Прежде всего надо признать, что в перспективу переулка дом вписался точно так, как это было обещано на трехмерных изображениях – рендерах, то есть встал как влитой. Непринужденно и уверенно, достаточно прийти и посмотреть. Он аккуратно повторяет излом зигзагообразной линии переулка: до поворота фасад следует линии соседнего доходного дома Гудовичей, стоящего ближе к Тверской. В угловой точке вырастает пластичный выступ, этакая полубашня, которая «лепит» пространство улицы, «оправдывая» находящийся за ней объем конструктивистского дома, построенного в 1928 году А.В. Щусевым для артистов МХАТа – порядком, признаться, страшноватого образца стиля своей эпохи, да еще и выкрашенного прихотью нынешних властей в нехарактерный розовый цвет. Что любопытно, оба соседа, справа и слева – это очень типичные примеры стиля своего времени. Узнаваемые, но из ряда не выходящие. Бавыкинский дом – для своего, то есть для нашего времени необычен, прежде всего этим своим искренним, а не навязанным нормативами вниманием к ткани городского пространства, которую он стремится аккуратно «заштопать», но при всем своем врачебном пафосе, однако же, не теряет собственного лица. Эта особенность – не случайная, ее можно наблюдать во многих постройках Алексея Бавыкина, например, что-то похожее есть в проекте здания на Нижней Красносельской и даже в доме на Херсонской улице, который стоит не в центре, а  среди окраинного «спального» района. Но такие «чуткие» к окружению дома особенно приятно видеть в многострадальном центре Москвы, где что ни новое строительство – печальная история.

Здесь тоже есть своя печальная история. На этом месте находилось несколько небольших домов усадьбы А.В. Андреева, известного больше всего тем, что одна из его дочерей была второй женой поэта Константина Бальмонта. Главный дом в 1993 году поставили на охрану, а через несколько лет снесли, затем, вплоть до 2003 года, потихоньку разобрали и остальные постройки так, что ничего не осталось. Когда на этот участок пришел архитектор Алексей Бавыкин, дома уже были практически загублены, и было уже невозможно ничего спасти. История не единичная, про такие сюжеты на разных московских советах говорят: «ну что же теперь делать, хотя бы участок достался хорошему архитектору…». К этому сложно что-то добавить.

А дом получился интересный.
Прежде всего, рассказывает архитектор, это первый в Москве жилой дом-апартаменты с атриумом – внутренним двором, перерытым стеклянной кровлей. В принципе это полноценное жилье. По словам Алексея Бавыкина, здание напоминает вариант доходного дома XIX века, в котором «двор-колодец» накрыт крышей. А еще, особенно при взгляде сверху, внутреннее пространство похоже на лестничные клетки тех же доходных домов, только там вокруг свободного пространства в центре ажурные перила закручивались по спирали, здесь же – балконы, спирали нет, а лестницы, которые дублируют лифты, сугубо утилитарны и поэтому спрятаны в одном из углов здания. Третья ассоциация, которую могут вызвать ряды сплошных балконов вокруг эффектного «светового колодца» двора-атриума – это свернувшийся «внутрь себя» курортный санаторий. Что не так уж далеко от истины: снаружи Москва, внутри – отдельно взятый клубный рай, да еще и с фонтаном по центру.

Внутрь после завершения отделки попадут, разумеется, немногие. А для горожан в этом доме самое интересное – деревья на фасаде. «Это ордер!» - возражает архитектор. И правда, когда дом построили, стволы стали больше похожи на колонны. Особенно если посмотреть на них с балкона одной из квартир – там особенно заметно, что длинные, одетые каменной шубой тяги разрезаны белыми междуэтажным карнизами (или прорастают сквозь них?).

И все же если это ордер, то очень любопытный ордер. С какой стороны ни смотри, в нем ровно столько же от древесного ствола, сколько от колонны. А если учесть, что колонна  и дерево чем-то похожи и очень даже вероятно, что в незапамятные времена одно произошло от другого, то становится совсем интересно.

