Архитектура политического идеализма. Интервью с Уильямом Менкингом

Менкинг – профессор архитектуры, урбанизма и городского планирования в Институте Пратта в Нью-Йорке. Он курировал выставки таких авангардных архитектурных групп, как Archigram (основана в Лондоне в 1962 г.) и Superstudio (Флоренция, 1966 г.), а также экспозиции “50 лет жилых домов” и “Новые практики в Архитектурном центре Нью-Йорка”. В 2008 году Менкинг выиграл конкурс среди американских кураторов и представлял Соединенные Штаты в Американском павильоне на XI Венецианской архитектурной биеннале, где экспонировались проекты 16 бюро, демонстрирующие активную социальную позицию и бережное отношение к среде.
    Уильям Менкинг родился в Калифорнии в семье среднего класса. С малых лет он помогал матери, активистке либерального католического движения, занимавшейся агитацией фермеров вступать в профсоюз Фермеры Америки, участвовал в агитационных маршах и с детских лет интересовался политикой. В 1964 году Менкинг поступил на факультет политэкономии в Калифорнийский университет в Беркли, ставший в тот год ареной массовых студенческих протестов. Впоследствии он занимался историей и урбанистикой в Институте Пратта, Городском университете Нью-Йорка и Школе Бартлетт в Лондоне, а сейчас пишет докторскую диссертацию по истории Венецианской архитектурной биеннале.
    Наша беседа с куратором состоялась в его лофте в Трайбеке, где мое внимание привлек огромный оригинальный рисунок одного из основателей группы Archigram Майка Уэба Sin Palace (Дворец соблазнов). Этот экцентричный проект, задуманный для Площади Пикадилли в центре Лондона, представляет собой аттракцион для влюбленных, которые, по задумке Уэба, могли бы перемещаться в собственном автомобиле по спирали конвейера в многоярусном трехкупольном комплексе среди провокационных проекций. В экспериментальные шестидесятые именно новые идеи и функции порождали необычные архитектурные формы. Сегодня же формы часто создаются лишь ради новизны самой формы.          

ВБ: Что вас впервые привлекло к архитектуре?

УМ: Будучи студентом, я часто работал в университетской архитектурной библиотеке, потому что она была ближе к моему дому. Там-то я и открыл для себя архитектуру. Я узнал о таких экспериментальных архитектурных бюро, как Archigram, Archizoom, Superstudio, UFO и Ant Farm еще до того, как познакомился с работами Корбюзье. Я интересовался этими и другими архитекторами-утопистами, философами, мечтателями и художниками больше, чем построенными зданиями. Эти проекты часто появлялись на обложках популярных журналов.

ВБ: С тех пор вы провели выставки проектов таких авантгардных групп как Archigram и Superstudio. Что привлекло вас в подобных утопических экспериментах?

УМ: Прежде всего это оказалось созвучно моему политическому идеализму. Эти утопические визионерские проекты показали возможности, благодаря которым архитектура способна преобразить целые города. Это было очень увлекательно.

ВБ: С этого и началось ваше увлечение архитектурой?

УМ: Я родом из маленького городка, но всегда любил большие города. Лос-Анджелес и Сан-Франциско – очень гламурные города, и я всегда был очарован ими и любил бывать там. Затем я побывал во Флоренции. Это был первый европейский город, в котором я оказался ребенком, и до сих пор он представляется мне самым идеальным городом в мире. Летом 1969 года я отправился во Флоренцию, чтобы выучить итальянский язык  отчасти из-за моего интереса к радикальным архитекторам-утопистам. Они привлекали меня прежде всего тем, что их проекты были в значительной степени политическими. Поэтому сразу после возвращения из Италии я перевелся с факультета политэкономии на архитектурный.

ВБ: Так запросто?

