Учеба в МАрхИ 1950-х у мастеров конструктивизма В. Барща и Г. Мовчана, по-видимому, навсегда соединила Владислава Локтева с 1920-ми, которые для него поистине неисчерпаемы. Его дипломный проект – Аэропорт в Москве – один из первых экспонатов музея МАрхИ, удивительно  свободно переплавляет узнаваемые формы и приемы авангарда –  легкие мачты с перетяжками проводов – от Весниных, мощные скульптурные опоры внешнего козырька – от Мельникова, вспоминая, например, его проект гаража-стоянки для такси в Париже с опорой вроде атланта.

Локтев вообще чем-то напоминает Константина Мельникова по своему складу, по отношению к архитектурному творчеству. Знаменитая фраза Мельникова – «…творчество там, где можно сказать – это мое» – как нельзя лучше характеризует его. Один из давних друзей Локтева Илья Лежава на открытии вспоминал примечательный эпизод их жизни. Лет 40 назад в институте Теории и истории архитектуры было решено создать группу, которая бы занималась футурологией, туда среди прочих вошли Лежава в составе НЭР и Локтев. Все сидели по разным комнатам, готовили футурологическую выставку. НЭР работали бригадой, «а в отдельной комнате находился абсолютно всклокоченный Слава, монада, который был полон бессознательного состояния. Он один готовил гигантскую выставку своих работ».

Такое личное отношение, желание работать всегда самому, никому не доверяя, всегда зная, что именно он сделает, спроектирует это правильно – черта характера, и до сих пор Вячеслав Локтев один ведет в МАрхИ разработанный им самим курс архитектурной композиции, ни с кем его не деля. Еще от Мельникова у него – свободное, ничем не скованное фантазирование, игра с формами, внезапными и причудливыми, которые у него всегда сплавляются в некое гармоничное целое. Подобно Мельникову, а еще Леонидову, Корбюзье и другим истинным новаторам, он никогда не повторял за кем-то, а изобретал сам. Локтев, по его собственному выражению, «экспериментатор по натуре». И это изобретательство у него получалось, наверное, из-за врожденного ощущения композиции, гармонии, каким обладали мэтры авангарда и любимые Локтевым мастера барокко.

После успешного диплома Локтева приглашали на стажировку в США, но не получилось по причинам внеархитектурным. А далее были конкурсы – на Дворец съездов в Кремле, на Дворец Советов в группе Я. Белопольского, на музей Циолковского в Калуге и пр. Макеты его конкурсных проектов привлекают, как и графические композиции, точно выверенным равновесием, выстроенной по каким-то сверхзаконам, известным только ему, композицией объемов. Его макет музея Циолковского в Калуге имеет нескрываемое сходство со знаменитым Институтом библиотековедения Леонидова. Та же сфера, та же вертикаль мачты, дирижабль – в 1920-е символ оторванной, внеземной архитектуры, а для Локтева символ первых шагов освоения неба, невесомости. Простая геометрическая ясность, даже подача макета очень напоминает леонидовскую манеру.

Проект памятника строителям БАМа – отсылает вновь к Мельникову (опять же к проекту гаража-стоянки для Парижа), потому как виртуозно соединяет неархитектурные фрагменты – гигантскую стилизованную фигуру рабочего с архитектурой, формы которой вырастают из архитектона. Проект памятника запуску первого спутника выстроен в виде скрученной вокруг наклонной оси спирали, как сделана Татлиным его башня. Она же повторяется в проекте города-театра (1967 г.). Чертежи Локтева, например, город-скульптура (1967-2001 гг.), заставляют вспомнить архитектурные фантазии Чернихова. А геометрические аппликации, коллажи, рельефы – Малевича и Лисицкого.

