На пресс-конференции перед открытием биеннале ее президент Паоло Баррата очень хвалил куратора Аарона Бецки, предложившего для проходящей сейчас в Венеции архитектурной выставки – самой представительной архитектурной выставки в мире – сложный для понимания девиз ‘Out there. Architecture beyond building’. По словам Барраты, эта тема многогранна, многозначительна и плодотворна. Она провоцирует к творческим поискам и поэтому нынешняя архитектурная биеннале едва ли не лучшая за последние десять лет. Куратор Аарон Бецки принял комплимент благосклонно – после чего ему пришлось долго отвечать на вопросы журналистов, объясняя, что на самом деле он любит здания и вовсе не собирался превратить архитектурную биеннале в филиал биеннале современного искусства, а также – что он вовсе не утопист, не витает в облаках и мечты предпочитает реализованные.

Итак, заданная Бецки тема по части неоднозначности, кажется, превзошла все предыдущие выставки. Мало того, что ее можно перевести по-разному – то ли «вне», то ли «до», то ли «сверх». Еще словечко ‘beyond’, расклеенное сейчас по всей Венеции (особенно много в итальянском павильоне) переводится как «загробная жизнь». С этим неожиданно перекликается тот факт, что куратор биеннале определил здания как «гробницы архитектуры» – архитектура, по его мнению, это способ думать о зданиях, а когда они построены, она умирает. В Венеции, музейном городе, тихо уходящем под воду, это звучит особенно умиротворяющее и волей-неволей заставляет вспомнить русский город Китеж.

Впрочем, задачу куратора надо понимать как раз наоборот – он, конечно же, хотел не убить архитектуру, а оживить ее (и выставку) обычным способом – путем выхода за рамки собственно архитектурного мира в поисках обновления. Аарон Бецки призвал участников биеннале экспериментировать, обращаясь к сферам кино, арта, дизайна, ландшафтной архитектуры и перформанса. Эксперименты, по его словам, могут принимать формы временных конструкций, а также образов «подчас неясных».

Последнее кажется важной частью концепции Бецки. Неясность – это хаос, а из хаоса полагается рождаться чему-то новому. Предположим, что главная мечта каждого критика и теоретика – не только описывать наблюдаемый процесс, но и воздействовать не него. Когда это получается, в искусстве возникают очень мощные, теоретически обоснованные течения. Возвращаясь к архитектуре несложно заметить, что в ней после восторгов от появления нелинейной архитектуры за последние годы ничего особенного не происходило, намечается застой. Биеннале – самая влиятельная архитектурная выставка и неудивительно, что именно с ее помощью Бецки предпринял свою попытку «разбудить» современную архитектуру, создать хаос, из которого ожидается появление чего-то нового. Хаос, правда, бывает разный – продуктивный и деструктивный, хаос порождения и разрушения (иногда, правда, один перерастает в другой). Еще хаос бывает натуральный, происходящий от естественных причин, а бывает искусственный, и кажется что хаос, который куратор попытался создать на своей биеннале – именно искусственный. А вот продуктивный он или нет – можно будет только со временем понять. Если лет этак через десять эту биеннале станут упоминать как рубеж – тогда затея, без сомнения, удалась. Если же нет – то провалилась.

Пока же мы можем только руководствоваться эмоциями. Итальянский павильон, целиком посвященный экспериментальной архитектуре, производит впечатление хаоса скучноватого. В нем много экспозиций (55), насыщенных текстами и мелкими картинками, которые изредка перемежаются макетами и инсталляциями – вместе все это сливается в массу, сложную для восприятия еще и потому, что тексты местами встречаются очень уж загадочные – видимо, ради достижения той самой «подчас неясности». Чтобы разбавить пестроту молодежных экспериментов, а также показать, как именно следует экспериментировать, среди них поместили  залы маститых «звезд» с подзаголовком «мастера эксперимента». В одном из них – живопись Захи Хадид, действительно очень похожая на авангард 20-х, но только чуть более орнаментальная и от этого красивая – хотя рядом с этими картинами как-то слишком уж уместно смотрится на полу ковер, выполненный по ее мотивам. В другом – дудлы Фрэнка Гери, получившего в этом году «Золотого льва» за «жизненный вклад». Doodles – переводится как «каракули», то, что рисуется непроизвольно, но в данном случае также и то, что лепится, складывается, сминается с разной степенью непроизвольности – прообразы архитектуры Гери – которая, таким образом, рождается из каракулей. Но заметнее всех инсталляция Херцога & Де Мерона, сделанная совместно с китайским художником Ай Вейвеем: просторный зал при входе в павильон целиком занят конструкцией из длинных бамбуковых жердей, к которым прикреплены бамбуковые стулья, висящие, таким образом, в воздухе. Получилось довольно-таки воздушно и очень загадочно.