УМ: Да, это очень легко в американских университетах. Вы просто говорите: я хочу изучать такую-то дисциплину и – следуете своему решению. К примеру, Беркли дает студентам возможность самим определять свою специализацию. Я сам составил себе программу и назвал ее “Урбанистический средовой дизайн”. Мне были интересны теория, история и преподавание, а не дизайн как таковой и перспектива работы в бюро. Еще до колледжа архитектура привлекала меня способностью сочетать политические процессы и конкретные тектонические формы, которые принимает город.   

ВБ: Поговорим о вашей газете Architect’s Newspaper. С чего все началось и как вы функционируете сегодня?

УМ: Мы начали издавать газету в 2002 году. Наша идея базировалась на еженедельной британской газете Building Design. Я пытался найти новые формы представления архитектуры. Мы сфокусировались на новостях, и в этом мы стали первыми в Америке. Мы выходим два раза в месяц. Лецензированным архитекторам газета рассылается бесплатно для в трех регионах страны. Мы создаем три разных номера в трех центрах, фокусируясь на трех совершенно разных регионах: в Нью-Йорке мы покрываем Восточное побережье, в Лос-Анджелесе – Западное и в Чикаго – Средний Запад. Наш общий тираж 38 тысяч экземпляров. Для сравнения – в Соединенных Штатах всего 230 тысяч архитекторов, из которых 105 тысяч лицензированные.

ВБ: Как вам удалось осуществить такой проект экономически?

УМ: Нам с женой принадлежит дом на Лонг-Айленде. Мы купили его в середине 90-х совсем недорого и к 2002 году его цена выросла в несколько раз. Это позволило нам взять ссуду в банке на сумму разницы между первоначальной ценой и его реальной новой ценой. Вместе с нашими общими сбережениями и грантами, которые нам выделил город, поскольку мы открыли новый бизнес в зоне по соседству с Ground Zero, первоначальный капитал составил примерно 350 тысяч долларов. Все эти деньги были истрачены в первые шесть месяцев работы.   

ВБ: Но сегодня газета приносит прибыль, не так ли?

УМ: Да, газета прибыльна благодаря рекламе. Из 38 тысяч мы продаем всего две тысячи номеров по цене четыре доллара. Но со следующего года мы планируем начать брать деньги за все экземпляры. Газета также доступна в Интернете, и реклама все больше переходит из печати в Интернет, поэтому для того, чтобы продолжать выпускать печатное издание, мы должны будем брать деньги за все печатные номера.

ВБ: Какова миссия вашей газеты?

УМ: В идеале наша миссия состоит в создании реального сообщества местных архитекторов. В Нью-Йорке практикуют около десяти тысяч архитекторов, и архитектура здесь всегда была лишена важного элемента – новостей, которыми никто не занимался. Журналы, по большому счету, тиражируют глянцевые картинки зданий на всю страницу. Мы же хотели заострить внимание на профессии и архитектуре в целом, а не только на зданиях. Мне нравится заниматься тем, чего не было раньше, поэтому мы не планируем менять газетный формат.  

ВБ: Что больше всего доставляет вам удовольствие в вашей работе?

УМ: Как историку мне нравится открывать малоизвестную или забытую архитектуру прошлого, а как критик я получаю истинное наслаждение, когда мне удается открыть современных талантливых архитекторов и их экспериментальные проекты.

ВБ: Поговорим о выставках. По-вашему, Венецианская биеннале по-прежнему остается центральным событием в сегодняшней архитектуре?

УМ: Для меня это так. Я думаю, что это лучшее место встреч для обмена новыми идеями по проблемам архитектуры и урбанизма. Биеннале дает возможность понять, где находится архитектура на данный момент и куда она следует. Уверен, что всегда будет необходимость в том, чтобы люди собирались в одном месте и обменивались идеями.

ВБ: Какими принципами вы пользовались для отбора проектов и архитекторов для вашей выставки в Американском павильоне в 2008 году и какой была основная мысль вашей экспозиции?

