Лоренцо великолепный

— Хотите встретиться с Ренцо Пьяно?

—Где? — хрипло переспрашиваю с интонациями моего сына, которому говорят, что Дед Мороз принес ему подарок. Еще бы я не хотел встретиться с Ренцо Пьяно. Мой отец был одним из участников конкурса на центр Помпиду и помню с каким суеверным ужасом он показывал мне картинки проекта-победителя. Такое? В Париже?

Тогда, в 1973 два молодых человека, италянский архитектор и английский иженер, поставили свой пловучий док современного искусства посреди средневекового города и наделали такого шума, о котором актеры и рок-звезды могут только мечтать.

Интеллектуалы выступили против, с таким же пылом, как когда-то Мопассан против Эйфелевой башни. Французские заводы не взялись за 120-тонные металлические детали, похожие на позвонки дракона. Их пришлось тайком заказывать на германских заводах Круппа, что во времена необъединенной Европы грозило дополнительным скандалом. Парижский префект запретил устанавливать воздухозаборники (те самые, о которых философ Умберто Эко сказал, что это слуховые трубы ада). Год ждали, пока префект отдаст богу душу. Потом сам Валери Жискар д'Эстен, придя на смену Помпиду решил укоротить детище своего предшественника хотя бы на этаж. Ему это не удалось, «но он сумел испортить мой отпуск» говорит Ренцо Пьяно, вспоминая о том, как у берегов Корсики в 1974 его яхту брал на абордаж катер береговой охраны, спешивший донести до архитектора волю президента.

Бобур обожают и ненавидят до сих пор. Самый главный нынешний французский архитектор, великий и ужасный Жан Нувель, при первом моем вопросе о центре Помпиду стал совсем уж похож на Фантомаса и сказал как отрезал: “Я сто раз говорил, что я думаю о центре Помпиду. Я думаю, что это произведение главное произведение 70-х, что это единственное воплощенное идей Аркигрэма и что это живое историческое свидетельство, и пусть себе живет» — в духе лонгфелловского “распри наши не забыты, раны наши не закрылись. Вот какой человек Ренцо Пьяно.

Его нелегко застать на месте. У него две главные мастерские в Генуе (давно мечтал ее посмотреть: каскад прозрачных объемов из дерева и стекла на горе над морем, куда надо подниматься в стеклянном кубике фуникулера) и в Париже в Марэ – еще со времен строительства Помпиду. А еще в Сиднее, где он построил небоскреб, похожий на улавливающий бриз парус. И в Берлине, где он делал Потстдамерплац. И вообще повсюду, где затеается большое строительство.

Оказывается, есть шанс, что его мастерская появится и в Москве. Ренцо Пьяно уговаривают взять заказ на одно из главных зданий московского Сити, потому к нему и зовут журналиста “Коммерсанта”. Rеndez-vous забиваем в парижской мастерской.

Как вы себе представляете “Моспроект”? Правильно. Серое здание этажей в десять, внизу вахтер и столовая, наверху конторы, в них архитекторы, главные архитекторы проекта, главные архитекторы института в страшной тайне делают что-то такое, что однажды вырастет посреди Москвы, пугая детей и беременных женщин. А тут прямо с rue des Archives. — огромное окно в макетную мастерскую где макетчики не спеша режут детали, прилаживают объемы, сажают сантиметровые деревья. Спрашиваешь в соседнем кафе пастис и наблюдаешь за ходом проктной работы. Чуть ли не сам Пьяно с седой бородкой ходит в желтом свитере, курит сигару. Дает советы, нагибается над макетами. Все как в театре, как в кино про архитекторов. Мыслимо ли такое у нас?

Такое у нас, конечно, немыслимо. Так что, забегая вперед скажу: ничего с Сити не получилось. Иностранным архитекторам в России пока что не везет . И вместо Москвы новый Renzo Piano Building Workshop открыт в Нью-Йорке. Там как раз поспевает новое здание для New-York Times.

В Париже Ренцо Пьяно живет на /пляс де Вож. Это в четверти часа пешком от rue des Archives. Встает в 7 утра, идет на работу, день в мастерской, часто здесь же обедает, чтобы время не терять, возвращается к восьми, чтобы успеть хоть час поиграть с детьми, а потом немного посидеть и подумать.

— Дом, где я живу в Париже, это старый дом 17 века. Не понимаю супершикарных архитекторов которые слишком старательно одеваются и делают себе квартиры как выставочные залы. Моя жена Милли — архитектор она немного занималась квартирой, но мы ничего не перестраивали, только краску положили. Для меня дом улучшается детьми. Лучшая перепланировка – это дети.

— Вы нарочно устроили мастерскую по соседству с Помпиду? Не можете с ним расстаться?

— Иногда таксист меня везет и ворчит : “что это такое, это же не музей, а какой-то химкомбинат”. Именно химия — говорю я, да-да сплошная химия. Мы ведь тогда были просто мальчишки. Ричарду было 36, а мне и вовсе 33. Просто пара сумасшедших. Да нет! Мы были сумасшедшими в квадрате, потому что когда столкуются между собой двое безумцев, их безумие надо возводить в квадрат. Считайте, центр Помпиду — это была провокация маловоспитанной молодежи. Но я до сих пор его люблю. Когда меня о нем спрашивают, я отвечаю: "Я думаю, классное здание мы тогда построили".

