|
Или как называть сталинскую архитектуру?
С историей сталинской архитектуры в России за последние пару десятилетий произошла странная метаморфоза. Сам предмет изучения вдруг потерял старое название. Вместо него возник и довольно прочно утвердился в специальной литературе термин «ар деко», ранее накрепко привязанный к стилю Международной выставки в Париже 1925 года. Это был жизнерадостный вариант позднего модерна с классицистическими элементами декора. Он стал ненадолго популярным в западной архитектуре 20-30-х годов и никогда не имел прямого отношения к полностью изолированной от внешнего мира железным занавесом и развивавшейся по своим специфическим законам сталинской архитектуре. Единственное формальное сходство между этими двумя явлениями состояло в том, что и то, и другое – варианты эклектики. Но с принципиально разными законами формообразования, художественными корнями и эмоциональным наполнением.
Дмитрий ХмельницкийПредоставлено автором
Эти различия гораздо важнее для понимания архитектуры, чем случайное сходство элементов фасадного декора. Они позволяют узнавать сооружения сталинской эпохи с первого взгляда и безошибочно, не путая их ни с какими вариантами свободной западной архитектуры.
На мой взгляд, объяснение такой подмене названий очевидно. Это часть процесса ползучей реабилитации Сталина, его режима и его культурной политики. Термин «сталинская архитектура» исходно имеет устоявшуюся отрицательную коннотацию. Термин «ар деко», напротив, – сугубо положительную. Он навевает ассоциации со свободной жившей и развивавшейся западной архитектурой, фатально непохожей на советскую 30-40-х годов. Гордиться наследием «сталинской архитектуры» психологически гораздо менее удобно, чем гордиться наследием «советского ар деко». А желание гордиться всем советским архитектурным наследием, игнорируя его зловещее содержание, реальный художественный уровень и стилевую принадлежность в последнее время проявляется в профессиональной среде очень ощутимо.
Благодаря маскировочной смене названия новые поколения архитекторов и историков архитектуры вырастают с убеждением, что ничего специфического в архитектуре сталинской эпохи не было. По обе стороны железного занавеса (о котором, впрочем, многие тоже давно забыли) происходило примерно то же самое, а эволюционные процессы в архитектуре были общими. Чтобы понять, почему это категорически неверно, имеет смысл углубиться в историю вопроса.***
В истории советской архитектуры, писавшейся в советское время, сталинский ее период терминологически никак выделялся. Выражения«сталинская архитектура» не существовало по понятным причинам. При Сталине вся архитектура была в равной степени «советской», несмотря на безусловную сомнительность ее первого, конструктивистского, но, по официальной версии, успешно преодоленного в начале 30-х годов периода.
В хрущевские времена прилагательное «сталинский» приобрело отрицательную коннотацию, но к архитектуре, несмотря на устроенную Хрущевым стилистическую революцию, не применялось. Архитектура продолжала оставаться перманентно «советской», только преодолевшей заблуждения времен «украшательства».
В советские времена официальная история советской архитектуры была в целом чисто шарлатанской. Никаких катаклизмов, резких и насильственных стилевых реформ в ней не обнаруживалось. В изложении советских архитектуроведов история советской архитектуры представляла собой естественный эволюционный процесс. Взгляды и творчество всех советских архитекторов менялись плавно и органически в силу естественных причин.Хотя и в соответствии с указаниями партии и правительства.
Впрочем, неофициально термин «сталинская архитектура» существовал и при советской власти. Он использовался в профессиональной среде в качестве разговорного, наряду со «сталинским ампиром», «сталинской эклектикой» и еще более обидным «стилем „вампир“».
После крушения советской власти в 90-х годах термин «сталинская архитектура» обрел легитимность и в профессиональной литературе, хотя неохотно. Скорее, это произошло под влиянием западного архитектуроведения.
В девяностые годы начали появляться новые эвфемизмы, отменяющие понятие «сталинская архитектура» с тем, чтобы, во-первых, лишить это явление отрицательных ассоциаций и, во-вторых, ввести его в международный контекст. Представить чем-то спонтанным и художественно органичным – вполне в традициях советского архитектуроведения. Проблема в том, что обе эти задачи нерешаемы.***
Сталинские культурные (в том числе и архитектурные) реформы превратили советскую архитектурную жизнь 20-х годов, и без того довольно ущербную, в нечто невообразимое с профессиональной точки зрения.
