переходе от классики к модернизму, об авторстве и соавторстве, о том, как обойти ограничения. По видео связи в Zoom, Hью-Йорк – Рочестер, штат Нью-Йорк, 16-17 Августа, 2021.

Период советской архитектуры – с 1955 по 1985 годы – благодаря архитектору Феликсу Новикову (р. 1927) вошел в историю под названием «Советский модернизм». Его собственная творческая судьба оказалась длиннее этого периода. В редчайшем качестве для советского зодчего – в роли практика, теоретика, историка, критика и свидетеля ключевых событий этой эпохи – он создал наиболее точный образ этой, одновременно цельной и многогранной, архитектуры и утверждает, что советский модернизм – самый разнообразный среди всех стран, потому что архитектура в каждой из советских республик имела свое лицо.
 
Новиков получил образование и практиковал еще в сталинское время, увлеченно овладевая мастерством классики. Профессиональная перестройка Хрущева случилась на его глазах и закончил он свою карьеру архитектора через несколько лет после очередной смены архитектурной парадигмы – с приходом перестройки Горбачева, когда в СССР хлынули идеи постмодернизма. Вскоре Советский Союз перестал существовать. А спустя полтора года Новиков уехал в США и до сегодняшнего дня продолжает писать на архитектурные темы, участвовать в общественных дискуссиях, устраивает выставки и даже обращает внимание нынешних московских властей на самые острые проблемы современного города. В этом году вышла его очередная книга «Образы Советской Архитектуры», посвященная трем архитектурным периодам в СССР – авангарду, сталинской архитектуре и модернизму.
 
Феликс Новиков – доктор архитектуры, Народный архитектор СССР, лауреат государственных премий России и СССР. Он автор четырех объектов, имеющих статус культурного наследия – это станция метро «Краснопресненская», кинотеатр «Ленинград» в Москве, Дворец пионеров в Москве и МИЭТ в Зеленограде. Среди его книг – альбом-антология «Советский Модернизм: 1955-1985» и «Формула архитектуры», вышедшая в 1984 году в издательстве «Детская литература» стотысячным тиражом, а также книга «Размышления о мастерстве» 2017 года.

Наш разговор состоялся в модном сегодня zoom и я выбрал самое интересное, что и предлагаю здесь на суд читателя. 

Дворец пионеров на Ленинских горах. Склейка почтовых открыток
Дворец пионеров на Ленинских горах. Склейка почтовых открыток
Фотография © Наум Грановский, 1962 г. / предоставлено Ф.А. Новиковым

Владимир Белоголовский: Прежде чем задать первый вопрос, позвольте мне зачитать фразу из вашей книги «Зодчие и Зодчество»: «Конечно, не все понимают красоту архитектуры. Кто-то не любит музыку, кто-то другой не слышит поэзию. Мало ли на свете людей, лишенных чувства прекрасного. Но они все-таки в меньшинстве». Оптимистический взгляд на вещи, не правда ли?!
 
Феликс Новиков: Согласен. [Смеется].
 
ВБ: Скажите, откуда у вас появилось желание писать?
 
ФН: Я думаю, это генетика. Моя мама была драматургом, прозаиком, членом союза писателей СССР. В 1920-е годы, когда семья жила в Баку, где я и родился, в Бакинском Театре Рабочей Молодежи (ТРАМ) шли ее пьесы и, позднее, ее рассказы и книги издавались в Баку, Ленинграде и Москве. Поэтому этим талантом я обязан ей.
 
ВБ: Какую цель вы ставили, когда писали «Зодчие и Зодчество»? И эта книга ведь была далеко не первой.
 
ФН: Конечно. Первая вышла в 1964 году, когда издательство «Стройиздат», занимавшееся архитектурными книгами, обратилось к авторам Дворца Пионеров с предложением написать о нем книгу. Мои коллеги решили командировать меня в Суханово – в дом отдыха Союза архитекторов СССР на неделю. Там я ее и написал. Главу о конструкциях написал Ионов. Иллюстрировали все вместе. Но про дворец мы еще поговорим, а за книгу «Зодчие и Зодчество» я взялся, чтобы рассказать о том, что я знаю и чувствую об архитектуре. Мне это было интересно.
 
ВБ: Прежде чем перейти к следующему вопросу, я бы хотел прочитать еще один отрывок из «Зодчества»: «Архитектура – это про все. Во все времена и всему свету памятники прошлого говорят нам о своем времени. О том, какова была техника строительства, какими были нравы и обычаи, как жили богатые и бедные, что почитали за красоту – словом, о том, какова была жизнь в те времена, когда создавал зодчий свое нетленное творение. Хочет он того или нет, но формы своего детища – очертания плана, профиль разреза, детали и, конечно же, декор – все это архитектор извлекает из воздуха времени, быть может и сам того не ведая. Время – главный заказчик зодчего. Архитектура всегда соответствует своему времени во всем своем разнообразии. И тем она интересна современникам и потомкам. Потому что архитектура – это про все».
 
