Об Андреа Палладио вспомнили и грустно, как на поминках отпраздновали 500 летнюю годовщину его рождения. Искусствоведами были написаны небольшие статьи. Тихо проведены теоретические конференции. Отмечалось его огромное влияние на мировую и отечественную архитектуру. Говорили о пропорциях, о конкретных постройках, ставших памятниками. Выступления готовил знакомый узкий круг специалистов и можно было заметить, что, несмотря на различие тем, почти в каждом выступлении со слабым сожалением выражалось неудовлетворённость современным состоянием архитектуры. Но таков удел современных теоретиков. Они пишут сами для себя. Никто уже не надеется повлиять на исторический процесс развития архитектуры.

Разговор об архитектуре пахнет книжной пылью. Этот язык слишком сложен и уже не интересен ни практикам, ни конкретному заказчику, ни обывателю. Архитектурные же критики стараются говорить на более понятном языке. Они говорят с читателем через глянцевые журналы поверхностно в контексте наболевших вопросов или модных тем. Но сколько критиков, столько же и субъективных мнений. Помнится, что в конце 80ых была теория о том, что с ростом коммуникативных технологий нужда в небоскрёбах отпадёт и они вымрут, как пережиток прошлого. Что не нужно будет всем сидеть в одном офисе, и Вы сможете работать сидя у себя в деревне в любой точке мира. Хорошая была идея. Десять лет назад и я, грешным делом, написал статью в журнал Проект Россия. Статья называлась «Час Монстра», в которой я доказывал своё предположение о неминуемом возрождении Неоклассики. Но конечно никакого возрождения не произошло. Мало того, те Монстры, которых я так боялся, теперь повсюду. За эти десять лет настолько вырос интерес к «фантазийно-космическим» небоскрёбам, что их картинки заполняют теперь все журналы. Реальностью стали изменяющиеся фасады. Цифровые и строительные технологии подчинили весь процесс проектирования. У каждого человека появился мобильный телефон. Но появились ли новые идеи в архитектуре? Десять лет – срок немалый. За такой период рождались и процветали целые эпохи архитектурных стилей. Русский модерн. Период авангарда и конструктивизм. Период увлечения  «Бумажной архитектурой»  тоже уложился в этот срок.

Важнее всего всегда была идея. Но для простоты восприятия требовалось плакатное её воплощение. Вспоминая конкурсные проекты сделанные с Сашей Бродским – ведь и у нас был свой символ – маленький человечек в шляпе и плаще с зонтиком.  Вспоминая эти безобидные проекты, впервые задумываешься, как много зависит от символа идеи. Ведь он имеет поистине мистический смысл. Так в «библии конструктивизма», первой книге Ле Корбюзье 1923 г., плакатным символом идеи был аэроплан – небольшой самолёт.  Его же в свой трактат об архитектуре «Стиль и Эпоха» поместил М.Я. Гинзбург. Вот поистине когда произошел переворот. Тогда впервые не человек, а технологический символ был выдвинут преобладающим в теории развития архитектурного стиля.
У проповедников современного модернизма в аргументации нового стиля чаще всего упоминается  …..мобильный телефон. Это новый технологический символ, а идея та же.

Если говорить ещё проще, то на сегодняшний день мы имеем всего  две основные конфликтующие между собой архитектурные идеи. Старая классическая, вбирающая в себя все стилевые виды архитектуры, символом которой является человек, рождённый на земле. И новая модернистская, символом которой является технологическая идея, рождённая человеком.