Начиная с 1927 года начали стремительно исчезать возможности для нормальных профессиональных размышлений и дискуссий. В публикациях и выступлениях конца 20-х – начала 30-х годов остатки здравого смысла нужно уже выкапывать из-под завалов ритуальных глупостей и бессмысленной марксистской риторики. Со стороны это должно было выглядеть так, будто советские архитекторы внезапно сошли с ума.Во всяком случае, примерно с 1930-го года свободное профессиональное общение между советскими и западными коллегами прекратилось.
Примерно в это же время архитектура в СССР окончательно перестала быть свободной профессией. Право свободного выбора заказов, заказчиков и партнеров осталось в прошлом вместо с правом на индивидуальное предпринимательство. Всех архитекторов страны превратили в служащих и распределили по проектным конторам ведомств и наркоматов.Между западными архитекторами и их советскими коллегами, с которыми они еще пытались какое-то время общаться, пролегла пропасть. Их собеседники оказались в совершенно ином статусе – они больше не могли говорить от своего лица и высказывать собственные суждения, потому что подчинялись не только политическому, но и ведомственному руководству.
Если бы в 1932 г. советское правительство не отказало бы Международному конгрессу современной архитектуры (СИАМ) в проведении запланированного московского конгресса, он представлял бы собой чрезвычайно уродливое зрелище. С одной стороны, европейские архитекторы, независимые и отвечающие только за себя и свои собственные слова. С другой – затравленные советские чиновники. Диалог между ними был бы невозможен. Собственно, примерно так и выглядел проведенный в 1937 году Первый съезд советских архитекторов с иностранными гостями.
Весной 1932 г. прошла готовившаяся в течение всего 1931 г. года стилевая реформа. Современная архитектура оказалась под прямым запретом. Теперь предписывалось использовать при проектировании в обязательном порядке «исторические стили». То есть, всех советских архитекторов принудили в одночасье стать эклектиками и ориентироваться на утверждаемые образцы. Цензурным органом, контролирующим эту деятельность, стал Союз советских архитекторов СССР, куда были принудительно согнаны члены уничтоженных в 1932 г. независимых художественных объединений. Ключевые проекты утверждались непосредственно Сталиным.
С этого времени все официальное творчество в СССР (не только архитектурное) стало принудительным. Как следствие, произошла практически мгновенная деградация профессиональной культуры. Изменился не только способ внешнего оформления зданий, но и самая суть проектирования.Достижения современной архитектуры –умение работать с пространством, функцией и конструкциями, понимание архитектурного объекта как цельной пространственной структуры –были забыты.
Суть новой эпохи выразил примерно в это времяАлексей Щусев, быстрее и успешнее прочих понявший смысл происходящего:«Государство требует пышности».[i] Все остальное было утверждающим инстанции не интересно, поэтому оно не должно было интересовать и архитекторов. Как выразился Моисей Гинзбург в 1934 г.: «…сегодня о плане здания нельзя говорить, как о веревке в доме повешенного».[ii] Запрет работы над планом означал конец архитектуры как пространственного искусства, перевод ее в искусство декорирования фасадов. Поскольку только фасады и интересовали высшее начальство, взявшее на себя в это время руководство архитектурой.
За этими фасадами скрывалось небольшое количество типовых и совершенно неинтересных планировочных схем общественных зданий и жилых секций, примитивных планировок квартир. Редкие оригинальные по структуре проекты (вроде Дворца советов, театра Красной армии или послевоенных высоток) обязаны своим появлением вульгарным и в высшей степени непрофессиональным фантазиям партийного руководства. Или – на ранней стадии - перелицовке фасадов уже спроектированных или даже построенных конструктивистских зданий под новые правила (напр., здание ВЦСПС А. Власова). Таких домов-мутантов появилось в первой половине 30-х годов довольно много.
Сюда надо добавить чисто феодальный характер строительства при Сталине. Официальная архитектура обслуживала только бытовые потребности привилегированных слоев советского общества и идеологические потребности режима. Массовое жилищное и городское строительство, поставившее еще в 19 веке перед архитекторами задачи, решение которых привело к появлению современной архитектуры, как бы отсутствовало в СССР того времени. Трущобные барачные города для рабочих, строившиеся в силу необходимости в гигантских количествах, находились за рамками начальственного интереса, и, следовательно, профессиональных интересов архитектурного сообщества. Их проектировали, конечно, но без всякой публичности.