ФН: Здесь я должен внести уточнение. Выражение «Архитектура – это про все» не мое. Когда вышла моя первая статья в «Новом Мире» в 1966 году мне позвонил Григорий Бакланов, уже прославивший себя военной прозой. Он тогда писал повесть об архитекторах и, как он выразился, хотел меня кое о чем «пораспрошать». Он привез меня к себе домой. На столе стояла бутылка водки и закуски. Мы выпили по первой рюмке и он сказал такую фразу: «То что вы написали об архитектуре, о литературе напечатать нельзя. Об искусстве тоже нельзя. И о музыке нельзя. Но об архитектуре можно. Потому что архитектура – это про все». Это дословно.
 
ВБ: Итак, мы говорим про архитектуру и, разумеется, про все. Вы пришли а профессию по совету отца. Он рекомендовал вам поступать в архитектурный институт, который тогда назывался МАИ, и вы поступили в 1944 году. Расскажите о вашем отце.
 
ФН: Это тоже генетика. Отец был строителем. В Баку он занимался строительством транспортных объектов. Это было время, когда на Кавказе не было республик – Азербайджана, Армении и Грузии. А была Закавказская Федерация с единым руководством. В 1933 году отец был командирован в Тифлис, нынешний Тбилиси. Там он тоже строил, был первым заместителем председателя горсовета. А чуть позже, во время своего визита в Тифлис, председатель исполкома Моссовета Николай Булганин пригласил отца в Москву, куда мы переехали в 1935 году. Отец стал первым заместителем начальника строительного управления Моссовета. По тогдашней иерархии власти он был вторым человеком в Московском строительном комплексе. В 1936 году он возглавил делегацию московских строителей в США. Три месяца его группа занималась изучением американского опыта.
 
В общем детство у меня было счастливым, но только до одиннадцати лет. 29 октября 1938 отец разбудил меня, чтобы со  мной попрощаться. Его увели какие-то дяди. Всю ночь в квартире шел обыск и я не спал. Утром пошел в школу и опоздал. В вестибюле стоял директор и два мальчика. Он спросил первого: «Ты почему опоздал?» Тот сказал: «Отца арестовали». И второй на тот же вопрос ответил также. Я подумал, что если я скажу правду, мне не поверят и придумал другую причину.
 
Спустя год мама пошла по делам и не вернулась. Мой брат Октавий, по домашнему Тава, который был старше меня на 4 года, сообщил об этом в Баку и к нам приехала бабушка. Вскоре стало известно, что «Особая комиссия НКВД» с диагнозом «шизофрения» отправила маму на «принудительное лечение» в казанскую больницу тюремного типа. Как ее там «лечили», чем кололи я не знаю, но она вернулась через три года безнадежно больным человеком. После чего я 29 лет, до кончины, навещал ее в лечебном учреждении, где она пребывала.
 
Отец – якобы английский шпион – сумел оправдать себя по политическим статьям (уникальный случай) и был осужден «за перерасход фондов при строительстве школ в Москве». Отбыв в ГУЛАГе пять лет, он вернулся в декабре 1943, а в 1955 году был реабилитирован «За отсутствием состава преступления».
 
Еще одной жертвой преступлений власти стал мой брат, который рисовал и лепил лучше меня. Внешне он был похож на нашего предка, знаменитого скульптора XIX века Марка Антокольского в его юные годы. 16 октября 1941 года Тава был призван в армию. Через 10 месяцев пришло сообщение о его смерти в госпитале в Иошкар-Оле. В официальной справке, полученной в 1957, было сказано, что документов, свидетельствующих о его пребывании в госпиталях города не обнаружено. А в 1992 году стало известно, что многие курсанты 139-го запасного стрелкового полка, в котором он должен был служить, размещенные зимой 1941 года в летнем лагере в окрестных лесах города, погибли без тепла и пищи. Преступное начальство лагеря ее продавало. О том, какую смерть принял брат я стараюсь не думать. Страшно!
 
ВБ: Расскажите про ваше время в Институте. Ведь тогда в СССР царила классическая архитектура.
 
ФН: Да, тогда в наших головах царила классика. [Смеется.] В то время Институтом руководил Иван Жолтовский, приверженец наследия Андреа Палладио. Мы все были уверены, что именно такую архитектуру мы будем проектировать до конца наших дней. Это было увлекательно – изучение классики, исторических ордеров и так далее. На четвертом курсе мне посчастливилось стать студентом архитектора Леонида Павлова, одного из наиболее ярких зодчих советского периода. Я его считаю своим главным учителем.
 
ВБ: А кто был руководителем вашего дипломного проекта, как получили работу, с чего она началась?
 
ФН: Я получил диплом с отличием. Темой диплома  был крытый стадион в Москве, а руководителем академик Иван Николаевич Соболев. Он и пригласил меня на работу в свою мастерскую. И еще одного моего однокурсника и приятеля Игоря Покровского, вместе с которым мы работали последующие двадцать лет.
 