УМ: Я пригласил 16 бюро, которые тесно работают внутри своих общин. В то же время мы хотели показать яркую, самобытную архитектуру. Больше всего мне запомнились проекты Тедди Круза, а также бюро Rural Architecture и Rebar Group. Мне хотелось показать на конкретных примерах, что серьезную архитектуру можно создавать на основе сотрудничества архитекторов с людьми, для которых эта архитектура предназначена. Архитектор должен играть роль некоего фильтра, который перерабатывал бы различные запросы и нужды людей в архитектурные решения.  

ВБ: Какие, по-вашему, проблемы наиболее важны для воплощения в экспозициях архитектуры?

УМ: В этом году вместе с моим сокуратором Американского павильона на XI Венецианской биеннале Аароном Леви я опубликовал книгу “Архитектура напоказ” (Architecture on Display), это история Венецианской архитектурной биеннале. Мы проинтервьюировали десять кураторов биеннале разных лет, и все они согласились в одном: невозможно создать архитектурную выставку, которая бы одновременно четко представила идеи и для профессионалов, и для общественности. Экспозиции, которые добиваются наибольшего успеха, отличаются театральностью и обладают кинематикой и развлекательностью. Выставки должны пробуждать интерес безо всяких научных доводов.    

ВБ: У вас есть наиболее любимые выставки?

УМ: Больше всего мне запомнилась выставка Эмилио Амбаса “Италия: Новый домашний ландшафт” в МоМА в 1972 году. Мне также понравилась другая выставка в МоМА – “Архитектура без архитекторов” Бернарда Рудовского.  

ВБ: Однажды вы сказали: “Чтобы сохранять актуальность, архитектура должна найти способы реагирования на культурные перемены и социально-экономические и экологические проблемы, которые определяют наше время”. В каком направлении, по-вашему, будет идти архитектура в ближайшие несколько лет?

УМ: Я думаю, что в последние несколько лет наблюдается путаница в таких понятиях, как дизайн и архитектура. Дизайн для меня – это практика архитектуры, работа с индустрией, в то время как собственно архитектура связана с культурой и историей, уходящей в глубокую древность. Я не верю в архитектуру, которая является закрытой самоссылающейся системой обычного производства и строительства. Она в значительной степени находится под влиянием внешних сил. Архитектура должна выстраивать прочные связи с обществом, для которого она предназначена.

ВБ: Считаете ли вы, что форма в архитектуре становится менее значимой?

УМ: Я так не думаю. Например, Центральная библиотека Сиэтла Рема Кулхааса – яркая запоминающаяся форма, но это здание больше, чем форма. Оно обладает невероятным гражданским присутствием. Оно объединяет город, функционируя как крытая городская площадь. Это здание очень успешно отвечает на многие социальные и политические вызовы.

ВБ: Какая архитектура вам нравится больше всего?

УМ: Я люблю всякую архитектуру – от проектов Роберта Вентури до русских конструктивистов. Я ценю архитекторов, идеи которых были авангардными для своего времени. Поэтому я в равной степени люблю архитектуру барокко и проекты с социальной направленностью, призванные улучшать жизнь простых людей.

ВБ: А кого бы вы назвали среди наиболее влиятельных архитекторов сегодня?