Экспозиция в Арсенале, где Бецки разместил инсталляции приглашенных им знаменитостей, создает ощущение хаоса вовсе не скучного, а мощного, очень выразительного, мрачноватого и пугающего. Возможно, это потому, что пространство Кордери само по себе большое и темноватое, толстые круглые колонны напоминают грубовато сделанный романский собор, но Кордери длиннее собора, и смена залов в какой-то момент кажется бесконечной. А инсталляции – большие, они с размахом вписаны в это пространство, заимствуя от него масштаб и размах. «Звезд» пригласили не зря, каждый сработал профессионально, инсталляции цельные, узнаваемые и яркие – Кордери превратилось в череду образов – в выставочный аттракцион. Для выставки это хорошо, а для замысла куратора не очень, потому что среди манифестов нынешней биеннале промелькнула мысль о том, что архитектура-аттракцион – это не очень хорошо, и архитектуре следовало бы подумать о том, как бы дать нам почувствовать себя в этом мире «как дома». Эта мысль – про «как дома» – повторяется в текстах Бецки много раз и кажется одной из основных. Но звездные инсталляции никоим образом не пробуждают «чувства дома», а напротив, скорее порождают беспокойство.

Другая проблема – узнаваемость. Оказавшись в Арсенале, звезды не стали экспериментировать в поисках смутных образов нового или иного, а наоборот – каждый показал, что умеет. Образы-то может быть где-то и неясные, но их смысл кажется каким-то одинаковым – все это резюме творческих концепций, итог, а не начало, прошлое, а не будущее. Очень узнаваем Фрэнк Гери: он соорудил фрагмент фасада, похожего на Бильбао, из дерева и глины. Вогнутовыгнутые поверхности постепенно обмазывают глиной, она высыхает и трескается. Делается это медленно, к концу биеннале в ноябре весь «фасад» будет обмазан глиной: так в инсталляции возникают черты перформанса, что динамично, но взгляд-то все равно обращен назад – глядя на этот перформанс, вспоминаешь про Бильбао и весь он кажется большим и эффектным выставочным стендом, призванным показать самую заметную вещь из порфолио Гери. То же самое происходит и с Захой Хадид – она установила в Арсенале очередную свою текучую форму, про которую в экспликации написано, что она – прообраз мебели. Но Заха Хадид уже давно проектирует такую ни на что непохожую мебель. Подобный же объект Заха установила внутри виллы Фоскари в честь 500-летия Андреа Палладио; но вот что интересно – внутри Палладио или в Арсенале – очень похожие вещи, так в чем же смысл? Грег Линн подключил долю юмора – сделав тоже мебель, но из «переработанных игрушек». Из игрушек получились яркие скульптуры, которые, надо сказать, заняли меньше всех места – за них жюри и вручило «Золотого льва».

