|
Размещено на портале Архи.ру (www.archi.ru) |
|
| 11.09.2008 | |
|
Уильям Олсоп. Интервью и текст Владимира Белоголовского |
|
|
Владимир Белоголовский |
|
|
Уильям Олсоп - один из участников экспозиции российского павильона XI биеннале архитектуры в Венеции  Уильям ОлсопС 1981 года Олсоп практиковал с партнерами – вначале с Джоном Лиаллом (John Lyall), а затем с Яном Стормером (Jan Stormer). В 2000 году он образовал бюро Alsop Architects. Несмотря на большое количество заказов, финансовые дела компании шли неважно. В 2006 году архитектор продал право ведения своего бизнеса британскому дизайнерскому конгломерату SMC Group, которому принадлежит дюжина независимых архитектурных компаний. Творчески SMC Alsop остается самостоятельным и независимым бюро с офисами в Лондоне, Пекине, Шанхае, Сингапуре и Торонто, где заняты 120 архитекторов. Здания Олсопа отличаются характерными красочными органическими формами, он зовет их «кляксы» и «мазки». Его проекты никогда не страдали от недостатка внимания. Среди самых известных и смелых - Hotel du Departement (региональный правительственный комплекс) в Марселе, Шарп Дизайн Центр (коробочка, закинутая в небо на тоненьких многоэтажных ходулях) в Торонто и библиотека Peckham Library в Южном Лондоне, которая выиграла престижнейший Стерлинг Приз в 2000 году как Лучшее здание года в Великобритании. Олсоп считает, что здания должны вызывать любознательность, воодушевлять людей, оживлять ландшафт и провоцировать мечты о том, что могло бы быть и задаваться вопросами типа «а что, если...»  Центр дизайна Шарпа в Колледже искусства и дизайна Онтарио. ТоронтоЯ посетил Уилла в его студии в лондонском районе Баттерси. Мы устроились в уютном офисе архитектора, расположенном в открытом мезонине, откуда хорошо просматривается единое пространство студии. Здесь занято около пятидесяти человек и они погружены в работу над потешными структурами, напоминающие странные существа на ногах, с клювами, крыльями и одетыми в юбки и шляпки. Мы начали с русской темы, к которой не раз возвращались. Ваше бюро просуществовало в Москве с 1993 по 2000 годы. Расскажите о своем русском приключении и почему вы уехали из России? Для начала я расскажу, почему я туда поехал. Впервые я оказался в Москве в 1990 году по приглашению МАРХИ для участия в семинаре со студентами. Мне было интересно находиться в большом городе, который переживал столь драматичные политические, экономические и даже религиозные перемены. Затем я стал приезжать чаще, чтобы наблюдать за этими переменами. А чуть позже я открыл свое бюро вместе с англичанином Джеймсом МакАдамом (James McAdam), который немного говорит по-русски, и москвичкой Татьяной Калининой, которая очень хорошо говорит по-английски. Теперь у них своя практика McAdam Architects в Москве и Лондоне. Первым делом нужно было найти работу и очень скоро мы ее нашли. В России мы приобрели много хороших друзей и построили несколько неплохих зданий. Первым проектом стало здание Deutsche Bank на улице Щепкина. Другим крупным проектом был Millennium House на улице Трубной. В проекте над Millennium House вы сотрудничали с Александром Скоканом? Millennium House нам заказал французский инвестор, с которым мы работали раньше. Концептуальная часть проекта была разработана нами самостоятельно. Затем мы отобрали и пригласили бюро «Остоженка» под руководством Александра Скокана для помощи в решении всех бюрократических вопросов. Это было очень тесное и плодотворное сотрудничество, и «Остоженка» приняла самое активное участие в дизайне проекта.  