Вскоре после нашего появления в мастерской Соболев поручил каждому из нас по 10-этажному дому в застройке Семеновской набережной Яузы. Дома были рядом – его стоял на углу, а мой в курдонере. А через год Соболев доверил нам огромный 10–14-этажный дом на соседней набережной. Все три построены. Мы вели авторский надзор за строительством – стали архитекторами.
 
А потом возникла возможность участия в конкурсе на станцию метро. Тогда мы позвали в свою команду еще двух наших однокурсников – Виктора Егерева и Михаила Константинова – вместе с которыми построили станцию «Краснопресненскую». Всё в классике – дома с колоннами, станция с гирляндами, как тогда полагалось.
 
ВБ: И вы получали от этого неподдельное удовольствие, не так ли?
 
ФН: Конечно. Так, во время проектирования станции метро «Краснопресненская», которая была построена в 1954 году, мы общались с архитектором Леонидом Поляковым. Для меня это был самый яркий мастер послевоенного десятилетия. Он автор замечательных станций метро в Москве и Ленинграде. Поляков пригласил нас посетить его бюро. В то время он проектировал гостиницу «Ленинградская», одну из  восьми московских высоток. Он показал нам детали совершенно замечательной барочной церкви в Дубровицах под Подольском, куда мы отправились на экскурсию для ее детального изучения. Это было увлекательно.
 
ВБ: И так продолжалось ваше увлечение классикой, пока в конце 1954 года Хрущев не произнес свою судьбоносную речь на всесоюзном совещании строителей в Кремле. С того момента начинается смена ориентации, объявляется борьба с излишествами, и советская архитектура начинает свой переход от сталинской к модернистской. Расскажите об этом.
 
ФН: Это было абсолютно неожиданным для архитектурного цеха. Гром среди ясного неба. Никто этого не ожидал. Речь была очень жесткой. Он обращался к ведущим архитекторам не иначе как со словами «дорогой», недвусмысленно подчеркивая дороговизну сталинских зданий. Критика была беспощадной. Он требовал экономии, индустриализации и обновления архитектуры. Тогда он сказал, что здания должны иметь «привлекательный внешний вид», но не сказал, что это такое. А через год вышло партийно-правительственное постановление «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве». Лишились своей должности некоторые главные архитекторы городов, кто-то был отстранен от руководства мастерской, у кого-то отняли ранее полученное звание лауреата сталинской премии. Тот же Поляков был лишен мастерской. И у него отобрали Сталинскую премию за «Ленинградскую». Другими словами, стало понятно, что такой архитектуры власть больше не потерпит.
 
А после этого последовали архитектурные конкурсы по всем типам строительства. И были назначены очень большие премии, которые стимулировали участие в них.
 
ВБ: Какого порядка были эти премии?
 
ФН: За победу можно было купить хороший автомобиль, что было редкой роскошью. Конкурсы объявлялись и на общественные здания. В 1956 наша четверка выступила в конкурсе на проект павильона СССР на международной выставке в Брюсcеле, где победа нам не досталась, в 1957 в конкурсе на новый Дворец Советов мы получили поощрительную премию, а в 1958, где четвертым вместо Константинова стал Владимир Кубасов, мы одержали победу в конкурсе на Дворец пионеров. Наш проект был принят за основу для дальнейшей работы.
 
ВБ: Одно из важнейших требований нового постановления было в том, что архитекторов призывали использовать современный зарубежный опыт. Об этом вы пишете в своей монографии: «Вскоре архитектурные начальники разъехались по миру в поисках образцов, достойных подражания».
 
ФН: Глава Союза архитекторов СССР Павел Абросимов отправился в Италию. Александр Власов, главный архитектор Москвы, в США. А руководитель мастерской Иосиф Ловейко во Францию. А потом каждый из них рассказывал о своих впечатлениях коллегам, до отказа заполнившим зал Центрального дома архитектора. Я присутствовал на всех этих акциях. Это была первая информация о западной практике.
 
ВБ: И вскоре вы сами смогли посетить Италию. Как представилась такая возможность?
 
ФН: Поездка была организована академиком Жолтовским, для «учеников» своей мастерской-школы – так она называлась. И маршрут ее был определен им. Но состав по советским стандартам должен был быть большим. В нее включили и других архитекторов «Моспроекта». Мне и Покровскому была предоставлена такая возможность. Мы с равным интересом смотрели на шедевры итальянской архитектуры и на новую архитектуру этой страны. Были в Венеции, Флоренции, Риме и увидели «Квадратный Колизей» в районе EUR и Малый дворец спорта Palazzetto dello Sport по проекту Пьера Луиджи Нерви.
 
ВБ: И совсем скоро наступил ваш звездный час. Я имею в виду вашу победу в конкурсе на строительство Дворца пионеров в Москве в составе молодых архитекторов, включая уже упомянутого Покровского. Расскажите об этом проекте. 
 