Помимо перечисленных, в Арсенале много впечатляющих образов. Красивой выглядит кружевная паутинообразная инсталляция Мэтью Ричи и Аранды Лаш «Вечерняя линия». Она состоит целиком из орнамента – частично вырезанный из металла, частично состоящий из теней и видеопроекции, вписанной в металлический рисунок на стене. Что это значит, неясно (чего и добивались?), но выглядит заманчиво и актуально – сейчас архитекторы любят орнаменты. Unstudio поместили в Кордери объемный предмет размером с небольшую комнату, изогнутую наподобие ленты Мёбиуса – этот объект примечателен тем, что в него можно войти внутрь. Объект семейства Фуксасов – наоборот, очерчен желтой линией, которую рекомендуется не пересекать (чего никто не соблюдает): это два гигантских зеленых фургона с маленькими окошками, сквозь которые можно увидеть бытовые сценки в формате стереокино. Очень несложно повели себя Дилер и Скорфидио – их инсталляция сравнивает видеоролики с двумя Венециями – настоящей и игрушечной американской из Лас-Вегаса. Неясно, как это раскрывает тему Бецки, но в Венеции смотрится замечательно и стулья постоянно заняты. Баркоу Лейбингер соорудил «кочевой сад» из разрезанных лазерным способом металлических труб – благодаря однородности материала и простоты решения, по-моему, это одна из заметных инсталляций Арсенала. А вот Филипп Рахм привлек внимание к своей инсталляции тем, что в первые дни работы выставки (не знаю как потом) там возлежало два голых человека, а рядом четверо хиповато одетых играло какую-то гитарную музыку: проект посвящен глобальному потеплению, но вот откуда это следует? Из раздетости?

Итак, часть экспозиции, призванная отозваться на призыв куратора, состоит из 55 маленьких выставок в Итальянском павильона и 23 больших инсталляций в Арсенале. Все вместе они складываются в попытку пробуждения архитекторов – от коммерческой практики к «бумажному» фантазированию – ради обновления, поворота, в общем, рождения нового. Павильон Италии представляет, по замыслу куратора, одновременно прошлое и будущее этого процесса: молодежные выставки – надежда на будущее, ретроспективные выставки мастеров – своего рода учебник того, как надо экспериментировать. Все это дополняется статьей Бецки по истории послевоенного модернистского экспериментирования – его истоки куратор возводит к политическому кризису 1968 г. и энергетическому 1973-го. Бецки называет имена, выстраивает историю и предлагает молодым архитекторам ее продолжить. Экспозиция Арсенала, с другой стороны, обращает тот же призыв поэкспериментировать к маститым мастерам – по идее, вся архитектурная общественность должна была в результате оказаться вовлеченной в процесс создания «каракулей» – из которых впоследствии должен был произойти новый всплеск размышлений, новый поворот. И что же происходит? Молодежная экспозиция вышла мелковатой и перенасыщенной (хотя при желании в ней можно разглядеть любопытные вещи) – а «звездная» вместо динамики и новизны воспроизвела собственные приемы «звезд». Порыв искусственной инъекции творческого хаоса в архитектуру, как будто, провалился. Может, потому, что искусственной? Хотя – как уже было сказано – только лет через десять станет окончательно ясно, принесла ли эта попытка хоть какие-нибудь плоды и привела ли к повороту. Пока же, глядя на экспозицию, кажется, что вряд ли.

Но вот что странно. Непонятно, пробудил ли Бецки архитекторов. А вот природные силы, надо думать, пробудил. Было нетрудно заметить, что церемония открытия биеннале, куратор которой в своем манифесте заявил, что мол, в нашем мире защититься от дождя это не главное – пришлась на такой ливень, какие в Венеции случаются нечасто. Из-за этого дождя открытие пришлось перенести из Джардини в Арсенал – и перед входом стояла толпа мокрых и замерзших журналистов. Но это было бы еще ничего. Так ведь, рассуждая о значении экономических и прочих неурядиц для развития концептуальной мысли, куратор нынешней биеннале, судя по всему, не только дождь, но и кризис сглазил. Кризис – налицо. Ждем экспериментов.

Ботаники и кочевники

Толкуя для публики и участников биеннале свою путаную тему, куратор Аарон Бецки изъяснялся преимущественно апофатически, то есть от противного. Не здание, потому что это могила человеческих надежд и природных ресурсов, не утопия и не абстрактное решение социальных проблем – но образы и загадки, о которых можно мечтать. Он призвал выйти за рамки здания и архитектуры как дисциплины – и экспериментировать. Но куда точно выйти, все-таки не сказал, сохраняя энигматическую загадочность.

