Место, на котором построен новый дом Евгения Герасимова и Сергея Чобана, диктует его архитектуре две различные, если не сказать – противоречащие друг другу темы. В двух словах это «море» и «холод» – вещи, плохо совместимые в сознании среднестатистического современного человека. Объяснимся. Крестовский остров расположен между двумя рукавами Невы, Средней и Малой Невкой, и западным берегом выходит к Невской Губе Балтийского моря. Это «морской фасад» северной столицы, что подразумевает строгость и стройность, сдержанное питерское достоинство. Но море – это еще и яхты, прогулки, отдых, а в сочетании с Крестовским островом парки и другие развлечения.

На сочетании этих двух тем – строгости каменного Петербурга и парковой открытости – построена архитектура комплекса. Добиться гармонии, если поставлена такая задача, непросто – архитекторам это удалось, во-первых, благодаря использованию необычного S-образного плана, а во-вторых за счет приемов, принадлежащих двум – заметим, антагонистичным – стилевым направлениям. Причем то и другое тесно связано.

Сплюснутая и растянутая по горизонтали буква ‘S’ с причудливым каллиграфическим «хвостиком» в южной части при взгляде сверху больше всего напоминает изгибы рукавов в дельте Невы – она как будто бы стремится вписаться не только в градостроительный, но еще и в географический контекст. Из-за этого весь ансамбль выглядит необычно – вместо трех длинных рядов зданий, которые на этом месте прямо-таки напрашиваются, мы получаем «змею», огибающую два протяженных двора.

Но такая географическая чуткость – здесь не главное, а скорее, побочный эффект. Важнее другое. В двух местах, там, где каменный «питон» поворачивает, корпуса сливаются в строгие, веерно-полуциркульные объемы, фасады которых прорезаны вертикалями и схвачены сеткой окон. Не оставляя ни малейших сомнений – перед нами архитектура, очень похожая на ар-деко 1930-х – настолько «собран» и классичен этот образ. Почему-то в памяти всплывает парижский дворец Шайо… Итак, в двух местах – в месте поворота – комплекс приобретает отчетливо дворцовые черты и заставляет вспомнить о классической архитектуре.

А вот там, где изгиб заканчивается и тело дома становится прямым, протяженным, архитектурное решение корпусов становится иным – они объединены только стилобатом, а выше разделяются на объемы с асимметричными «свободными» планами. Эти корпуса – уже совсем не-дворцы, они в равной мере могут напомнить и поиски модернизма-функционализма, и дачи соседнего Каменного острова.

Сравнение со змеей оказывается не столь уж произвольным: если мы возьмем детскую игрушку-змейку и сложим ее похожим образом, то в местах изгиба звенья образуют жесткие «веерные» полукруги, в остальных – расположатся свободнее. Так вот, «дом у моря» там, где он изгибается – почти дворец, а в остальных частях – почти модернистская вилла. Итак, в изогнутых частях комплекса господствует классическая собранность и симметрия, в протяженных – романтическая вольность и открытость.

Образ «дворца» достигает апогея в решении парадного южного двора. Его пруды и фонтаны выстроены в одну линию, продолжающую ось Гребного канала, и эффект получается прямо-таки версальский (или, если хотите, петергофский). Канал включается в перспективу и принимает на себя роль водного партера. С противоположной стороны протяженный cour-d’honneur торжественно замыкается полукруглым корпусом. Дом таким образом не только вбирает в себя морскую панораму, но и обозначает отдаленное родство с загородными императорскими резиденциями, с этим главным туристическим аттракционом окрестностей Петербурга. А его жители, получается, живут не только в элитном доме, но и как будто бы немножко во дворце. О чем они смогут вспомнить, плавая в бассейне и созерцая линейную перспективу водного партера с фонтанами. Кстати говоря – именно для того, чтобы «открыть» вид на канал, потребовалось добавить плану каллиграфический «хвостик» – пространство немного расширяется к западу, играя с восприятием по правилам дворцов классицизма.

Второй двор – немного меньше и ощутимо камернее. Продолжая сравнение с императорскими резиденциями, можно сказать, что южный двор похож на «французский» партер, а в северном прижился его антагонист – «английский парк» с его культом частной жизни. Даже полукруглый корпус здесь смотрится здесь не столь торжественно, а «главную скрипку» начинают играть асимметричные объемы. Что справедливо – характер северного двора сродни их «дачному» духу. Эти корпуса составлены из трех параллелепипедов, и каждый такой объем соответствует (на уровне этажа) одной квартире, так что планировку этих корпусов следует признать стопроцентно «честной», следующей правилам функционализма XX века.

Свобода плана отражается и на фасадах, где сплошные витражи фасадов-лоджий сменяются каменными массивами, прорезанными тонкими «бойницами» асимметричных окон. Легкость и массивность, черное и белое, прямые и скругленные углы – асимметрия сочетается с контрастами. Контрастна даже свето-тень: на «парадных» фасадах каменные плоскости между окнами покрыты резким горизонтальным рифлением – разновидностью архитектурного орнамента, напоминающего жалюзи южных городов. Этот декоративно-изобразительный мотив оживляет архитектурный сюжет и добавляет ему повествовательности, заставляя вспомнить помимо Версаля еще и Париж. К примеру.

Итак, архитектура комплекса построена на контрастах – в целом и в частностях. Что, как ни странно, не делает ее дробной (что могло бы случиться при столь насыщенной игре со смыслами и стилями). Но все вместе получается вовсе не вызывающим, скорее легким и гармоничным. Ансамбль остается очень цельным – несколько образов, которым, по идее, полагается спорить и противоречить, уживаются на удивление мирно. Возможно, это происходит благодаря подчеркнутой строгости архитектурного решения: белизне камня, остроте линий. Хотя не в малой степени эта неожиданная целостность достигается и за счет отточенного качества отделки – вплоть до рисунка каменной облицовки с ненавязчивыми обрамлениями вокруг окон.