Странное словечко «пер-сим-фанс», напоминающее перформанс, это на самом деле аббревиатура 1920-х годов. В 1922 году при Моссовете был создан ПЕРвый СИМФонический АНСамбль, в котором не было дирижера, зато в его составе были виртуозные мастера и все решения принимались коллегиально. Московский оркестр был первым в мире опытом такого рода, поэтому его название имеет полное право на то, чтобы обозначать что-либо без дирижера. Этим названием наградил выставку ее куратор – директор Музея архитектуры Давид Саркисян, после чего устранился и предоставил двенадцати архитекторам-участникам полную свободу высказывания в пространстве флигеля-Руины. Роль куратора в этом смысле оказалась просто-таки замечательной: самоустраниться, оставив по себе след в виде названия, обозначающего тот факт, что куратор самоустранился, это очень концептуально.

И выставка получилась приятная, можно даже сказать, что она собрала в себе большую часть того приятного, что как правило бывало на «Арх Москве». Для нее очень хорошо подходит полутемный интерьер руины, в котором расставлены разнообразные объекты. И еще она немного напоминает прошлогодний «Роддом» в ВХУТЕМАСе – там тоже архитекторы делали объекты на заданную тему, но только здесь размер не ограничен.

Кстати о заданной теме. Дирижера-куратора нет, а тема есть, общая для всех – то самое «как жить». Но и на эту тему думать не обязательно. Поэтому часть объектов «раскрывает» тему, другая с ней перекликается, и наконец, третья – не перекликается никак или очень-очень отдаленно. Это радует, потому что создает ощущение свободы после некоторой зарегулированности большинства остальных некоммерческих проектов биеннале, ориентированных на исследования, учебу или презентацию результатов чего-нибудь. Здесь необязательны высказывания, подписи, и даже не у всех есть названия. Однако как и в легендарном коллективе 1920-х гг., все получилось на редкость целостно и  профессионально сыграно, несмотря на заявленное отсутствие руководства (или благодаря?).

Самым активным получился проект Евгения и Кирилла Асса. Это телевизор, показывающий слайд-шоу, составленное из фотографий дома, построенного отцом Евгения и дедом Кирилла, Виктором, и в котором жила семья архитекторов Ассов. Фотографии 1947 года найдены в семейном архиве, там есть великолепные, по-сталински дорогие интерьеры, фото отца на стройке дома и даже та самая квартира, в которой жил Евгений Асс. Инсталляция называется «Наш дом» и сопровождается своеобразной музыкой, состоящей из одного повторяющегося аккорда, более всего напоминающего звук настройки какого-нибудь контрабаса перед концертом. Повторяющийся звук доминирует в тихом пространстве Руины (она стоит в глубине двора и уличные шумы сюда не долетают) и таким образом выходит за рамки одного объекта, претендуя на объединение и даже на интерпретацию названия всей выставки – не дает забыть о симфоническом оркестре. Может, без дирижера не взяли больше одной ноты? Да нет, все получилось, и очень стройно.

С другой стороны, можно рассуждать и так: создание объектов это такое творческое занятие архитекторов, позволяющее проявить себя в более артистичной форме, чем в обычном проектировании. Эти объекты, потомки и воспоминания о «бумажной архитектуре» – есть в некотором роде способ для архитектора настроить себя на правильный лад, и следовательно выставка – это не выступление оркестра (серьезным образом этот оркестр выступает, когда проектирует и строит дома), а лишь его «настройка перед выступлением». Следовательно, оказываясь в зале архитектурного «Персимфакса» мы попадаем внутрь того самого предварительного процесса, который неизбежно предшествует концерту. Только перед концертом он длится несколько минут, а здесь – закольцован, поэтому мы крутимся по залу в ритме повторения этого странного немелодичного звука настройки…

Это, правда, лишь одна из интерпретаций. Объекты можно подразделить на две группы: есть сами по себе объекты, более или менее целенаправленно говорящие на тему жилья, а есть – объекты, представляющие конкретные работы архитекторов.