Все отреагировали на эту загадочность по-разному, здесь имеется кино, дизайн и мебель. Многие критики сочли архитектурную биеннале слишком похожей на биеннале современного искусства и таким образом утратившей профессиональную специфику. Ведь выйдя за рамки можно не только приобрести, но и утратить – это, вообще говоря, увлекательное, но и опасное занятие – пересекать границы.

Однако наиболее очевидным способом отреагировать на тему оказался самый прямолинейный: просто выйти из здания. Было бы любопытно, если бы выставочные залы вообще оставили пустыми, а экспозиции разбили снаружи, но до такой степени буквализма биеннале все же не дошла. Однако по части бегства от архитектуры на природу и строительства там, вовне, разных «временных конструкций» архитекторы могли бы обратиться к богатому опыту советских дачников – те тоже бежали от упадка модернизма и, убежав, разбивали огород.

Самый большой огород на биеннале сооружен Густафсонами. Часть увитой лианами дикой растительности Сада Девственниц, расположенного на краю Арсенала, на месте разрушенного бенедиктинского монастыря – окультурена британско-американским проектом «сквозь Рай» (towards paradise). Капуста, лук и укроп (символы сытости) перемежаются с цветами, в центре композиции – изгибающийся улиткой холм, покрытый аккуратнейшей травой. Травянистая улитка призвана быть местом для созерцания, на ней должны быть расставлены подушки для сидения, но в дождливый день открытия над холмистой лужайкой парили только белые шарики. Далее, в старой часовне (или церкви?) вдоль стен на полках расставлены свечи, а на стенах написаны латинские названия исчезнувших животных и растений (выходит довольно-таки много). Надо признать, что этот ландшафный проект – самый масштабный на биеннале. Ради него даже срубили несколько старых деревьев, что в Венеции не приветствуется.

Кстати сказать, тема Рая удачно вписывается в кураторское ‘out there’ и ‘beyond’ – нет ничего более потустороннего, чем Рай. По-своему она раскрыта в павильоне Германии: яблоки растут на ветках, воткнутых в горшки, к веткам присоединены капельницы с жидкостью зеленого цвета. Сами ли плоды выросли на тонких черенках и как этого удалось добиться, не объяснено, зато символическая экспозиция сопровождена рассуждением насчет того, что люди, стремясь создать для себя рай на земле, уничтожают ради этого техногенного рая целые экосистемы. Яблоки под капельницами, вероятно, и должны обозначать техногенный рай.

Павильон Японии окружен цветами, рассаженными внутри эфемерных конструкций, напоминающих контуры башен, увитых зеленью. Это схемы многоэтажных домов, населенных растительностью – они же изображены внутри павильона на стенах карандашом. Кроме рисунков, больше в павильоне ничего нет – он совершенно белый, как разновидность бумажного листа, опрокинутого в интерьер. Этот по-синтаистки лаконичный и созерцательный павильон многим понравился.

Американский огород поменьше и не столь глубокомыслен, зато социален – посвящен, в частности, воспитанию детей посредством садоводства (такое воспитание у нас сейчас практикуется во многих монастырях). Американцы спрятали имперскую дорику фасада за полупрозрачной сеткой, перед колоннадой разбили огород, а павильон наполнили разного рода социальными проектами. В павильоне Дании развернута очень серьезная и разноплановая ‘ecotopedia’ – энциклопедия экологических проблем.

Экологическая тема популярна и среди экспериментальных проектов в павильоне Италии. Идеи, правда, в основном знакомые: зеленые города, где внизу лес, а техника и цивилизация «на втором ярусе» и зеленые небоскребы, из которых особенно заметен один – Жульена де Смедта, проект, предназначенный для китайского города Шенжен, расположенного на материке напротив Гонконга. Это гигантский небоскреб, населенный в равной мере людьми и зеленью, который, по замыслу авторов, должен заменить исчезнувшие в этом районе лесистые горы, став большой рукотворной горой. Что бы ни говорил мудрец из Цинциннати о пользе смутных наитий, а реальный проект на их фоне очень выигрышно смотрится.

