К сожалению, архитектура недавнего прошлого пока выпадает из профессионального сознания, ей недостает комплексного изучения, искусствоведческой оценки, архитектурного анализа. В представлении обывателя «архитектура» заканчивается с началом 1960-х, наступлением эпохи безликого индустриального домостроения. Судьба наследия двух последующих десятилетий и того печальнее – его архетипический образ – брежневский обком, грузные и скучные кубы, серые, мрачные здания.

Творческий расцвет Ильи Чернявского пришелся как раз на это сложное для профессии время, эпоху хрущевской «опримитивизации» и борьбы с «излишествами», декоративными, композиционными и пр., когда из архитектуры вымывалось подчас всякое понятие об искусстве. В молодости своей Чернявскому пришлось воевать на фронте, в пору творческой зрелости – на профессиональном поприще, за право на художественную образность, на индивидуальный облик проектируемых зданий.

Коллекция работ Ильи Чернявского хранится в МУАРе. По словам составителя монографии Виктории Крыловой, многое из наследия архитектора утеряно, в частности, почти целиком исчезли большие эскизы углем и пастелью. Словом, почти все, что нашлось, вошло в нынешнюю монографию, а вживую кое-что из подлинников чертежей можно было увидеть на мини-выставке, предваряющей крупную экспозицию, ожидаемую будущей осенью на «Зодчестве». Идея книги о Чернявском принадлежит известному искусствоведу Андрею Гозаку, задумавшему выпустить ее к 90-летию со дня рождения архитектора. Финансово ее поддержали ряд крупных московских архитекторов – Дмитрии Буш, Юрий Григорян, Сергей Скуратов, Борис Левянт, Михаил Хазанов. К настоящему времени, правда, издано всего 500 экземпляров, но еще одна партия ожидается от издательства «Татлин» к осенней выставке.

Как выяснилось на презентации, многие из пришедших архитекторов – это коллеги и ученики Чернявского. Хотя у него и не было официально своей школы, сегодня многие с гордостью считают себя его учениками, среди них, например, и Виктор Логвинов и Борис Шабунин. Те, кто были знакомы с Чернявским, вспоминали о нем, как об архитекторе невероятно твердой воли. Он был упорным и требовательным к себе, и в тоже время удивительно интеллигентным и даже мягким. В силу своей творческой непримиримости, он часто выслушивал замечания в свой адрес, но становился от этого только активнее. Например, по воспоминаниям его коллег, в то время, когда нечего было и думать о декорации, он много раз ездил в Гжель, срисовывал декоративные мотивы с подносов, а потом «пробивал» все эти детали в своем проекте. 

Илья Чернявский начинал работать в мастерской Льва Руднева, одного из видных неоклассиков – что, вероятно, повлияло на его творческие принципы: он даже в эпоху всеобщей унификации никогда не пренебрегал художественным образом. В интерпретации Чернявского модернизм лишился стерильности и приобрел повышенную экспрессию, от функционалистской прозрачности планов эволюционировал к сложносочиненной композиции. Его архитектура выглядит легкой и свободной – даже странно все время слышать о том, что рождалась она тяжело. По воспоминаниям современников, Чернявский, «лепил» свои будущие здания на клочках бумаги – таких, как эскизы концертного зала-тарелки в Адлере, представленные на выставке, -- а потом долго доводил их до ума.

Его лучшие вещи созданы в сфере курортного строительства: это санатории, дома отдыха, пионерлагеря и пр. В семидесятые этот жанр представлял собой некоторую отдушину для архитектурного творчества. Культура советского отдыха – это вообще весьма любопытное и самобытное явление, корни которого уходят в 1920-е с их позитивистскими идеями точно размеренного, полезного и правильного времяпрепровождения трудящихся. На отдыхе советского человека экономить было нельзя, трудящемуся – только все самое лучшее, если пионерлагерь – то как в фильме «Добро пожаловать или посторонним вход воспрещен», если санаторий – так подобие земного рая. Здесь всеобщая экономия и типизация могла в чем-то уступить творческой воле архитектора – особенно в тех случаях, когда речь шла «цековских» домах отдыха.

Самая знаменитая постройка Чернявского – санаторий в Вороново – спроектирована в духе лучших ансамблей 1960-х, таких, как Детский музыкальный театр Сац или Дворец пионеров на Воробьевых горах в Москве. В основе плана – система замысловатых композиционных связей, формы неповторимы и экспрессивны.

Как прозвучало на вечере, формула архитектуры Ильи Чернявского может быть выражена на маленьком наброске архитектора (который Виктор Логвинов нашел в своем архиве). В центре там располагается (почти масонский) треугольник  – символ творения, со сторонами «единство» – «синтез» – «архитектура», от которого расходятся лучи, составляющие его – «экономика», «техника», «среда», «пластика», «солнце», «свет», «цвет», «тектоника», «пропорция», «масштаб», «время», «пространство», «фактура», «ритмы», «движение».

Схема похожа на солнце и выглядит очень идеальной; чувствуется в ней стремление найти некий универсал – формулу, что ли. Сложить весь смысл искусства архитектуры в нечто очень емкое, такое, что дало бы ответы на все вопросы – ну, или во всяком случае, позволило хотя бы на ступеньку, но реально приблизиться к абсолютной истине. Все это как-то очень характерно – и солнце, и искреннее стремление к идеальному – обществу, человеку, коммунизму, в конце концов, тогда многие искренне верили в «настоящий коммунизм». Стремление действовать активно и делать нечто настоящее и обязательно – поступательно продвигаясь вперед. Весь этот идеализм был свойственен, прямо скажем, и шестидесятникам, и лучшим людям эпохи застоя. Такие периоды любви к идеальным формам и схемам вообще бывают в истории архитектуры – вспомнить тех же масонов XVIII века или ампир начала XIX-го. И можно себе представить, как было тяжело архитекторам-«семидесятникам», вынужденным складывать свой идеализм, по преимуществу, в стол. Чернявскому еще повезло – его санаторий Вороново хотя и не так просто осмотреть в натуре (он с пристрастием охраняется), но зато он вошел во многие учебники, наши и иностранные. Появление книги – еще один шаг в признании.