ФН: Дворец проектировал Михаил Хажакян. Когда общий вид комплекса был исполнен в карандаше, он решил показать его архитектурному совету. Проект не понравился. И тогда новый главный архитектор Москвы Иосиф Ловейко своей властью устроил конкурс, для чего в «Моспроекте» были созданы три группы. Одна из них в мастерской Жолтовского, во вторую вошли Егерев, я, Покровский, а четвертым стал Владимир Кубасов. В третью вошла команда из двух других мастерских и Хажакян продолжил работу. Результат конкурса определило совместное заседание архсовета и правления Союза архитекторов Москвы. Экспертом был Николай Колли – соавтор Корбюзье в проекте здания «Центросоюза». Он уверенно поддержал наше решение. В котором отмечались три основных достоинства: вход с угла на пересечении двух магистралей, расположение главного здания в глубине участка и продольная главная ось всей композиции.
35. Главный туристический центр в Самаканде. 1983 г. Вид в сторону Регистана
35. Главный туристический центр в Самаканде. 1983 г. Вид в сторону Регистана
Предоставлено Ф.А. Новиковым

Затем последовало рассмотрение проекта на заседании президиума столичного руководства. Доложил проект сам Ловейко. Внезапно один из участников собрания воскликнул: «Разве это Дворец? Мы что, не знаем какие бывают Дворцы?» Ловейко парировал: «На этом примере мы научим вас понимать новую архитектуру». После чего Ловейко вызвал нас четверых. На месте оказался только я один и я явился к нему в должный час. Он показал мне проект приказа о составе авторского коллектива Дворца. Кроме нас в нем был наш однокурсник Борис Палуй из группы двух мастерских и Хажакян. Ловейко сказал: «В их проектах тоже есть кое-что хорошее» и подписал приказ. Нас стало шестеро. А потом седьмым стал молодой конструктор Юрий Ионов. У каждого была своя сфера ответственности и каждый мог сделать свое предложение в сферу любого из нас. Случалось, что вопрос решался голосованием. Иногда говорят, что руководителем проекта был Покровский. Это не так, но он объединял нас организационно. Мы были не бригадой, не мастерской – мы были дружиной.
 
ВБ: А какой тогда царил дух? Вы как-то не без гордости заявили, «Нам все было позволено».
 
ФН: Нашим заказчиком был Центральный Комитет Комсомола. Это тоже молодые люди. Их доверие нам было абсолютным. Все наши решения принимались как должное. Они ни в чем нам не отказывали, во всем обеспечивали помощь. Тогда во всем было духоподъемное время – в литературе, театре, изобразительном искусстве.
 
ВБ: Давайте я зачитаю цитату из книги Александра Рябушина «Новые горизонты архитектурного творчества 1970-1980-е годы» про значение Дворца: «Именно здесь были заложены основы принципиально нового архитектурного языка, целесообразное и технически современное переосмысливалось в эстетически значимое. Традиционной монументальности и компактности были принципиально противопоставлены расчлененность объемов, открытый план,  свободное развертывание горизонталей – внутренних, внешних. Здесь были сделаны заявки на радикальные новации».
 
ФН: Это правда.
 
ВБ: И вот Дворец готов и наступает день открытия, 1 июня 1962 года. На открытии выступает сам Хрущев! И перед всеми собравшимися он говорит такие слова: «Хорошо, очень хорошо вы тут все сделали. Мне очень нравится выдумка архитекторов и художников… Это сооружение я считаю хорошим проявлением мастерства и архитектурно-художественного вкуса… Думаю, что в оценке таких сооружений трудно достичь единого мнения. Кому-то нравится, кому-то не нравится. Но мне нравится ваш Дворец, и я высказываю вам свое мнение». Это признание стало очень важным. Как оно повлияло на всю дальнейшую советскую архитектуру? 
 
ФН: Это уже нужно углубляться в историю всей советской архитектуры. И этому посвящена моя новая книга «Образы Советской Архитектуры».
 
ВБ: Я думаю, можно сказать, что архитектура, которая стала развиваться в 1960-е годы, ориентировалась прежде всего на такие объекты как Дворец. Именно такими были жилые дома, увековеченные строками Новеллы Матвеевой:
                   
А эти дома без крыш
Словно куда-то шли, шли,
Плыли, как будто были
Не дома, а корабли.
 
ФН: Да, тогда такие дома «без крыш» стали строиться по всей стране в превеликом множестве. Здесь нужно еще отметить, что главным посылом Хрущева был социальный. Эта архитектура призвана была решить острейшую проблему. Ведь до этого постановления нужда в жилье была катастрофической. Поэтому главная его заслуга в том, что было организовано индустриальное жилищное строительство и миллионы советских людей получили отдельные квартиры. А с точки зрения конкретной архитектуры Хрущев поддержал эстетику Дворца тем самым архитектуру всего модернистского движения. Скорее всего сам того не понимая, он вернул советскую архитектуру в фарватер мирового развития. И последующие 30 лет советская архитектура продолжила свое движение в этом направлении. 
 