Комплекс Millennium House. МоскваКакую архитектуру вы можете вообразить в Москве и в чем могло бы быть ее отличие, скажем, от лондонской? Разумеется, существует большая разница в климате. В Москве жарче летом, и это накладывает свой отпечаток. Но это, конечно, не то, что вы подразумеваете в своем вопросе. В идеале, подход не должен сильно отличаться, независимо от того, в Москве вы или в Африке. Разумеется, возникнет множество специфик, и ее нужно учитывать. Но с чем мне действительно нравится работать, так это с предвкушениями и стремлениями. Мне хотелось бы верить, что у меня нет определенного стиля. Некоторые говорят – это олсоповский стиль. Для меня это оскорбление, потому что я пытаюсь этого избегать. Я ушел от идеи того, чем архитектура должна быть. Моя миссия состоит в том, чтобы познать, чем архитектура могла бы быть. И такое путешествие на встречу открытиям привлекает многих людей, с которыми я люблю работать. Это жители района, где реализуются мои проекты. Я раздаю им карандаши и кисточки, и мы придумываем архитектуру вместе. Подобные занятия – настоящее наслаждение. Идея не в том, чтобы изменить представления людей, а в том, чтобы дать им возможность выразиться. Мне странно наблюдать за работами некоторых архитекторов, которые создают очень гротескные и навязчивые формы. Гораздо важнее построить хорошее честное здание. Что вы понимаете под «хорошим честным зданием»? Такое здание отличается хорошим качеством строительства, хорошим освещением и особым вниманием к тому, как оно касается земли, потому что это то, с чем сталкивается большинство людей. Если бы я был политиком, то принял бы такой закон, чтобы в каждом городе все, что находится ниже десятиметровой высоты, не касалось земли. Люди могли бы есть и пить на уровне улицы, но здания бы парили над землей. Землю нужно отдать людям и разбить на ней сады. Это сделало бы наши города очень счастливыми. Вспомните Ле Корбюзье и его Жилую единицу, приподнятую на колоннах в Марселе. Именно там я построил свое первое приподнятое здание Hotel du Departement. Так что Корбюзье повлиял на меня очень конкретно. Вы с детства хотели быть архитектором. Поговорим немного об этом. Да, я мечтал быть архитектором задолго до того, как узнал чем они занимаются. Я вырос в самой обычной семье в маленьком заурядном городке Нортхэмптоне. Скорее всего, любовь к искусству и архитектуре связана с домом, по соседству с которым жила моя семья – родители, сестра-близнец и старший брат. Этот дом был построен в 1926 году по проекту Петера Беренса. Он был одним из самых первых модернистских рациональных домов в Великобритании. Моя мать говорила, что это уродливое здание, но мне оно нравилось, потому что не было похожим ни на что вокруг. В этом доме жила чета уже в летах. Они часто приглашали меня с сестрой на вкусное мороженое, и там всегда было очень уютно. И вообще, все было очень стильно: атмосфера, обстановка, дизайнерская мебель Чарльза Рене Макинтоша. Немного позже дядя моего друга, эксцентричный сценограф познакомил меня с историей сценического дизайна – от греческого до конструктивистского и современного. К тому времени я уже умел рисовать, но он решил учить меня по-своему. Мы рисовали кирпич в течение трех месяцев. Я пытался изобразить тени, но он требовал только линейные репрезентации. Затем мы перешли к жестяной банке и так далее. А в шестнадцать лет я перевелся в вечернюю школу и устроился на работу в небольшое архитектурное бюро, где получил хорошую практику. Но прежде, чем поступить в архитектурную школу, я в течение пары лет изучал живопись. Сегодня для меня не существует разницы между архитектурой и искусством. Ваши архитектурные герои – Ле Корбюзье, Джон Соан, Мис ван дер Роэ и Джон ван Бру. Каким образом столь разные архитекторы оказали на вас влияние? Я думаю, что нет одного правильного способа создавать архитектуру, и это хорошо. Наши города должны отличаться разнообразием. Однообразие делает жизнь неинтересной. Таких районов очень много в Москве, и их немало на севере Англии. Это вызывает скуку. Архитектура – это не просто крыша над головой. Она порождает чувства принадлежности и уюта. Это не просто передать словами, но мне не раз говорили люди, что моя архитектура отличается именно этим. Меня часто