Если это деревья – то стилизованные в духе немецкого экспрессионизма, нарисованные рублеными прямыми линиями и подчиненные плоскости стены-экрана, откровенной декорации, поставленной перед домом и жестко схваченной белыми ребрами карнизов. Вообще, при определенной доле воображения, этот тополиный строй можно понять и наоборот – как разрезанную на высокие полосы бетонную стену. Стволы, кстати, отливались из монолита совершенно плоскими – некоторую видимость объема им придала надетая поверх «шуба» из дорогого иранского известняка. Это красивый камень, на ощупь похожий больше на мрамор, с извилистыми темно-коричневыми прожилками. Он действительно похож на древесную кору. Камень будут несколько раз покрывать влагостойким составом, и он еще немного потемнеет.

Образ дерева здесь очень важен – сильнее всего он на главном фасаде, но во дворе, на самом дальнем выносе, «посажено» еще несколько штук. Далее, «древесная кора» покрывает балконы, в шахматном порядке усеивающие гладкий и полукруглый дворовый фасад. Где-то посередине из него «вырастает» угол – как если бы внутри спрятано другое здание, и его заостренная часть выглядывает из плавной «обстройки». Из угла, к тому же, «вырастают» скошенные и длинные алюминиевые балконы, нанизанные на еще один «древесный ствол» - только здесь он тонкий и совершенно очевидно происходит от сквозных опор архитектуры авангарда. При входе во двор с обеих сторон встречаем абстрактные картины на тему взаимного проникновения гладкой поверхности, роль которой исполняет белый китайский гранит, и все той же известняковой «коры» – самое, наверное, наглядное изображение леймотива архитектурной композиции – сочетания изысканно-отточенной и холодноватой авангардной пластики с «древесной» теплотой.

«Деревья» очень ощутимы в интерьере квартир, выходящих окнами в переулок. Они стоят перед стеклами, их можно разглядывать, они создают ощущение леса, привнося в атмосферу московской улицы иррациональный акцент. Который несколько сглаживает тот факт, что напротив – окна сталинского «дома композиторов» архитектора И.Л. Маркузе.

Вверху, на балконе двухъярусного пентхауза, под металлическим козырьком с окнами, «древесные стволы» заканчиваются квадратными металлическими емкостями – кадками для живых деревьев, которые там установят, как только станет теплее. С балкона открывается роскошный, прямо какой-то воландовский вид на Москву и на Кремль. Собственно, взгляд оттуда направляется в сторону Ивана Великого вдоль трассы одного из старых переулков, сохранившегося внутри квартала в виде заставленной машинами пешеходной тропы от Брюсова к Никитскому переулку.

Итак, колонны похожи на деревья, а деревья на колонны. Если это колонны – то очень длинные, на шесть этажей и примерно двадцать метров. Они немного напоминают муфтированные колонны маньеризма, «шуба» на которых срослась в одну общую шершавую «кору». Еще больше они напоминают растительные формы архитектуры модерна, но без прямого сходства – здесь следуют духу, а не букве, что, собственно, и интересно. Тему модерна поддерживает одна очень характерная деталь – ограждения всех балконов внутреннего атриума выкованы тоже в виде деревьев. «Брались металлические прутья, по ним долго стучали специальным молоточком, пока не получалась нужная форма» – рассказывает главный архитектор проекта Григорий Гурьянов.

И если колонны, то – что же это за ордер? Все знают, что колонны бывают большими, а деревья – маленькими. И наоборот. Однако мы привыкли, что нормальная колонна имеет пропорции, сопоставимые максимум с тремя, а лучше с двумя этажами. Если же она вырастает до, например, пяти этажей, как в доме Жолтовского на Моховой, то капитель такой колонны становится размером с окно, что жутковато. Отсюда одна из главных проблем ордера, примененного к многоэтажному зданию – если его разбить по ярусам, как делали в XIX веке, то он мелкий, а если вытянуть на всю высоту дома – то гигантский. Ордер – это порядок, и если хотите колонну на весь фасад, то терпите капитель размером с окно.

Здесь кроется основное отличие деревьев – они не так строго подчиняются порядку, а растут так, как им захочется, быть большим и маленьким, толстым и тонким, и никто от него не вправе потребовать, чтобы у него вообще была капитель, а тем более – капитель определенных пропорций. Поэтому дерево может безболезненно прорасти на весь фасад. Только какой тогда получается ордер? Несколько одичавший, вернувшийся к своим до-греческим истокам. Такой дикий ордер мог сделать модерн, с его любовью к природным формам, но почему-то не сделал. Мы знаем, что авангард возвращался к истокам искусства. Поэтому может быть, что здесь мы имеем истоки ордера – дикого, древесного, и очень современного.