Из первых многозначителен Мавзолей от Юрия Аввакумова – он встречает входящих на выставку. Макет Мавзолея, очень похожего на Щусевский (то есть Ленинский, построенный архитектором А.В. Щусевым), целиком составлен из костяшек домино, но не обычных черных и белого цвета, или точнее цвета слоновой кости, словом, похожих на кости. Мавзолей из костей – очень символично, потому что у нас в Мавзолее? – кости; ну и сам он из костей. Еще лучше получается, если наложить это на тему биеннале «как жить» - вот как надо жить! То ли в нем, то ли на нем… В общем, с ним.
Здесь надо добавить, что костяной Мавзолей продолжает серию аввакумовских «Игр», начатую очень давно, а в прошлом году показанную в галерее Stella Art.

Центр пространства Руины занимает башня, сооруженная Михаилом Лабазовым и Андреем Савиным (Арт-Бля). Эти авторы известны, в числе многого, тем, что они вылепливают свои гигантские объекты из какого-нибудь подручного материала. Долгое время в дело шел прозрачный скотч, из него получались человеческие фигуры, а здесь белый пористый утеплитель (модернизированная разновидность поролона, такой сейчас используют для затыкания щелей в окнах). Он уложен рядами в нечто гигансткое и нелинейное, ростом выше деревянных балок Руины. Как будто проросло. Изнутри светится. Трубчатые полосы скреплены пластмассовыми шнурами, хвосты от которых торчат равномерно во все стороны и делают предмет опушенным. Если искать здесь архитектуру, то это должно быть макет небоскреба. Все в нем есть – много этажей из поролоновых полос, и главное стремление вырасти повыше – вместо неба он тут скребет балки, условное небо выставочного зала, и даже вырастает выше, то есть видимо до седьмого неба. Правда если это модель небоскреба, то как и все объекты А-Б она получилась живой, мягкой и антропоморфной, если так можно сказать. Выражает, иными словами, основную сущность небоскреба.

У стенки за небоскребом – маленькая кукольных размеров комнатка, все части которой вылеплены Александром Бродским (он, кстати сказать, сделал и дизайн экспозиции) из глины на железной решетке. Там есть: в центре очаг с высокой трубой, в очаге горит искусственный огонь из подсвеченных и трепещущих посредством вентилятора кусочков материи, очень натурально караваджистски освещающих пространство клетки. Вокруг очага: стол, стул, кровать, ванна с трубкой душа (такая, какие еще сейчас иногда встречаются на кухнях пятиэтажек, снабженных колонкой для разогрева воды), хорошо подсвеченный унитаз. На столе плоский глиняный монитор и небольшой кусочек глины перед ним – мышка. Правильно, а что еще нужно для жизни?

На самом деле эта клетка представляет из себя очень логично выстроенную модель пространства жизни. В центре очаг, это одновременно ось (труба) и ядро (сам костер) этого пространства. Схема, по которой строится архетип представления о жилище, такова и есть: вокруг стены, внутри очаг. Уступка зрителям – одна открытая стена, и получается «за стеклом», точнее за решеткой. Вокруг очага (очень уютного на вид) самые необходимые современному человеку предметы, включая компьютер и сантехнику. Модель мироздания одного человека, близкая и знакомая, несмотря на архетипичность.

Далее – глина на решетке трескается и обсыпается квадратиками, струпьями. То есть этот мир, он разрушается. Из-за решетки, из-за этой непрочной глины в нем заложено разрушение. Не удивлюсь, если он обсыпется совсем к концу выставки и что именно так и задумано. Останется скелет – каркас из решетки. На что налепили, к тому в итоге и пришли. Круговорот. Честно говоря, я вначале заподозрила, что к глиняному убежищу откуда-нибудь подбирается мазут и, принюхиваясь, стала приглядываться к нижней части куба. Но нет, тут мазут не нужен, оно и так рассыпется. Комната Бродского – наверное, самый демиургический ответ на тему, да еще и растянутый во времени. Это, вероятно, та часть персимфакса, которая досталась ему от перформанса – здесь нет механического повтора ролика с помощью медиа, а есть тихая жизнь оставленного жилья, разрушающегося без людей.

Кстати сказать – глина на решетке это вероятно метафора армированного железобетона. Тогда все становится на свои места. Это модель не просто, а ячейки бытия XX века.