спрашивают – как вам это удается? Я не знаю, и я не хочу этого знать, потому что если бы я знал, то все удовольствие и увлеченное исследование, которое сопровождает процесс создания архитектуры, было бы утеряно. Нужно просто верить в то, что делаешь. Итак, все эти архитекторы, которых вы назвали, – очень разные, и они все обладают качествами, которыми мы все можем вдохновляться. Я многое взял у каждого из них. Какая архитектура вам нравится сегодня? Мне нравятся самые разные проекты. К примеру, мне очень нравится небоскреб Херст в Нью-Йорке по проекту Нормана Фостера. Когда вы едете по направлению к нему по Седьмой авеню, возникает ощущение оптической иллюзии. Общая форма очень приятна глазу. Здание завораживает, и оно не похоже ни на одно другое вокруг. Его дизайн подразумевает продолжение вверх. В то же время, оно имеет хороший рост, удачные пропорции и очень гордое присутствие. С другой стороны, проекты Фостера в Москве отличаются большим гротеском. Здесь, в Великобритании, практикуют великолепные инженеры, и поэтому наши архитекторы любят подчеркнуть структурность зданий, что иногда увлекает их чрезмерно. Наверно, Ричард Роджерс – самый яркий и увлекательный пример подобной архитектуры. Идея открытого пространства на этажах и вынос всех утилитарных функций к краям – очень интересна, и коммерчески это весьма рационально, но в конце концов, такой подход приводит к отрицанию пропорций и самой архитектуры. Я не против демонстрации структурности, но не только ради функциональности. В противном случае, архитектура редуцируется до хай-тека или стиля. Как только хай-тек превращается в стилизацию, это убивает архитектуру. Что мне нравится в архитектуре, так это то, что все возможно, особенно если ваши идеи имеют хорошие намерения. К примеру, возьмите архитектурное бюро FAT. Мне кажется, они делают очень интересную архитектуру. Я бы никогда не делал то, чем занимаются они, но мне это доставляет удовольствие. Их проекты полны иронии и даже сарказма. Конечно, этим они мне и нравятся, и я хочу им помогать. Работая над генпланом поселка на полторы тысячи частных домов в восточном Манчестере, я познакомил бюро FAT с заказчиком, и теперь один из домов построен по их проекту. Мне кажется, что одна из задач старших архитекторов – по возможности помогать младшим коллегам. Вы закончили Архитектурную Ассоциацию, расскажите о вашем студенческом опыте и преподавателях. Я думаю, что время, в которое я учился в АА, было для этой школы самым интересным. Это была единственная школа, в которую я подал документы. Ко времени окончания в 1972 году среди моих преподавателей были все без исключения члены знаменитого бюро Archigram. Я воспринимал их проекты как научную фантастику. Они затрагивали социальные аспекты архитектуры и то, как люди могли бы жить и работать в будущем. Поэтому мой дипломный проект превратился в своеобразный научно-фантастический рассказ. Я использовал его как прием для иллюстрирования идеи децентрализации городов. В общем, я предложил разные сценарии того, как опустели города, а люди расселились по бескрайнему ландшафту. После АА вы работали в разных бюро, включая офис Седрика Прайса. Чему вы у него научились? Это был очень важный практический опыт. Я вел проект последнего в его жизни здания. Возможно, с архитектурной точки зрения оно не отличалось ничем особенным. Но это было в его стиле, что означало отсутствие всякого стиля. Я не уверен, что мне удалось его понять, но это и не важно. Это был для меня прекрасный опыт. Главное, что я унаследовал у Прайса – это то, что архитектура должна доставлять удовольствие людям. Я считаю Седрика своей второй профессиональной школой. Теперь я говорю своим студентам в Венском институте: после окончания университета попытайтесь поработать три-четыре года в офисе человека, которого вы действительно уважаете. И не нужно думать, что делать в жизни дальше – это станет понятно