Еще один важный аспект. Творчество любого художника (архитектора, писателя т.д.) меняется и эволюционирует по мере изменения его художественного мироощущения и творческих задач. Из личной творческой эволюции отдельных персонажей эпохи складывается ее художественная эволюция. Сталинская цензура остановила личную творческую эволюцию всех советских архитекторов. Их личное мироощущение и личные взгляды больше не играли никакой роли. Следовательно, прекратилась и спонтанная профессиональная эволюция в советской архитектуре. У художников и писателей еще оставались ниши для личного творчества – у архитекторов – нет.
История сталинской архитектуры – это история эволюции цензурных установок, влияние на которые отдельных архитекторов было нулевым.
Так за считанные годы сформировалась сталинская архитектура – уникальное явление, ни на что знакомое в то время не похожее. И не имеющее практически никаких точек соприкосновения с архитектурной культурой во внешнем мире – независимо от ее направленности и стилистических особенностей.
С точки зрения заграничного архитектурного сообщества советская архитектура после 1932 выпала из мирового культурного движения. Стала чем-то чужеродным, абсурдным и не подпадающей ни под какие профессиональные критерии и оценки.
Советские архитекторы могли стилизовать все что угодно – в меру начальственных указаний – древний Рим, итальянское Возрождение или американскую эклектику20-30-х годов. Все это никак не меняло содержания сталинского «зодчества»и никак не делало его родственным тому, что происходило за границами СССР.***
Первую попытку придумать для сталинской архитектуры щадящее обозначение предпринял Селим Омарович Хан-Магомедов в 90-е годы. Он ввел в употребление термин «постконструктивизм»– применительно к первой фазе сталинской архитектуры – 1932-1937 годов. В принципе, в придумывании нового названия для знакомого явления нет ничего плохого, почему бы и нет. Но этот лукавый термин намеренно будит ложные ассоциации с другими художественными эпохами – естественными и саморазвивавшимися (постимпрессионизм, посткубизм и т.д.). Получается, что раннесталинская архитектура выросла из конструктивизма таким же естественным способом как постимпрессионизм из импрессионизма – в силу решения профессиональных задач и эволюции художественного мышления.
Здесь же ничего подобного мы не имеем. Сталинская архитектура возникла в результате грубого насилия над художественным творчеством. Архитекторам запретили проектировать в конструктивизме (в любом другом стиле, но на собственный выбор и по собственному вкусу – тоже) и велели придумывать способы декорирования архитектуры, устраивающие начальство. Сначала в относительно широких рамках, потом все уже и уже… Результаты были иногда забавными и причудливыми, но всегда нелепыми. И, главное, ничего естественного в этом процессе не было изначально. По нему можно легко понять, как происходили конкретизация и уточнение начальственных вкусов. По мере отработки цензурных критериев и накопления высочайше утвержденных образцов (к концу 30- годов), из сталинской архитектуры исчезла курьезность, абсурдная взвинченность и последние намеки на индивидуальность решений.
С тем же успехом нацистскую архитектуру можно назвать «постбаухаусом» – если бы стояла задача ввести кого-то в заблуждение. Удивительное, что сам Хан-Магомедов рассматривал раннесталинскую архитектуру как нечто самостоятельное и здоровое, а не пляски на костях любимого им конструктивизма.
Термин «постконструктивизм» прижился в российском архитектуроведении и успешно выполняет роль забалтывания и искажения реальной картины событий советской архитектурной жизни 30-х***
С конца 90-х годов проявилась еще более зловещая и вызывающе антинаучная тенденция. Сталинская эклектика настойчивее подается в профессиональном сообществе как некое ответвление европейской архитектурной эволюции. С этой целью на нее и навешивают чужеродный термин «ар деко». Как маску, совершенно не похожую за скрывающееся за ней лицо.
Европейский эклектический вариант позднего модерна был явлением веселым, свободным и никаким обязательным правилам не подчиняющимся. И имел прямую тенденцию к превращению в современную архитектуру.
Казенная, полностью лишенная индивидуальности, уныло-помпезная либо истерически-возбужденная сталинская эклектика – это феномен совсем другого рода. Порождение совсем другого общества и совсем другой культуры – и общественной, и художественной. К тому же, как уже говорилось, полностью изолированной от внешнего мира.