Повторяя мотивы, указывая на истоки своей архитектуры, Вячеслав Локтев прямо называет 1920-е – и в то же время каким-то образом сплавляет их со своими собственными представлениями, в которых есть место и классике. Классической архитектурой он увлекся не сразу, но потом долгое время занимался проблемой смены стилей. Локтев годы потратил на разработку темы архитектурного и изобразительного полифонизма – на международной биеннале в Софии его труд оценили, в Москве же докторскую защитить не дали. Тем не менее сегодня его труды по Брунеллески, Палладио признаны лучшими его же коллегами, и это отметили на открытии Юрий Патонов, Ирина Добрицина, Александр Кудрявцев. Это странно, глядя на истинную приверженность Локтева авангарду.

Но как оказалось, для него самого не существует той пропасти между авангардом и классикой, что всегда позиционировали архитекторы 1920-х. Изгнание классической традиции было, по мнению Локтева, единственным упущением авангардистов, так что свою задачу он видит в том, чтобы восстановить тот незамеченный до него мостик между двумя эпохами, двумя фундаментальными архитектурными системами. Из классики Локтев выделяет стиль барокко, оказавшийся, по его мнению, единственным «полифоничным» стилем, который отличается от других своей неконструктивностью, пренебрежением к логике тектоники, а это в свою очередь связано с невесомостью.

Истоки космической архитектуры в 1920-е найти легче – это всем известные летающие города, например, в проектах студентов мастерской Ладовского. Но футурология Локтева отличается от авангардистов – те верили в освоение неба, космоса, Крутиков на полном серьезе считал возможным поднять здания и целые города в воздух, столь силен был пафос научного прогресса. Вячеслав Локтев человек другой эпохи, для которого важнее исследовать художественные возможности архитектуры в невесомости, не планируя, разумеется, запуска в космос городов в обозримом будущем. Его «архитектура космического пространства» родилась официально на выставке 1983 года в Музее архитектуры (тогда ГНИМА, теперь МУАРе).

Формы космического города рождаются из весьма смелой предпосылки – попытки выйти из сил гравитации, представить себе окружение таким, каким оно было бы, не будь земного притяжения. Какой была бы эстетика? Понятия о гармонии? Архитектоника? Исчезли бы такие основополагающие вещи, как прочность, вертикали и горизонтали, тяжесть и легкость. Проектируемые Локтевым поселения вызывают в памяти жилища будетлян Хлебникова и планиты Малевича, только вот, похоже, никто из предшественников не ставил себе задачи проектировать именно в условиях невесомости – делали архитектуру просто для будущего. А Локтев анализирует гравитацию и проектирует «космические градолеты» для завтрашних космонавтов, которым нужна земная архитектура вместо технических аппаратов, в которых они вынуждены жить. Так он создает космический модуль «Встречные спирали», вспоминая, наверное, о космических кораблях из фантастических фильмов с регулируемой гравитацией и держа в сознании образ татлинской башни, которую повторяют объемы модуля.

Вячеслав Локтев открещивается от всевозможных «стилистических» и прочих определений, что пытаются ему навесить – «бумажник», «футурист», «знаток классики»… Он не может быть ни тем, ни другим и одновременно может быть всеми, потому что конструктивизм для него выстраивается в одну линию с классикой, точнее с барокко и ведет к футурологии в его собственном исполнении. Их всех объединяет линия полифонизма, невесомости. Футурология, которой Вячеслав Локтев посвятил творческую жизнь, всегда говорит языком новых форм, но в ней, по его мнению, не должно быть разрушительного пафоса, каким отличался авангард, и он соединяет, связывает, строит мост… Причем делает это неизменно качественно – его рисунки, коллажи, макеты – это работы, сделанные исключительно рукой, причем рукой профессионала, что сегодня, к сожалению, неизмеримо далеко от той архитектурной практики, в которой, по словам Юрия Платонова, отказываются воспринимать рукотворное. Но Локтева это не смущает, он продолжает верить в свою футурологию и продолжает обучать студентов тонкостям найденных им секретов композиционного мастерства.