ВБ: Следует заметить, что Дворец стал витриной советской архитектуры и вы лично его показывали многим знаменитостям. И прежде, чем вы расскажете об этом, я хочу зачитать один из ваших советов молодому архитектору: «В процессе проектирования полезно подумать о том, по какому маршруту проведешь своих коллег, когда будешь показывать им завершенный объект. Мы ведь не в последнюю очередь проектируем и строим друг для друга».
 
ФН: В последний год строительства я оставался единственным автором, который постоянно был на стройке. Остальные вели новые проекты. Дворец посетил автор генплана новой столицы Бразилии Лучио Коста. Я сопровождал его в этом экскурсе. А потом явился сам Алвар Аалто! С женой, но без переводчика. Мы прошли по всему объекту и зашли в пионерский театр. Надо сказать, что этот зал я делал, вдохновившись интерьером малого зала его библиотеки в Выборге. Но здесь было 300 мест с волнистым реечным потолком и золотыми финскими двухрожковыми бра, расположенными в шахматном порядке. Мои гости вошли в этот зал и, конечно, сразу поняли истоки его происхождения. Присели отдохнуть и о чем-то меж собой беседовали. Я не понимал ни одного слова. Разговор шел на финском.
40. Вид крытой улицы в Бухаре
40. Вид крытой улицы в Бухаре
Предоставлено Ф.А. Новиковым

ВБ: Мне нравится ваша формула архитектуры. Вы предложили собственную триаду вместо триады Витрувия – «Польза, Прочность, Красота». Она была буквально выведена как формула: Архитектура = (Наука + Техника) х Искусство. Как она возникла?
 
ФН: В 1977 году я получил предложение от журнала «Вопросы философии» выступить на его страницах в дискуссии, посвященной теме «Искусство и научно-техническая революция». Именно тогда впервые возникла эта формула и она была опубликована в журнале. Рассуждение было следующим – есть триада Витрувия, которой две тысячи лет. «Польза, прочность, красота». Но с течением времени эти понятия сильно изменились. К примеру, польза содержит техническое содержание, которое больше связано с наукой. Понятие пользы становится более многообразным. Ведь кондиционирование – это тоже польза. Поэтому в современных условиях вместо слова польза должна быть наука. А что такое прочность? Я предложил заменить его на технику. И, наконец, что такое красота? Это понятие сегодня совершенно размыто и мы больше не можем на него опираться. А вот искусство – оно подразумевает нечто высокое и значимое. Таким образом все три понятия обрели другие слова и другие смыслы. Так сложилась формула. Я понимал, что искусство в ней главное. Поэтому если искусство равно нулю, то и результат будет равен нулю. Это будет объект, постройка, но не архитектура. Я опубликовал эту формулу также и в журнале «Архитектура СССР». А потом назвал свою книжку «Формула Архитектуры». Она была издана в 1984 году.
 
ВБ: В начале книги вы задаетесь такими вопросами – Что такое архитектура? Есть ли единое всеохватывающее ее определение? И разве все это не было выяснено раз и навсегда в процессе тысячелетней истории человечества? А в конце книги вы говорите: «Мир архитектурных форм – композиционные построения, тектонические структуры, пластика деталей – будут постоянно преображаться, дарить человечеству все новые образы – удивлять, восхищать, радовать. В бесконечности этого процесса непроходящий стимул творчества».
 
ФН: Да, я повторюсь, что архитектура будет преображаться и ее красота будет цениться по-разному в процессе творчества. Но я должен сказать, что я так и не принял новую архитектуру постмодернизма. Для меня это время зачеркнуто. Мне совершенно чужд Роберт Вентури. Но у каждого поколения свои песни.
 
ВБ: Я бы хотел зачитать рецензию на вашу «Формула Архитектуры» из той же книги Рябушина: «Меня в книге прежде всего подкупила открытая влюбленность в профессию, вера в ее неиссякающие возможности творить  прекрасное. Не осторожничая, как это, к сожалению, принято, автор однозначно утверждает, что смысл работы зодчего – форма. Именно через нее и только через нее архитектура воспринимается, потребляется во всех своих аспектах – материальных и духовных, и внимание к форме, самозабвенная погруженность в ее проблемы есть святой долг архитектора, ничего общего с формализмом не имеющий. Именно ее форму автор называет «синей птицей архитектуры», и именно так называлась в рукописи книга». 
 
ФН: Я сам решил изменить название книги. Когда в процессе написания возникла формула, то она и была вынесена в заглавие. Что же касается идеи написания книги, она возникла в 1975 году, когда мой друг, замечательный архитектор Илья Чернявский построил санаторный пансионат Госплана СССР «Вороново» под Москвой. Я хотел посетить это замечательное место и он устроил мне там отдых. Там за 17 дней написал весь текст. Но на выход книги в печать ушло девять лет и некоторые ее части, например главу об авангарде, выкинула цензура.   
 
