Выставка «Вперед в тридцатые» собрала под крышей Флигеля-Руины в Музее архитектуры работы архитекторов, может быть, самых молодых за всю историю музея. Это первый проект столь же молодого куратора – искусствоведа Марии Седовой, задумавшей показать нарождающееся поколение московских архитекторов, прежде всего тех, кто испытывает острый интерес к проявлению собственного стиля. А откуда и куда идут корни этого стиля – каждый из участников решает по-своему.
 
Лихое и в каком-то смысле даже провокационное название выставки поначалу многих ввело в заблуждение. Видимо, сами цифры уже стали символическими, неизбежно вызывая в памяти аллюзии на эпоху Сталина, хотя выставка-то совсем о другом. Думается, кураторы намеренно поиграли с этой символикой, не уточняя, о каких именно 30-х идет речь, и многие попались на эту провокацию, начав дискутировать о воскрешении сталинизма задолго до открытия (см. обсуждение на форуме Архи.ру).

Надо сказать, что интерес к выставке оказался очень высок – флигель-Руина едва вместил всех пришедших на открытие. Растерялся даже директор музея Давид Саркисян, которого редко можно увидеть растерянным. Не сразу нашлись, что сказать и зашедшие на выставку архитекторы Михаил Хазанов и Михаил Филиппов. А все из-за столпотворения, а еще, видимо, из-за желтых листьев, ворохом покрывавших пол. Продвигаясь по узким мосткам флигеля, толпа громко шуршала этими листьями, вдыхая их запах и разглядывала затейливую бравурно-красную инсталляцию архитектурной группы «Дети Иофана», авторов дизайна выставки.

Эта конструкция, сбитая из нетесаных досок и обтянутая красной материей, обладающая даже подобием ордерных членений, призвана обрамлять три макета группы «Дети Иофана». Один из них – макет  проекта для недавнего конкурса на «цепеллин-станцию» в Берлине. Он вовсе даже не иофановский, скорее он вызывает ассоциации с символическим романтизмом Людвига или проектом Дворца советов Ле Корбюзье – так что говорит о прямом копировании пока рано.

В том, что Борис Кондаков и Степан Липгарт все-таки не спроста называют себя «детьми» одного из столпов неоклассики, убеждает их центральный проект, развернутый на нескольких планшетах – реконструкция набережной Тараса Шевченко, выполненный в традициях 30-х с цитатами из Владимира Щуко, например, проекта Библиотеки им. Ленина, или Бориса Иофана, вспоминая его знаменитый павильон СССР на парижской выставке 1937 г. Все это копирование не лишено иронии – утверждает куратор выставки Мария Седова: «Иофаны» создают собственный новый стиль, живой и динамичный. Это вовсе не попытка в очередной раз воскресить неоклассику. И они уж никак не хотят быть неосталинистами…».

То, что показали «Дети Иофана», между тем, всего лишь половина экспозиции. Другая поначалу была незаметна и показала себя пришедшим не сразу, а постепенно – она оказалась спрятанной под ворохом листьев. Сначала мало кто обратил внимание на пол, в буквальном смысле устланный архитектурными проектами, но вскоре все уже активно разгребали ногами листву, пытаясь прочитать, что же спрятали от них куратор и дизайнеры. А это оказались проекты остальных девяти участников – выпускников МАРХИ.

Надо признать, что такой ход дизайнеров выставки впечатляющ, но, мягко говоря, своеобразен. Это же надо было додуматься, будучи одновременно дизайнерами и экспонентами – показать себя обычным заметным образом, наверху и макетами, а остальных положить на пол под ноги и под старые листья. Поступок авторитарный – тут не только скромностью не пахнет, тут иерархия почище чем во дворце советов. Получилась, вообще говоря, почти что персональная выставка, приправленная работами других участников. 

Хотя это, конечно же, всего лишь вопрос личных взаимоотношений, профессиональной этики и просто вежливости по отношению к коллегам. Может быть, все были согласны – вчерашние студенты все-таки. Посетителей же интересует прежде всего то, что получилось и как оно воспринимается. Экспозиция оказалась более чем неожиданной, полной сюрпризов и даже тонко срежиссированной, а благодаря работам тех, кто на полу – разносторонней.

Если работы «Иофанов» разрабатывают тему 1930-х, то стилевые предпочтения остальных разнообразны. Варвару Михельсон и Никиту Голышева можно, по словам Марии Седовой, назвать классицистами, другие тяготеют к минимализму, кто-то к модернизму. Однако для всех, по мнению куратора, характерно единое стремление к созданию собственного стиля, который не цитирует усвоенное наследие классики и модернизма, а вступает с ним в полемику, играет, экспериментирует. Он сквозит через архетипы классических форм, как нечто новое и свежее, как проступают проекты этих молодых архитекторов сквозь листву прошедших и уходящих стилей.

Поэтому, когда подчиняясь магической символике 30-х, я назвала эту выставку ретроспективной, куратор указала на прямо противоположную трактовку: «Возможно, это про «Иофанов», но не про выставку в целом, она никак не связана ни с политикой, ни со Сталиным, ни с режимом…. Вот «Иофаны» хотят в 1930-е, а все остальные в будущее – в 2030-е, может быть, классицист Варя Михельсон хочет в 1530-й, а кто-то замахнулся на 3030-е…». Вот такая неожиданная разновременность оказалась заложенной в концепцию экспозиции. И что всем мерещится Сталин?