само собой. В вашей студии можно встретить и ваших учеников? Да, две девочки, работающие здесь, были моими ученицами. Расскажите про свое увлечение живописью и какое оно имеет отношение к вашей архитектуре? Я люблю рисовать, писать картины и внимательно рассматривать все вокруг. Я не уверен, что мои произведения можно назвать искусством. Некоторым нравится. Некоторым нет. Это не важно. В последние годы я начал заниматься искусством ради искусства и часто привлекаю к этому интересному занятию различные группы людей. Мне особенно нравится коллективное рисование, когда другие задают начало моим произведениям. Ведь это очень сложно - нарисовать что-то на белом листе. Но как только кто-то испортил белый лист, он превращается во что-то иное, и появляется точка отсчета. Это не мое решение, а чье-то. В этом смысле, это напоминает архитектуру. Мне кажется, мы должны непрерывно ставить под сомнение конвенции и пробовать, что еще возможно. Иногда это удается, а иногда – нет. Мне интересен сам процесс. На вашем сайте вы пишите: «Школы и академические здания должны быть располагающими, стимулирующими пространствами, провоцирующими обмен между студентами и их наставниками.» Мне интересно, как здания влияют на поведение людей. Первоначально, библиотека в Пекхэме рассчитывалась на 12 тысяч читателей в месяц, а теперь в ней бывает до 40. И многие идут туда не обязательно для чтения книг. Может быть, молодые парни идут туда знакомиться с девушками, но может быть они заинтересуются какой-то книжкой. И то, и другое не так плохо.  Библиотека в ПекхэмеРасскажите о процессе работы над проектом библиотеки в Пекхэме. При работе над этим проектом мы много общались с местными жителями, чтобы из первых рук узнать, какой люди хотели бы видеть новую библиотеку. Поэтому проект превратился в нечто большее, чем библиотека. Это место, где люди встречаются, обсуждают разные проблемы и посещают курсы по интересам. Я бы сказал, что для многих здесь открываются новые горизонты. Мы также заметили, что для решения финансовых или социальных проблем, люди скорее придут в библиотеку, чем в горсовет, который больше ассоциируется с институтом власти. Вы хотите сказать, что вы позвали жителей района Пэкхем принять участие в диалоге, т.е. дизайнерских воркшопах, чтобы выяснить о каком здании они мечтают? Конечно. Эти воркшопы не дали мне представление о форме, но они помогли мне сделать проект успешным во многих других аспектах. К примеру, через дорогу от библиотеки выстроен ряд магазинчиков, которые едва сводили концы с концами, и людей это очень волновало. Подняв здание над землей, мы открыли сквозную перспективу на эти магазины со стороны образовавшейся площади. Эти магазинчики не бог весть что, но они все еще существуют и даже процветают. Другое преимущество приподнятого здания в том, что теперь под ним можно проводить различные ярмарки или праздники летом. Вы никогда не знаете, когда в этой стране пойдет дождь, а поднятое здание над землей может сгодиться как гигантский зонт, и не важно, идет дождь или нет. И еще в этом месте много автобусных остановок и я заметил, что люди предпочитают дожидаться своих автобусов под нашим зданием. Но главное, я обнаружил, что подняв здание над улицей, с северной его стороны мы открыли великолепный вид на город, в частности, на собор Св. Павла, и кажется, будто кварталы совсем близко. Я думаю, что это внесло много нового в жизнь населения Пэкхема. Они вдруг осознали, что не потеряны где-то в огромном районе Южного Лондона, а находятся практически в центре Лондона. Это очень важно для самоидентификации этих людей. А что вас вдохновляет? Я не уверен, что воодушевление важно. Томас Эдисон говорил, что идеи – это всего на один процент вдохновение и на 99 процентов потение. Идеи возникают в работе, а не в мечтах. Вы видите вещи только когда водите карандашом. Но кроме этого я люблю путешествовать, потому что это