УМ: Мое поколение архитекторов, сформировавшееся после 1968 года, по большому счету, отказалось от первичности формы. Вероятно, они думали, что политически это могло выглядеть подозрительно. Поэтому все формы должны были быть равнозначными и похожими. Они верили в важность самого процесса и в то, что бедность можно победить только политичискими акциями, а не замысловатыми формами. Это было время политической трансформации. Мы все читали Манфредо Тафури. Его идеи убеждали в том, что сначала должна произойти революция, а уже потом из этого может получиться великая архитектура. Он не верил в мирную преемственность от одного стиля к другому в линейном порядке. Однако теперь я считаю, что форма очень важна. Она не может решить всех социальных проблем, но хорошее жилье может сделать жизнь людей лучше. Мое поколение в основном верило в решение социальных проблем с помощью политики. Наиболее влиятельными архитекторами моего поколения я считаю Рема Кулхааса и Заху Хадид, потому что они не потеряли веру в значение архитектурной формы. Архитектура Кулхааса больше реагирует на политические и социальные процессы, а творчество Хадид более формалистское. Проблема, конечно, в том, что эти архитекторы следуют идеям русского конструктивизма, превращая его в стиль. Мне также импонирует архитектура Бернарда Чуми, который принес в Америку методы преподавания из лондонской Архитектурной Ассоциации. Его парижский проект Ла-Виллет – один из моих любимых. Мне также нравятся проекты Стивена Холла и Тедди Круза, утопические проекты и рисунки Леббеуса Вудса и Майка Уэбба. Питер Айзенман – великий мыслитель и теоретик, а Майкл Соркин – очень важный архитектор, преподаватель и критик. Мне нравятся архитекторы, которые не только строят, но и генерируют идеи. Нью-Йорк привлекает множество таких людей, потому что здесь трудно строить и много энергии уходит на генерирование идей. Здесь всегда было много сильных университетов и инновационных бюро. И все же жаль, что здесь удается реализовать так мало инновационных проектов.

ВБ: Тем не менее, мне трудно вспомнить более интересный современный проект где-либо в мире, чем парк High Line Джеймса Корнера и Диллер Скофидио + Ренфро и возникшие десятки новых зданий вокруг. Что вы думаете об этом новом районе?    

УМ: Да, конечно, этот необычный проект действительно преобразовал целый район вокруг. Урбанистически и пространственно это невероятно красиво. Хай-Лайн объединяет различные части города на разных уровнях. Это почти утопическое видение. Но политически это не лучшая модель. Недостатком этого обновления является то, что новое строительство ведет к джентрификации. Парк Хай-Лайн работает, потому что все проекты, строящиеся в пределах одного квартала, отчисляют солидные средства на его поддержку. В обмен на это девелоперы получают возможность строить дополнительные этажи. А дополнительная прибыль позволяет привлекать сильных архитекторов, что стимулирует строительство инновационных зданий, которые взаимодействуют друг с другом самыми неожиданными, изобретательными способами. Недостаток этого района в том, что он становится очень роскошным и эксклюзивным. Это совершенно другой подход, чем, скажем, Центральный парк, который построен городом, чтобы все люди чувствовали себя в равной степени комфортно. Парк Хай-Лайн построен частными девелоперами. В его эксплуатации множество оговорок и регулирований. Например, он закрывается на ночь. Бывая в этом парке, создается впечатление, будто туда пускают только богатых и красивых. А если вы бедны и толсты, то ваше место на Таймс-Сквер.

ВБ: Парк Хай-Лайн строится частными девелоперами, потому что город никогда не взялся бы за подобный проект, не так ли?

УМ: В этом-то и проблема. Руководство Майкла Блумберга вместо того, чтобы самим все преобразовывать, создает возможности, чтобы этим занимался частный сектор. Новые велосипедные дорожки и мини-парки, которые Министерство транспорта создает в разных районах города в оставшихся пробелах прямо посередине дороги, в том числе на Таймс-Сквер – это фантастика. Тем не менее, содержание этих новых парков финансируется частными предприятиями, поэтому вероятность того, что подобные парки будут создаваться в таких бедных районах, как Восточный Нью-Йорк или Южный Бронкс, совсем невелика. В прошлом же большие общественные парки или футбольные поля строились по всему городу.

ВБ: Считаете ли вы, что в сегодняшней архитектуре есть страна-лидер?