ВБ: Вы создали множество проектов в разных частях страны и даже за ее пределами. Работа над каким из них доставила вам наибольшее профессиональное удовлетворение?
 
ФН: Я с удовольствием строил Дом-Флейту, МИЭТ и посольство в Мавритании. Но был особый случай – три проекта для Узбекистана – главные туристические центры в Самарканде и Бухаре и конкурс на проект гостиницы «Рухабад» в Самарканде. Это было увлекательно еще и потому, что специально под эти проекты было принято решение создать новую мастерскую в Центральном научно-исследовательском и проектном институте туризма в Москве. Я не только возглавил ее, но и должен был сформировать, так как вначале я был один. Я пригласил архитекторов, с которыми работал ранее. Они привели своих друзей. Собралась очень профессиональная и дружная команда из трех десятков архитекторов и конструкторов. А задача была уникальная, так как все эти объекты нужно было создавать в непосредственной близости к памятникам XV–XVII веков. Я не знаю, решались ли подобные задачи где-либо еще, потому что такие памятники берегут и к ним современную архитектуру стараются не подпускать. Идеологом этой задачи был лично Шараф Рашидов, который руководил республикой четверть века. Он и предложил все три места для новых проектов. Во всех трех случаях объекты должны были непосредственно соприкасаться с памятниками.
9. Конкурсный проект Дворца пионеров. 1958 г. Принят за основу дальнейшей работы
9. Конкурсный проект Дворца пионеров. 1958 г. Принят за основу дальнейшей работы
Предоставлено Ф.А. Новиковым

Поводом для моего приглашения поработать в Узбекистан стало мое посольство СССР в Мавритании, построенное до того. Эта работа продолжалась почти три года и трижды мы представляли проекты лично Рашидову – один раз в Москве и дважды в Узбекистане. Во время первой презентации он спросил: «Где здесь новое?». Ему показали. Тогда он произнес всего два слова: «Уверенно работайте». А во время второй презентации он спросил об облицовочных материалах. Мы сказали кирпич. Он обратился к своей свите и сказал: «Я прошу вас, вас и вас – довести это дело до конца». А в третий раз фасады были сделаны в масштабе 1:50 и не было ни одного замечания. Проекты были утверждены. А в конкурсе, где гостиница стояла рядом с мавзолеем «Рухабад» XIV века, мы получили Первую премию.
Дворец пионеров на Ленинских горах. Театральный зал
Дворец пионеров на Ленинских горах. Театральный зал
Фотография 1962 г. / предоставлено Ф.А. Новиковым

ВБ: Все три проекта вошли в вашу монографию в главу под названием «Картонные проекты».

ФН: Макеты были из картона. Но Рашидов внезапно скончался. А новой власти это было неинтересно. Тем не менее с точки зрения творчества работа именно над этими проектами была самой интересной и эмоциональной в моей жизни.
 
ВБ: Но был и другой, не менее эмоциональный проект – это эпопея с так называемым «Красным домом» на Тургеневской площади в Москве. Расскажите о ней.
 
ФН: Этот объект – драма моей творческой судьбы. В 1967 году мастерская получила заказ на проект здания Министерства Электронной промышленности СССР на углу Сретенского бульвара и Новокировского проспекта. Я был назначен главным архитектором проекта. Решение определилось сразу – две башни разного сечения и высоты стояли на приподнятом стилобате как радиолампы на панели.
54. Здание Минэлектронпрома На Тургеневской пл. 1967-76 гг.
54. Здание Минэлектронпрома На Тургеневской пл. 1967-76 гг.
Предоставлено Ф.А. Новиковым

Я никогда не предлагал заказчику вариантов. Разумеется, последовательные варианты – это нормальное развитие проекта, но параллельных я не делал никогда. Проект был одобрен архитектурным советом и утвержден заказчиком. Началось строительство, а когда фундаменты были готовы, в центре Москвы возникла башня «Интуриста» возле гостиницы «Националь», вызвавшая резкую критику общественности. И тогда партийный «вождь» Москвы В. В. Гришин начал борьбу со всеми проектами высоких зданий в центре. Мне было предложено сделать низкий вариант. Я отказался. При встрече с Гришиным настаивал на своем. Министр был на моей стороне. Коллеги – и в том числе главный архитектор Москвы М. В. Посохин – тоже.
 
Тогда Гришин написал письмо премьер-министру страны и получил его поддержку. Я вынужден был сделать другую композицию с четырьмя низкими корпусами и башней на углу. Но башню мне запретили. А когда Горбачев уволил Гришина, я ее построил. На стилобате стояли два корпуса и консольно висящая башня между ними. Образ красногранитного сооружения в общих чертах сложился в 1993 году. В том же году я уехал в США, поручив своему партнеру Григорию Саевичу вести надзор за стройкой.
Ф. Новиков, констр. Ю. Ионов, В. Гнедин. Пониженный вариант. 1976 г.
Ф. Новиков, констр. Ю. Ионов, В. Гнедин. Пониженный вариант. 1976 г.
Предоставлено Ф.А. Новиковым

С распадом СССР не стало министерства. За здание шла борьба разных «хозяев» новой жизни. Наконец им овладел «Лукойл». Тогда Саевич был отстранен от этого дела и появился новый автор – Дмитрий Солопов. В 1997 на стройку приехал мэр столицы Юрий Лужков. Взглянув на красные корпуса он сказал: «Москва светлеет. надо покрасить фасад». Кто-то возразил: «Но это гранит!». Мэр в ответ: «А что, покрасить нельзя?». Здание оштукатурили.
 