расширяет ваши ожидания и привлекает внимание к разным качествам пространств. И важно не только, что вы видите, но и что чувствуете. Вернемся к русской теме. Разумно ли поступает Россия, приглашая для работы столь многих иностранных архитекторов? Я думаю, что русские архитекторы должны задуматься над тем, что если Россия станет более открытой страной, то и у них появятся шансы строить здесь и в других местах. В хорошем городе всего должно быть много. В конце семидесятых в Лондон приехало множество американских архитекторов. Мы были для них своеобразными воротами в Европу. Наверно, они выбрали Лондон, потому что мы говорим почти на одном языке, во всяком случае, им так казалось. Немало американских компаний обосновалось здесь, и они построили множество ключевых проектов, включая Canary Wharf. В этом таилась несправедливость, потому что нам, британским архитекторам, было непросто работать в США. Сегодня Америка открыта перед нами и мы делимся многими идеями и ресурсами. Мне кажется, русские архитекторы должны понаблюдать, поучиться у иностранцев и друг у друга. Это поможет им построить свою репутацию, и вскоре у них появятся заказчики в самых разных местах. Архитектура очень медленная профессия. Но, например, индустрия моды является хорошим индикатором, и уже сегодня существует серьезный интерес в мире к работам русских модельеров. Тоже самое произойдет и в архитектуре. В любом случае, справедливо ожидать от иностранцев в России неподдельного внимания к российским проектам и не перерабатывать то, что первоначально подразумевалось для какого-нибудь Портленда в Орегоне или где-то еще. Поэтому везде, куда нас приглашают, мы пытаемся бросить якорь, и тесно сотрудничать с местными специалистами. Над нашими китайскими проектами мы работаем в шанхайском офисе, где заняты двадцать пыть человек. Многие из них – местные архитекторы, и мы сами делаем рабочие чертежи. Для нас работать в другой стране означает еще и вживаться в местную культуру и учиться чему-то новому. Иногда архитекторы не стремятся сделать что-то оригинальное, потому что их заказчики требуют то, что видели где-то за границей, даже если эти видения чужды местному контексту. Вы знаете, у меня полный ящик проваленных проектов, которые бы неплохо смотрелись в Китае или России. Я мог бы продать их этим заказчикам, недорого. Конечно же я шучу! Я бы никогда так не поступил. Какой вы бы хотели видеть архитектуру в будущем и какие еще проекты вам бы хотелось реализовать? Понятия не имею, потому что если бы я это знал, то делал бы такую архитектуру уже сегодня. Мы заключены во времеми, в котором живем. Многих архитекторов сегодня очень беспокоят изменения климата и другие экологические проблемы. Но эта общая для разных людей проблема, и из этого не делается архитектура. Вы знаете, мы тоже зеленые, но я хотел бы, чтобы наши заказчики выбирали нас по другим качествам. Вы же никогда не выбираете архитектора потому что он хорошо рассчитывает водопровод. Но наверно, когда водопровод был только изобретен, были такие специалисты, которые говорили – мы разбираемся в вопросах водопровода. В будущем я бы хотел большей открытости и обмена идеями между архитекторами, и иногда проектировать проекты совместно. Было бы занятно сделать что-то такое в Москве. Что касается проекта, то я мечтаю сделать проект больницы. Многие больницы, строящиеся в Великобритании, проектируются архитекторами, которые строят только больницы. Но ведь они слишком напоминают машины, а не здания. Многие больницы, в которых я бывал, делают вас еще более больными. Мне кажется, больницы должны быть красивыми, чтобы, возвращаясь оттуда, вы ощущали жажду жизни. Офис компании SMC Alsop в Лондоне 41 Parkgate Road, Баттерси 21 апреля 2008 года  Галерея The Public. Уэст-Бромидж Галерея The Public. Уэст-Бромидж Жилой комплекс на ул. Рочдельская. Москва Торгово-гостиничный комплекс на Цветном бульваре. Москва |
|