По соседству архитекторы «Обледенения» поместили что-то очень похожее на Пантеон под землю и представили макет очень натуральный макет в разрезе, с травкой наверху, чтобы не было сомнений в том, что Пантеон – в бункере. Комментирующий рисунок показывает нам, что из-под земли должен по ночам бить столб света. А следовательно, перед нами Пантеон наоборот – в настоящем столб света идет с неба, здесь он сам становится источником такого луча, бьющего вверх.

Единственная инсталляция, которая не стоит в пространстве, а занимает помещение, комнатку в углу Руины, выглядит самой европейской и какой-то такой – социально ответственной, что ли. Но не без прикола. Перед входом написано – до 2025 года в Москве будет построено 70 миллионов кв. метров жилья, что эквивалентно 2500 домам типовой серии. И дальше – пунктиром, мол, прежде чем приступать неплохо бы усовершенствовать эту технологию, и лучше до такой степени, чтобы существующая жуткая среда не усугубилась этим строительством, а преобразовалась в нечто гуманное. И внутри весь зальчик обклеен коробочками, кроме пола, но включая потолок. Как предостережение. Честное слово, это прямо таки «наш ответ» на выставку генплана. Если туда (в ГТГ) сейчас пойти и посмотреть, то можно убедиться, что понастроить панельного добра уже собираются. 

Рядом – объект «Меганома», самый красивый и ажурный в буквальном смысле. Это домик-параллелепипед из плотной бумаги, прорезанной тонкими орнаментами, с полуоткрытыми окнами. Он очень красиво светится, бумага слегка, прорези сильнее, и похож на фонарь. Рядом на полосе тоже светящейся поверхности – эскизы и «чертежи» домика-фонаря. Называется – Кабанон. Это французское слово, означающая «маленькая хижина», а на арго – «тюрьма». Еще есть серия комиксов и картина Сезанна с таким названием. В объекте «Меганома», мы, по-видимому, все же имеем дело с хижиной.

Группа ДНК создала образ квартала с помощью кирпичей. Один кирпич – один блокированный домик. Под ними – светящееся зеленым стекло, по-видимому, трава, но выглядит сурово, хотя и разбрасывает вокруг себя цветные рефлексы. Жизнь, протекающая в кирпичах-блоках, нарисована черными силуэтами на прозрачных пластинах, наложенных друг на друга. Если смотреть на все вместе – получается суета, если вглядываться по отдельности – сюжетные зарисовки.

К объектам, показывающим реальные проекты, можно отнести три. Николай Лызлов выставил дом на ул. Орджиникидзе, показав его очень маленьким бронзовым макетом. Макет, однако, интересен тем, что позволяет иначе взглянуть на этот дом – оказывается, он испещрен выступами одинаковых квадратных эркеров. В проекте и в реальности эту одинаковость – и эту простоту формы, скрывает раскраска.

Лаконичнее всех поступил Владимир Плоткин, выставив один проект – часть поселка Заречье, который в данный момент проектирует ТПО «Резерв».

Одна вещь кажется переходной между объектом и выставкой архитектурного проекта. Сергей Скуратов повесил на стену большую бумажную ленту – распечатку рендеров своих проектов. Поверх, плакатным пером и черной тушью – кое-что распечатано, кое-что написано; кое-что из написанного – из Кафки. Лента висит на стене, но по-японски вертикально, и тянется по полу, по ней приходится ходить. Получился типично русский проект – между востоком и западом. И заметим, что здесь больше всего информации о работах мастерской.

Итак, выставка с труднопроизносимым названием Персимфанс вобрала в себя почти что все инсталляции, пришедшиеся в этом году на долю «Арх Москвы» в ее «биеннальной» реинкарнации. С одной стороны это хорошо – все представители жанра, предполагающего не более творческий, чем аналитический способ осмысления темы, собраны вместе. В Руине им безусловно лучше, чем на Крымском валу. Интерьер располагает к рассматриванию и осмыслению, объекты смотрятся в нем лучше, и они дальше от суеты  коммерческой выставки. От перемещения на Воздвиженку выставка выиграла, а вот ЦДХ потеряло нечто важное.

выставка продлится до 22 июня