Сегодня последний день работы выставки «Открытого города» в Руине Музея архитектуры. Там атмосферная экспозиция кураторов: Александра Цимайло и Николая Ляшенко, – почти как это бывает в иерархии многих церквей – подчинила себе информацию о проектах воркшопов. Но получилось красиво, этакий храм новой реальности понимания духа. И много – 13 участников. Такая, знаете ли, особенная дюжина.
Тема фестиваля «Открытый город» в этом году – мега непростая: «Архитектура духа». Участники и кураторы размышляли о сакральных пространствах. В широком, не конфессиональном смысле. Даже очень широком. Так что не спроектировали ни одного храма, – как справедливо заметил участвовавший в работе жюри отец Андрей Юревич. Да что там храма, проектов как таковых, в смысле архитектурном, на выставке, кажется, почти нет. Впрочем и изучить материал воркшопов проблематично, они представлены в виде книг на подиумах среди «леса» из деревьев вида туя, в первый день подойти к книгам было проблематично – они все время были «заняты»; зато зал с группами молодых людей, лица которых светились в прямом и переносном смысле – надо думать, в основном у книги каждого исследования стояли его авторы – выглядел очень атмосферно.
А проекты можно посмотреть на сайте, вот например вокршоп под руководством бюро ХОРА, посвященный кладбищам – насколько мне известно, он стал фаворитом большей части жюри. Хотя назначат ли его победителем, пока, знаете ли, неизвестно. Ну, так бывает.
То есть, в отличие от предыдущих выставок Отрытого города, которые были компендиумом разномастных высказываний, ярко представлявших проекты – сейчас сверхкураторы Александр Цимайло и Николай Ляшенко подчинили экспозицию собственному высказыванию. В ущерб персональной идентичности воркшопов-участников и доходчивости материала она стала более цельной, атмосферной: внятным единым высказыванием. Хочется провести параллели с иерархичностью построения большей части известных церквей. Это не хорошо и не плохо, у реализованного подхода есть и перечисленные выше минусы, и плюсы.
Красивым получился «лес», особенно когда он «населен» зрителями и участниками: этакие свечки в зарослях, метафора исследования как книги/света/места, соединяющего людей – считывается на раз.
С другой стороны, туи – не кипарисы, хотя и похожи, и не елки, а напоминают о санаториях, где в парках старых усадеб благоустроители советского времени интенсивно сажали эти деревья. «Санаторские» ассоциации требует усилий для того, чтобы отстраниться от них и ассоциация с картиной Бёклина «Остров мертвых», поначалу яркая, как-то гаснет еще и из-за крупных кадок, завернутых в черный пластик.
С другой стороны, все мы знаем, что почти любое святилище не лишено меры условности. Искусственные цветы на кладбище, софринская позолота в церковном пространстве, икона-примитив или, наоборот, распечатанная яркими красками, не всегда мешают людям молиться. Не всегда, ох, не всегда священное получает форму, полностью достойную своего высокого иномирного статуса. Что и говорить о выставке, которая длится всего три дня (сегодня последний).
Третий этаж решен еще лучше: здесь окна Руины, заключенные, по проекту Наринэ Тютчевой, с черные металлические рамки, чередуются с объемными рамками поменьше, где заключены подсвеченные картины-инсталляции каждого воркшопа. В основном они решены как коллажи, и город за окнами – тоже фрагменты, так что получается общий калейдоскоп. Тут красива и идея, и воплощение; а издали в какой-то момент вообще не понять, какие картины главнее – виды города в окнах или отчеты воркшопов.
Отличное получается прорастание. Но и картины не очень помогают нам хорошенько понять суть каждого исследования: мало того, что оборотной стороной красоты оказывается фрагментарность, а в случаях, когда авторы делают попытку изложить все по пунктам, получается так мелко и запутанно, что лень читать. Слышала, как где-то на выставке кто-то из посетителей говорил авторам с ответ на объяснения – а почему проект представлен так, что без ваших объяснений ничего не понятно? Ну, впрочем, сейчас это вопрос почти ко всем красивым презентациям.
Так ведь и подписи не очевидны – расположены внизу, в тени под рамками. Чтобы прочесть хотя бы название бюро-кураторов, надо как минимум наклониться, сложиться пополам. Коллеги говорят – на колени встать. Метафора тоже довольно понятна.
Ну, спасибо хотя бы за то, что не надо лезть в гору...
Впрочем, где-то все довольно понятно. А где-то, опять же, атмосферно. Сложно не заметить воркшоп по памятники Ленину, где авторы предлагают скульптуры перевозить на тележках из центра площади в ее край. Воркшоп ХОРА представлен пэчворком-коллажем из пуговиц и бантиков бабушкиного шкафа.
Тем не менее проектов храма тут, определенно, нет. Скорее размышления общего плана о священном месте вообще, в максимальным расширением границ таких размышлений. Когда границы расширяются, становится очевидным, как искусство узурпирует у культа право обращения к иномирному – а ведь этот процесс характерен для всего Нового времени, его можно определить как отделение искусства от церкви. Искусство забирает себе право искать смысл, превращается из подсобного в главное, а затем все больше вторгается на территорию культа – то ли возвращается обратно, в храм, скажем так, с другой стороны. То ли забирает себе право высказывания, строит свой храм. Много храмов, часто совершенно индивидуальных. Художник новейшего времени, он ведь во многих случаях похож на проповедника. Узурпирует и трансцендентное – трансцендирует, с позволения сказать, сам. Поскольку искусству, ему без священного тоже сложно. Оно, как и человек без смысла, начинает чувствовать себя неполноценным, неполным. Тут не до проектирования храма, когда у каждого свой храм / своя ценность. Храм остается вершиной и средоточием искусства до определенного момента истории, а затем – разделяется, расходится на разные части: храм-дворец Палладио, храм-музей, храм-театр, и так далее.
Как в этой ситуации проектировать современный храм, чтобы он не был беспомощной копией прошлого, собирал все актуальное вместе, но не был еретическим с точки зрения своей конфессии? Как?