УМ: Англия была лидером в течение длительного времени благодаря своей модели образования и таких архитекторов, как Ричард Роджерс, Рем Кулхаас и Заха Хадид, – все они учились в Архитектурной Ассоциации. Бернард Чуми, Питер Кук, Элисон и Питер Смитсон, которые преподавали там, разработали прекрасную систему образования. Я думаю, что Америка не занимает больше ведущее место в проектировании или строительстве, но уверен, что наше образование по-прежнему – лучшее в мире. Оно очень разнообразно – от архитектурной инженерии, как в MIT, до таких художественных вузов, как SCI-Arc в Лос-Анджелесе или Купер Юнион в Нью-Йорке, и до таких сильнейших университетов как Гарвард, Йель, Принстон, Колумбийский университет, Корнельский, Пенсильванский, Беркли... Поэтому я думаю, что лидирующие архитекторы следующего поколения будут учиться в американских университетах. Даже лучшие из европейских и азиатских университетов нельзя сравнивать с американскими. И нет ничего в мире подобного Гарварду. Его исследования в области архитектуры и научно-исследовательский потенциал не имеют равных.

ВБ: Что, по-вашему, позволяет Гарварду оставаться столь явным лидером?

УМ: Он продолжает традиции великих гуманитарных университетов в стиле Оксфорда или Сорбонны. Он очень богат и может позволить себе делать все, что захочет. В Гарварде лучшие преподаватели, ресурсы, а также специалисты в смежных областях – инженеры, социологи, урбанисты и философы, все они находятся прямо там. В этом университете действительно ценят образование и они привлекают лучших студентов со всего мира. Это удивительное место. Но я далек от того, чтобы убеждать, будто хорошие вещи случаются только в Америке. Мы определенно можем поучиться у многих других культур, хотя шестьдесят процентов американцев не имеют паспорта, что означает, что они никогда не были за рубежом. Но я люблю путешествовать. Каждый раз, когда я бываю в Европе, я чувствую, что оказываюсь в будущем, а когда возвращаюсь обратно, кажется, будто проваливаюсь в девятнадцатый век в том плане, как работают системы социального обеспечения здесь и там. Или как выглядят наши аэропорты. Инфраструктура в Европе намного прогрессивнее, чем здесь. Иногда, я чувствую себя так безнадежно... Но зато у нас лучшая система образования на всех уровнях.

ВБ: Как бы вы охарактеризовали роль американской архитектуры?

УМ: Америка была столицей ХХ века. В некоторой степени она по-прежнему вдохновляет строительство сегодняшних корпоративных частных городов с мерцающими небоскребами офисов и штаб-квартир. Она по-прежнему служит моделью для будущего. Но урбанистически я не вижу никаких интересных идей реализующихся в Америке. Все хорошие идеи приходят из Европы. Новые районы Барселоны прекрасны – парки, открытые пространства, общественный транспорт, велосипедные дорожки... Как там все замечательно организовано! В Европе современные города создаются гораздо лучше, чем это происходит здесь, и в этом заслуга социальной политики европейских государств. Таким образом, нам необходимо искать лучшие идеи во всем мире. А то, как они строят современные здания прямо в историческом центре Барселоны, демонстрирует высокую степень доверия к прогрессивной архитектуре.

ВБ: Ранее вы упомянули книгу ваших интервью с десятью кураторами Венецианской архитектурной биеннале. Какой из этих разговоров оказался наиболее интересным? И последний вопрос: какой вы видите следующую биеннале?

УМ: Наиболее интересным для меня, оказался разговор с Паоло Портогези, который был куратором первых двух биеннале в 1980 и 1982 годах. Его идея была в том, чтобы не показывать изображения архитектуры, а продемонстрировать реальную архитектуру, что он и сделал своим проектом Strada Novissima с фасадами зданий, заказанных ведущим архитекторам. Он объяснил разницу между корнями постмодернизма в Италии, который в большей степени базировался на рационалистических традициях, и истоками постмодернизма на Западе, который гораздо больше был именно стилем. Теперь, если у меня была бы возможность сделать следующую биеннале, я пригласил бы Леббеуса Вудса быть куратором, потому что его урбанистические идеи блестящи. Я думаю, мы должны сосредоточить внимание на отдельных проектах и урбанистических идеях, которые способны повлиять на эффективное развитие общин и городов. Необходимо выделить проекты, которые сопротивляются корпоративным городским моделям, а также изучать, как функционируют инновационные практики в разных странах мира.