И выбирать не приходится, вне зависимости от мнений теоретиков – пройдя через лабораторию 20-го века, победила модернистская идея.
К чему может привести эта идея, мы можем только предполагать. Следуя логике, архитектура  будет зависеть только от путей развития технологий. Развитие технологий – от экономики. Строительным  процессом руководят уже не архитекторы, не заказчики и даже не государственные чиновники, а центробежные силы общего экономического механизма. Эта машина только начинает набирать скорость, и остановиться уже невозможно. Уже сейчас восприятие мира из автомобиля, через телевизионный экран, через виртуальное компьютерное пространство  требуют новых пространственных решений в архитектуре. Вероятно, что в архитектуре оболочки, раньше называемые фасадами, начнут двигаться, быть видеоэкранами, менять форму и цвет. Будет создана искусственная природа. Искусственное солнце. Эти же центробежные силы потребуют постоянного обновления этого пространства. Будет меняться мода, и технологии, будет меняться и архитектура. Уникальные объекты не смогут оставаться таковыми. Те же экономические принципы заставят клонировать архитектурные и технологические схемы во множественном числе. Придуманный мир очень скоро заполнит жизненное пространство, превратив реальный в груду мусора. Эти предположения мы ещё в детстве где-то читали или видели в каком-то кино. Но там всегда оставалось две реальности. Одна страшная – космическая станция или город будущего. Другая желанная – поле, лес, речка и дом родной.

В конце концов, ещё остаётся непредсказуемый человеческий фактор, и можно надеяться, что, как и в прошлый раз, мои прогнозы не сбудутся.
Из теоретических высказываний на эту тему интересно мнение Александра  Раппопорта, который  всё ещё надеется на человеческий разум, и в своём недавнем интервью «Дизайн против Архитектуры» высказал такое оптимистическое предположение: «Долгое время в XX веке считали, что архитектура умерла и ее заменит дизайн. На этой волне изменения вкусов и оценок, изменения понимания архитектуры все и строится до сегодняшнего дня. Недавно у меня возникла идея о так называемой планетарной клаустрофобии, которая, как мне кажется, станет конечным результатом такого отношения… …Вообще, у меня такое впечатление, что в дизайнерском раю наступит тотальная смерть. И из него надо будет выбираться... Предметы дизайна сделаются чем-то вроде насекомых, которые, с нашей точки зрения, все одинаковые. А то, что связано с жизнью, судьбой, с местом, где человек родился, где похоронены его предки, начнет возвращать себе ценности. Тогда изменится тактика и стратегия архитектурного творчества. И вместо сооружения небоскребов Газпрома станут строить невысокие дома, но с уникальной планировкой и отделкой, начнется сложная, изысканная игра со светом, живыми растениями….».

На самом деле в это трудно поверить. Так же и в то, что возможно будет что-то сохранить от этого цунами современного модернизма. Но я верю, что до скончания века где-то в стороне от посторонних глаз будет существовать и первородная вторая реальность. Тот мир, который своими глазами видел Андреа Палладио. Если быть справедливым, то
Палладио повезло. Бог открыл ему глаза и дал сделать для архитектуры чуть больше своих коллег по ремеслу. Это «чуть» и было тем искусством, которое до сих пор вызывает восхищение. Именно это искусство дало ему право называться первым среди равных, а эпоху в архитектуре называть палладианством, а его преемников – палладианцами. Но есть одна очень важная деталь в этой теме, упустив которую мы не поймём главного секрета бессмертия его наследия. Быть палладианцем, это не значит только уметь копировать античные увражи и в пропорциях выстраивать колонны и портики. А это значит – творчески понимать архитектуру, как её понимал Андреа Палладио. Приведу конечные строки доклада А. Радзюкевича, прочитанного в академии художеств: «…Творческий метод Палладио основан на его мироощущении, которое сегодня нам может показаться архаичным, но это показывает не то, что Палладио устарел, а то, что мы сами ушли куда-то не туда. Вот что он пишет о своей деятельности: «…когда мы, созерцая прекрасную машину мироздания, видим, каких дивных высот она преисполнена и как небеса в своем круговороте сменяют в ней времена года и сами себя сохраняют в сладчайшей гармонии своего размеренного хода – мы уже не сомневаемся, что возводимые нами храмы должны быть подобны тому храму, который Бог в бесконечной своей благости сотворил…».

Если есть ещё люди, правильно понимающие и разделяющие это мировоззрение, то значит, что палладианство живо до сих пор. И если кто-то назовет меня палладианцем, я не стану этого отрицать.