Да, в Советский Союз попадала кое-какая иностранная архитектурная пресса. Но только та, которая допускалась цензурой. Доступна она была тоже отнюдь не всему архитектурному сообществу. И что, самое главное, свободный поиск в ней источников вдохновения – как это происходило в 20-е годы – был полностью исключен.
Формальное сходство случайных декоративных приемов тут ничего не меняет. Стиль и стилистика – не синонимы. Важно то, что в данном случае различны принципы формообразования.
Сталинские эклектики только на первый взгляд занимались примерно тем же, что и архитекторы ар деко – декорировали фасады своих зданий неоклассическими элементами. На этом сходство кончалось. Западная архитектура ардеко была полноценным явлением. За ней стояли свободное пространственное мышление, свобода решения функциональных и конструктивных задач, свобода выбора декора. Вообще – свобода. За сталинской архитектурой ничего подобного не стояло. Только унифицированные цензурой схемы и композиционные приемы. Разве что иногда разрешенным объектом стилизаций становились западные здания, которые принято считать архитектурой ар деко.
На то, как формировался стиль «ранний Сталин» бросают свет дневники художника Евгения Лансере. Он дружил со Щусевым, часто бывал у Жолтовского и записывал в дневнике свои впечатления от событий в пересказе обоих ключевых исполнителей сталинской архитектурной реформы.
Запись от 31 августа 1932 г., через полгода после запрета современной архитектуры:
«У Ив. В. Жолтовского, чрез. ласков. <…> Интересные рассказы И.Вл. (не шаржированные ли?) о повороте к классицизму.
Каганович: «Я пролетарий, сапожник, жил в Вене, люблю искусство; искусство должно быть радостно, красиво». Молотов любитель красивых вещей, Италии, коллекционер. Очень начитанный.
О снятии Гинзбурга, Лаховского(?)<видимо, Ладовского. – Д.Х> с профессуры, их работы – насмешка над сов. властью. Анекдот о доме, выстроенном Гинзбургом<видимо, о доме Наркомфина – Д.Х>. «Что они еще дешево отделались». Бр. Веснины – в последний раз еще дали участвовать. На совещания приглашают Жолтовского и Иофана, арх.-коммуниста. О роли Щусева; о роли Луначарского – как ему велено было дать отзыв о проекте Ж.: он 2 часа пробыл, одобрял; потом созвал ячейку, кот. против; написал тезисы против Ж.; велели «заболеть». Ал. Толстому приказано написать статью[iii] (под «нашу диктовку») за классицизм (Щусев: «вот мерзавец, а вчера ругал мне классику»); Ж.: «Я так и знал, что поворот будет».[iv]
Вот запись Лансере,датированная 9 сентября 1935 г., то есть через три года после предыдущей:
«...8-го вечером был у Жолтовского; <…>в архитектуре происходит гениальный хаос. Работать ужасно трудно; все на нервах; ругались с К[агановичем] с 1 до 3 ночи. Он все бракует, почти не смотрит. Ищет «советский» стиль, а другие члены правительства хотят классический; на барокко – гонение».[v]
Вот и весь «ар деко»…
Издалека и сильно прищурившись можно спутать различные варианты эклектики между собой, особенно если детали иногда похожи. Сложившаяся еще в советское время традиция идентифицировать стили только по особенностям фасадного декора очень способствует такой подмене понятий.
Примерно с тем же успехом можно комолую корову назвать лошадью, апеллируя к внешнему сходству, количеству ног и способу размножения. Но лучше этого все-таки не делать.
Сталинская архитектура есть сталинская архитектура. С своим уникальным генезисом и своей, ни на что не похожей физиономией. Никакими пластическими операциями эту физиономию не изменить.
[i]Барщ, Михаил. Воспоминания. В: МАРХИ, т I,М., 2006, с. 113. [ii] Уроки майской архитектурной выставки. Архитектура СССР. 1934, №6, с. 12. [iii]Алексей Толстой «Поиски монументальности», Известия, 27 февраля 1932 г. Статья вышла за день до объявления результатов Всесоюзного конкурса на Дворец советов (28 февраля). [iv]Лансере, Евгений. Дневники. Книга вторая. М., 2008, с.625-626. [v]Лансере, Евгений. Дневники. Книга третья. М., 2009, с.189-190. мнение редакции может совпадать,
а может и не совпадать с позицией автора
|