В 1998 Солопов закончил свою «реконструкцию» комплекса, изуродовав его до полного безобразия. Я вынужден был публично отречься от авторства публикацией в журнале «Проект Россия». Спустя еще семнадцать лет «Лукойл», не удовлетворенный внешним видом корпусов, объявил конкурс на обновление фасада. Его выиграла архитектор Ирина Малоземова, сделавшая главный фасад более близким к моему замыслу.
Здание ОАО «Лукойл», Сретенский бульвар, 11, после реконструкции
Здание ОАО «Лукойл», Сретенский бульвар, 11, после реконструкции
Фотография: Архи.ру, 2021

Но так ансамбли площадей не получаются. И я таю надежду на то, что кто-нибудь когда-нибудь взорвет это искалеченное сооружение и поставит на его мощные фундаменты то, что они способны нести.
 
ВБ: Я подобрал несколько цитат из вашей книги «Между Делом». Я бы хотел их зачитать и дать вам возможность поразмышлять о них. Начнем: «Необходима высокая степень индивидуальности проекта, острая, если угодно, вызывающая. Иначе незачем заниматься архитектурным творчеством».
 
ФН: [Смеется.] Ну в общем, я старался работать именно так. Понимаете, если вы посмотрите на все мои проекты, вы не обнаружите почерка. Но у меня есть метод. Все мои проекты опирались на ситуацию. К примеру, геометрия участка оказывала большое влияние на форму. Или проекты в Узбекистане заимствовали определенные исторические мотивы. Но главное всегда было придумать интересную композицию, и каждый раз по-разному. Вы не найдете среди моих проектов двух похожих.
 
ВБ: «В триаде Витрувия польза отделена от красоты. Значит ли это, что красота бесполезна?»
 
ФН: Ну это шутка. [Смеется.]
 
ВБ: «Форма важнее функции. Последняя отмирает, а вдовствующая форма может с успехом предложить себя иной функции».
 
ФН: Может быть и так, хотя с моими объектами такого еще не случалось.
 
ВБ: «Главное свойство истинного творца – способность к разрушению стереотипов. К тому же, это еще и большое удовольствие».
 
ФН: Главное стремление было всегда в том, чтобы избежать сходства с какими-то другими объектами и добиться гармоничной связи с землей и другими обстоятельствами места.
 
ВБ: «Город, сделанный одной рукой, не может быть содержательным. Это качество достигается только вследствие сознательного накопления множества личных вкладов». 
 
ФН: Ну, а как иначе?
 
ВБ: «Архитектура подобна посудной лавке, по которой время от времени прогуливаются слоны». 
 
ФН: Ну разве не так? [Смеется.]
 
ВБ: «До чего же мало архитекторов, что-либо понимающих в архитектуре». 
 
ФН: Конечно же, понимающих мало. Все дело в авторстве и ответственности. Когда мы проектировали Дворец, нас было семеро и каждый был автором. И впоследствии каждый состоялся как личность, уже работая самостоятельно. А сегодня авторские коллективы в ряде случаях раздуты до 20 человек. Столько авторов не бывает…
 
ВБ: «Высшее достоинство архитектурного произведения – киногеничность – способность демонстрировать себя непрерывным рядом точек извне и изнутри. Архитектуру следует сравнивать с «самым важным из искусств». 
 
ФН: Подтверждаю.
 
ВБ: «Сначала надо проектировать жизнь, а уж потом формы, способные ее принять». 
 
ФН: Ну, я думаю, да. Архитектор проектирует жизнь. Что бы он ни делал – квартиру или город – он режиссер жизни. 
 
ВБ: Такой вопрос. Вы как-то заметили, что считаете Корбюзье крестным отцом советского модернизма. Как вы думаете, почему ими не стали Малевич, Татлин, Лисицкий, Мельников, Веснины или Леонидов? 
 
ФН: В каком-то смысле они тоже. Конечно, влияние было коллективным. Но за Корбюзье было еще и философское осмысление новой архитектуры. Безусловно, русский конструктивизм был ярким явлением. Он был замечен и на Западе, и даже повлиял в какой-то мере на всю современную архитектуру. Но мы тогда – в 1950-е и 1960-е годы – ориентировались на Запад. Ведь в постановлении Хрущева было сказано четко – осваивать зарубежный опыт. Отечественный опыт был почти 30-летней давности. Нужны были новые технологии, надо было увидеть, потрогать, понять, как, из чего делается современная архитектура во всех своих составляющих.
 