Другой путь ухода «от здания» – в шалаш. Он, как ни странно, не очень популярен, зато близок нам по духу. Главный «шалаш» в виде юрты соорудил на набережной Арсенала Тотан Кузембаев и поместил внутрь небольшой автомобильчик. Смысл заключается в совмещении кочевых принадлежностей двух культур – древней и современной. От современной цивилизации внутри юрты развешены разные технические принадлежности, сотовые телефоны, ноутбуки и проч., используемые не по назначению, а как атрибуты шамана. Чтобы выжить с современном мире – пишет Тотан Кузембаев в экспликации к «Номаду», надо подстраиваться. И тогда либо возникнет что-то новое, либо глобализм все поглотит, что будет грустно – заключает он.

С другой стороны, между Арсеналом и раем Густафсонов китайские архитекторы построили несколько разных домиков – из коробок, из фанеры, из оргалита – домики большие, трехэтажные, но внутри неуютно и тесновато, как в поезде. В этот же ряд вписывается также и шалаш-пергола, построенная Николаем Полисским на террасе павильона России – сооружение красивое, но, к сожалению, не очень заметное из-за того, что оно находится со стороны лагуны.

Еще и более абстрактный путь ухода – например, от формы в звук и видео. Здесь красив и совершенно неархитектурен павильон Греции, состоящий из интерактивных тумб с мониторами и наушников со звуками города. В нем темно, и висят светящиеся пластиковые нити.

И наконец, можно уйти от архитектуры, опустошив павильон – так поступили в павильоне Бельгии, где на полу рассыпано разноцветное конфетти («После вечеринки»), или Чехословакии, где стоят смешные холодильники с наборами продуктов для разных персонажей.

Большинство участников старательно интерпретировало тему, но есть и фрондеры – те, кто вопреки девизу, все-таки показал здания. Ведь национальным павильонам не обязательно следовать теме. Очень хорош павильон Великобритании, где дорогая, тщательно сделанная экспозиция посвящена пяти архитекторам, строящим жилье в британских городах. Оказывается, сейчас в Британии – на родине города-сада и новых типов жилища в начале XX века – жилья строится все меньше. Павильон Франции наполнен множеством макетов: каждый из них помещен в прозрачный пластикой ящик и прикреплен к стене подвижной консолью – рассматривая, макеты можно крутить. Архитектура Испании тоже показана очень подробно и традиционно – картинками и макетами. В этот ряд – впервые за много лет – попал и павильон России, о котором – чуть позже.

Русские в Венеции

Получилось так, что среди тех людей, с которыми мне удалось поговорить в Венеции, журналисты оценивали концепцию Аарона Бецки в основном положительно, а архитекторы в основном отрицательно. Есть, безусловно, и исключения, но в целом очевидно – архитекторы приезжают в Венецию посмотреть на архитектуру, и ее почти полное отсутствие было для них не самым приятным сюрпризом.

В павильоне России все произошло наоборот: показаны не смутные провидения, а здания, много зданий. Раньше, когда на биеннале выставляли проекты и реализации, в русском павильоне устраивали инсталляции, а теперь, когда наконец было решено показать реальную архитектуру, Аарон Бецки сформулировал прямо противоположное «задание». Впрочем, для национального павильона тема не обязательна… Следовало ли отбросить идею впервые показать срез реальной российской архитектуры и подстроится под девиз? Сложно сказать. Но, строго говоря, очевидно, что тема, заданная Бецки для биеннале соответствует ситуации некоторой скуки и пресыщения «звездами», сложившейся в архитектуре мира. А тема, заданная куратором российского павильона Григорием Ревзиным, созвучна ситуации строительного бума в России. И выставка довольно-таки точно представляет срез российской архитектуры на сегодняшний день. В том числе и свойственные для нее пестроту и скученность, активный, витальный и не очень-то контролируемый рост разнообразных зданий.

