|
Размещено на портале Архи.ру (www.archi.ru) |
|
| 07.11.2014 | |
|
Елена Гонсалес: «Мне близок модернистский тип сознания, я считаю его наиболее честным и продуктивным, а потому и перспективным» |
|
|
Юлия Тарабарина |
|
|
Куратор спецпроекта «Esperanto советской архитектуры» о составе выставки и о взглядах на модернизм как таковой. Архи.ру:  Памятный знак «Первый искусственный спутник Земли» на пересечении Сиреневого бульвара и 9-й Парковой улицы (Александр Ларин, 1977). Фотография © Алексей Народицкий– Есть ли какие-то местные особенности у советского (русского?) модернизма? Какие постройки Вы назвали бы знаковыми или хотя бы показательными? – Особенности российского модернизма связаны с плановой государственной экономикой, то есть с особенностями социального строя. Это касается как масштабов строительства, так и безальтернативности «стиля». То есть идеология определяет эстетику, а всё, выбивающееся за рамки принятого, считается творческим диссидентством и маргинализируется. Может поэтому у нас самое тяжелое похмелье и массовая нелюбовь к этому периоду даже у профессионалов. Что, безусловно, очень печально, потому что остаются недооценены прекрасные образцы модернистской архитектуры – от Дворца пионеров до жилых комплексов Меерсона и его бригады.  Жилой дом на Большой Черкизовской улице, 1982. Фотография © Алексей Народицкий Мозаика на фасаде оптико-механического техникума. Киев, ул. Анищенко, 6. Фотография © Ярослав Кузнецов, yarokuznetsov.livejournal.com– Модернизм принято считать глобальным интернациональным стилем: он скорее уничтожает идентичность, чем занимается ее поисками. Или что-то изменилось? – У меня на эту тему был интересный разговор с Максимом Атаянцем. Я всегда сомневалась в термине «интернациональный стиль» применительно к модернизму. По-моему, ампир был не менее интернационален – от Мадрида до Санкт-Петербурга. Барокко – северное и южное, с местными особенностями, но тоже интернационально. В чем же тогда смысл термина? Максим связал его с реакцией на развитие и утверждение в XIX веке местных вернакуляров, пытавшихся развиться в национальные стили. В эпоху индустриализации эти попытки были обречены, и декларация интернационального стиля эту обреченность подтвердила. По-моему, очень убедительное суждение. – Соглашусь, более чем убедительное. Но тогда другой вопрос: тема нынешнего «Зодчества» совмещает авангард и поиски идентичности, – получается, мы имеем дело с очередной попыткой развития местного вернакуляра. Или нет? – Авангард претендует не то что на интернациональность, а на надкосмичность. Приятно, конечно, что родные осины дали нам Циолковского и будетлян, которые «накануне» – «Еще месяц, год, два ли, но верю: немцы будут растерянно глядеть, как русские флаги полощутся на небе в Берлине, а турецкий султан дождется дня, когда за жалобно померкшими полумесяцами русский щит заблестит над вратами Константинополя!» © Маяковский. Можно в этом увидеть национальное-идентичное, но победой над Константинополем пафос не огрганичивался, цель была Победа над Солнцем. Считать Авангард сугубо российским художественным феноменом? Я не специалист по этому периоду, но в заданной кураторами теме вижу скорее мировоззренческое противопоставление авангарда и вернакуляра, чем их преемственность.  Мозаика на фасаде Центрального дома пионеров, Москва (1959-1963). Фотография © Алексей Народицкий– Может ли на ваш взгляд изучение наследия модернизма помочь «оживить традицию», вообще оживить что-либо – или это чисто академическое занятие, по сути герметичное и самоценное? А если может, то каким образом это могло бы произойти? – Я никогда не рассматривала стили как традицию, хотя вполне допускаю такой взгляд. Для меня это скорее тип проектного мышления, выраженный в определенных формах и конструкциях. Грубо говоря, «модернистов» можно найти в любом стиле и в любые времена, другое дело формируют ли они, как принято теперь выражаться, повестку дня. Мне модернистский тип сознания близок, я считаю его наиболее честным и продуктивным, а потому и перспективным. Сейчас важно показать как идеология модернизма трансформируется, какие новые связи и соотношения возникают между «этикой и эстетикой». Не зря к этой теме раз за разом обращаются кураторы венецианской биеннале. – Чего зрителям ждать от Вашей выставки, в чем ее основной смысл? – Наш проект на Зодчестве – часть большого проекта Совмод, начатого год назад. Особо подчеркну, что это коллективный труд, рабочая группа – Юлия Зинкевич, Сергей Неботов, Мария Трошина, дипломники МАРХИ Михаил Князев, Мария Серова, Андрей Стенюшкин (с их группы , собственно, и начался наш проект). Особая благодарность экспертам и помощникам Ольге Казаковой и Денису Ромодину, а также фотографам Юрию Пальмину и Алексею Народицкому. Совмод – это исследование модернистского наследия России периода 1955–1985 годов. Откликаясь на тему Зодчества, мы показываем как формировалась новая человеческая общность архитектурными средствами. Унификация архитектурного ландшафта типовыми сериями домов, школ, клубов и т.д. создала среду, единую и опознаваемую огромным числом сограждан. Выставка, анонсирующая проект на «Зодчестве», получается до некоторой степени юбилейной: «резкая критика практики украшательства» на Всесоюзном совещании строителей пришлась на декабрь 1954 года. На выставке мы представим сайт Совмод, дающий весьма впечатляющую картинку этого ландшафта, а также представляющий уникальное в типовом. – Кто ваша аудитория, к кому Вы обращаетесь? – Хороший вопрос. Казалось бы, «Зодчество» профессиональный фестиваль, и вопросы, обсуждаемые на нем, в первую очередь адресованы проф. аудитории. Но работа над проектом и сайтом в частности показала, что тема советского наследия в архитектуре волнует многих людей – просто в силу того, что они в этой среде живут, она их во многом сформировала. Это касается не только старшего поколения, ностальгирующего или отрицающего эту архитектуру, но и совсем молодых людей, которые находят свои резоны и демонстрируют свою рефлексию модернистского опыта. И это самое интересное – в том числе как ответ о перспективах модернизма. – Считаете ли Вы правильным искать идентичность и уникальность сейчас, или может быть логичнее сосредоточиться на качестве жизни? Или, наоборот, на общечеловеческих проблемах, забыв про своеобразие? – Как качество жизни может противоречить этим поискам? Качество жизни предполагает максимальное удовлетворение нужд живущих. А вот нужды определяются уже внутри неких локальных групп, и тут речь о грамотном изучении запросов этих групп и способе ответа на эти запросы. В советском модернизме ответ был чисто декоративистским – на уровне привнесения национальных узоров. Конечно, учитывалась сейсмичность и прочие технические характеристики. То есть локальность была географическим и этническим (опять же на уровне узоров) понятием. Других – социальных, религиозных, идеологических локальностей в понимании «единого советского народа» не существовало, и качество жизни представлялось единым набором минимальных благ, которые следовало с каждой пятилеткой расширять. Как правило, это качество измерялось в квадратных метрах. Я не верю, что сегодня возможна полноценная реставрация такого подхода, хотя существует мощная инерция индустриального домостроения с одной стороны, и попытки вернуться в «плановое хозяйство» на уровне монополий, с другой. |
|