ВБ: А какое по-вашему здание из построенных в советский период – самое интересное?
 
ФН: Я могу назвать одно здание. Дом промышленности в Харькове, тогдашней столице Украины, построенный в 1928 году по проекту Сергея Серафимова. На тот момент ничего подобного не было ни у Корбюзье, ни у Миса. Это было настоящее явление – масштаб и широта в пространстве, разновысокие корпуса, и переброшенные между корпусами мосты. Этот объект нужно видеть в натуре. Он производит огромное впечатление. Я считаю, что это самый яркий объект во всем советском наследии – гигантское сооружение, охватившее пространство полукруглой площади. Это целый город мощной пластики и энергичных ритмов, и это интересно во всех ракурсах. Именно это здание, как никакое другое, отражает пафос того времени. 
 
ВБ: А какое здание, которое вы посетили лично, произвело на вас самое большое впечатление? Во всем мире.
 
ФН: Еще раз назову здание в Харькове. Оно сильнее, эмоциональнее и оно было построено раньше всего остального в подобном масштабе. Но я бы не сравнивал это здание, к примеру, с тем что было построено в конце XX века и тем более в начале XXI. Да ведь я и сужу обо всем исходя из своего собственного опыта и опираясь на свои понятия, которые были сформированы в шестидесятые. Мы – авторы Дворца пионеров – шестидесятники архитектуры. И я не думаю, что могу беспристрастно оценивать архитектуру последних лет. Да и есть ли у меня такое право? Пришли другие формы, другие технологии. Пусть это оценивают само новое поколение. Имя постмодернизму дал Чарльз Дженкс. Период, в который я работал, я определил так – Советский модернизм. А имя сегодняшней архитектуре даст кто-то другой.
 
ВБ: Чем советский модернизм отличается от модернизма на Западе?
 
ФН: Прежде всего, ни одна страна в мире не имела такого разнообразия. Потому что архитектура в каждой из советских республик имела свое лицо – Армянская, Грузинская, Литовская, Узбекская, и так далее. Это многонациональное разнообразие не выразилось в архитектуре авангарда, но ярко проявилось и в сталинской архитектуре, и в архитектуре советского модернизма. И такое никогда не повторится в архитектуре будущего. Вообще я бы отметил время, в которое мне посчастливилось работать, сотрудничая и бывая во всех республиках, поддерживая тесные связи и дружбу с архитекторами в самых разных городах. У нас было много общего и между нами не было никаких коммерческих интересов. Мы все разделяли огромную любовь к профессии. Я могу назвать имена моих лучших друзей: Джим Торосян в Ереване, Расим Алиев в Баку, Абдулла Ахмедов в Ашхабаде, Серго Сутягин в Ташкенте, Авраам Милецкий в Киеве, Март Порт в Таллине, Витаутас Чеканаускас в Вильнюсе, и многие другие. Всюду были яркие и талантливые люди. Мы с ними часто встречались на архитектурных съездах, пленумах, в профессиональных и частных поездках. Я рад, что я был современником этой яркой генерации.
 
ВБ: Феликс, расскажите какую-нибудь забавную историю.
 
ФН: Расскажу как можно нарушить норматив и избежать наказания. Я занимался залом, который показал Аалто. При согласовании проекта меня обязали обеспечить глубокую противопожарную пропитку древесины и я подписал согласие. А когда выяснилось, что это испортит потолок, отказался от пропитки. Идет монтаж реек и столяр пришивает их одну за другой. Чем их больше, тем лучше. Но вдруг является пожарный инспектор и спрашивает столяра: «Чем покрыта рейка?». Он отвечает: «Известно чем – нитролаком». Следует вопрос: «А он горит?». Столяр отвечает: «Еще как горит!» – и показывает большой палец. (Все это было в моем присутствии). И тогда пожарник пишет предписание «Прекратить работы». А строители продолжают. И вот зал готов и Дворец готов, а вопрос не решен. И тогда заказчик обращается к главному пожарному Москвы генералу Троицкому с просьбой решить вопрос. Он приезжает на лимузине пожарного цвета прямо по траве к входу в здание. С ним полковник – начальник нормативного отдела, и я их встречаю. Входим в зал. Осматриваются. Полковник говорит: «Товарищ генерал! Легко воспламениться может». Генерал – после некоторой паузы отвечает: «Потушить тоже легко».

***

Владимир Белоголовский живет в Нью-Йорке с 1989 года. В 2010 году основал Межконтинентальный кураторский проект, специализирующийся на организации, курировании и дизайне архитектурных выставок. Автор 15 книг по архитектуре, в том числе «Феликс Новиков» и «Советский Модернизм, 1955-1985» в соавторстве с Новиковым. Он также написал предисловие к книге Новикова «За Железным Занавесом: Исповедь Советского Архитектора» и перевел эту книгу на английский язык.
беседовали: Владимир Белоголовский, Феликс Новиков