Выставка состоит из двух частей. Современными проектами и зданиями занят верхний этаж – в нем три зала, один основной и два дополнительных. Дизайнеры Влад Савинкин и Владимир Кузьмин решили их в трех разных цветах: первый зал, в котором показан электронный каталог, белый, третий зал – в нем представлены девелоперы, черный, а главный, центральный зал – красный. Его пол расчерчен на шахматные клетки, на красных стоят здания российских архитекторов, на белых – макеты, сделанные по проектам иностранцев, строящих в России. Между макетами россиян и иностранцев, по замыслу куратора, происходит условная шахматная партия – акцентирующая тему конкуренции между «местными» и «пришлыми» архитекторами.

Вторая часть выставки – деревянные конструкции Николая Полисского, еще не архитектура, а, по определению куратора русского павильона Григория Ревзина, выражение мечты русского ландшафта. Работы Полисского пронизывают русский павильон – в зале первого этажа они образуют лес, разреженный пятнами света. Там же, в соседнем зале показаны основные работы Полисского и – видеороликами – процесс их создания силами слаженной команды жителей деревни Николо-Ленивец. Базируясь на первом этаже, конструкции Полисского дальше прорастают повсюду – в виде импровизированной арки перед входом, перголы на террасе (так и названной ‘beyond building’) и даже ножки у стола в зале девелоперов сделаны из тех же кривоватых стволов.

Надо признать, что конструкции Николая Полисского заметно отличаются от других ландшафтных проектов биеннале и не только тем, что в них напрочь отсутствует «райская» тема сада-огорода, а материал – дикий, природный, едва очищенный. Они к природе значительно ближе, чем экологические проекты, принадлежащие, по сути, в большей степени миру технологий. «Лес» Полисского диковат и страшноват, хотя внутри павильона ему несколько недостает масштаба – развернуться негде. Но надо понимать, что это «экспортный» лес, леший на гастролях. В Николо-Ленивце ландшафтные проекты Полисского и крупнее, и витальнее.

В этом году россияне поучаствовали во всех основных частях биеннале. Тотан Кузембаев, недавно получивший второе место в конкурсе на мост через венецианский Большой канал – был приглашен Аароном Бецки участвовать в кураторской экспозиции Арсенала и соорудил на улице перед ним уже упомянутую юрту. Борис Бернаскони, недавно разделивший первое место в международном конкурсе на Пермский художественный музей с Валерио Олжиати, был приглашен куратором в выставке павильона Италии – и употребил это приглашение на борьбу с проектом бюро Нормана Фостера «Апельсин». Надо сказать, что Аарон Бецки на своей пресс-конференции отдельно упомянул проект Бернаскони и очень хвалил в том смысле что молодой архитектор осмелился протестовать против самого Фостера.

В очень красивый проект превратилась, приехав в Венецию, выставка «Роддом» (кураторы Юрий Аввакумов и Юрий Григорян). Впервые выставка была показана в Москве в галерее ВХУТЕМАС, потом – в Петербурге. Надо сказать, что на биеннале выставка, придуманная за год до этого, оказалась очень кстати: она состоит из скульптурных зародышей архитектуры, интерпретаций темы рождения, произведенных архитекторами, среди которых много россиян, но много и иностранцев. Осмелюсь даже предположить, что здесь основная мысль Бецки выражена если не точнее, то лаконичнее, чем в Арсенале. Разместившись в венецианской церкви Сан-Стае, выставка заметно трансформировалась: все экспонаты оказались помещенными в ячейки внутри стен картонного домика с продырявленными стенами. Это сооружение уподоблено церковному реликварию и одновременно хлеву-вертепу. Эволюция выставки представляется очень логичной. Причем создается впечатление, что какую-то роль здесь сыграла сама Венеция – город, в котором почти что каждая стена несет в себе киот со скульптурной иконой. От чего город кажется освященным весь целиком – качество, уже утраченное другими европейскими городами – и даже брутальный «Роддом» здесь превращается в рождественский вертеп. Чудесный все-таки город Венеция.