Пьяно уверяет, что с тех прицип его работы ничуть не изменился. Надо понять дух места и использовать архитектуру, для создания некую прибавочную стоимость: “Есть люди, которые приходят к вам со своей архитектурой, как с чемоданом. И ставят его то тут, то там. Переставляют с места на место из Америки в Европу, Из Парижа в Мадрид, из Нью-Йорка в Сидней. А я сначала прогуливаюсьс моей сигарой и смотрю, смотрю. И не спешу с решением.

Эта его привычка смотреть, покуривая никогда его не подводила. Даже в самых необычных ситуациях. Один из знаменитейших его прооектов — аэропорт Кансаи в Осака. Когда объявили конкурс, Пьяно попросил разрешения приехать на место и немного походить там с сигарой. Заказчики смутились, но японская вежливость не знала границ. С утра они повезли Пьяно на корабельную прогулку. Было свежо. Немного качало. Так где будет аэропорт, – спросил Пьяно. “Здесь, — улыбнулись японцы. Кансаи /3 года строили на искусственном острове и его сверкающая металлическая кровля выглядит как изгиб волны. А еще Пьяно любит вспоминать, как каждый день все 8 тысяч рабочих делали на стройплощадке утреннюю гимнастику.

Модели конструкций Кансаи до сих пор лежат на видном месте. Макетная мастерская вообще одно из главных помещений Renzo Piano Building Workshop. Пьяно любит макеты, из хорошего дерева, в большом масштабе, они доведены у него до уровня произведения искусства.

— Чертежей мне недостаточно. Я не могу без моделей. Лучше бы из дерева. В них все видно куда лучше, чем в компьютере. Так что мы все время делаем макеты, так легче понять, что это такое мы,

Я его понимаю – настоящий архитектор думает пространством. Как там плавают в архитектурном мозгу эти трехмерные модели — чистый "Солярис". Эти макеты для архитектора как записная книжка. Стоят на полке и напоминают о разных идеях. Но какое же это должно быть громоздкое хозяйство. Особенно если надо все время перемещаться из Генуи в Сидней и обратно.

А что такого – удивляется Ренцо Пьяно — Есть специальные транспортные компании, вот мы и переезжаем с огромными ящиками. Ящики да еще люди, которые занимаются этим проектом. Немного похоже на бродячий цирк? А?

— Ну да, на гастроли фокусника.

—Вот-вот. Ну а мои материалы все здесь. Вот все мое бюро – Ренцо Пьяно показывает на несколько папок А4 висящих на стене за спиной. На каждой написано название нового проекта.

— Сколько же человек у вас работает?

— Примерно 100 человек, может, чуть больше. Думаю больше, мне никогда не говорят правды. Но я остановлюсь, когда я перестану узнавать людей. Я всюду сую свой нос, я все люблю контролировать я иду в ателье макетов, я смотрю что делают на компьютерах, у меня есть физические пределы за которыми я не могу отвечать за вещи, и я за них не берусь. Архитектор у когторого слишком большой успех и штат рискует стать просто бизнсменом. Огромные бюро теряют контакт с творчеством. Но я ремесленник, я сын ремесленника и умереть хочу ремесленником.

Свою книгу “Рабочий блокнот” он посвятил отцу, генуэзскому строителю, и покойному брату, унаследововашему отцовское дело. Фамилия Пьяно давно известна в Генуе, и он, мне кажется, до сих пор примеряет свою жизнь международной архитектурной звезды к более патриархмльным, более провинциальным, для архитектора часто более осмысленным ценностям.

Я спрашиваю, что значит имя Piano в его творчестве и в его жизни. От такого вопроса он несколько скучнеет, потому что редкий год какое-нибудь издание не выходит с заголовком типа Play my Piano или в этом роде. Я уточняю, что в русском это не первая ассоциация, связанная с его фамилией. И Пьяно улыбается.

— Ну, меня зовут Пьяно, но я никогда не садился за фоно, правда играл на тромпетте саксе, но не очень хорошо. Но я всегда дружил с музыкантами. И действительно люблю музыку, она — другое измерение моего воображения.
Надо сказать, что и музыканты его очень любят, приглашают поработать сценографом (замечательны его декорации к “Прометею” Луиджи Ноно, где имя его стоит на афише рядом с Ноно и Аббадо). А Даниэль Баренбойм в октябре 1996 дирижировалв его честь балетом башенных кранов, исполненным в лучах прожекторов на строительной площадке Потсдамерплац.

В одном из своих интервью Пьяно говорил, что его дома – как его дети, он их всех любит. Я немного сомневаюсь и настаиваю на том, что, как и каждый отец, он умеет их разделять. Какие дали ему больше радости? Какие - больше забот. И есть ли блудный сын в этой его семье?

— Это немного злой вопрос. Ай-яй-яй! У меня у самого четверо, самому старшему — 35 самому младшему будет два. Но архитектор скорее мать, чем отец. И самый трудный момент, когда ты вынашиваешьпроект, потом рожаешь его и тут же отдаешь в чужие руки. Это тяжело. И жаль расставаться и обидно, если твое детище плохо содержат, а ты уже ничего не можешь сделать. Например аэропорт в Кансаи всегда ухожен, японцы им гордятся. Или в аэродром в Техасе, тоже живет как у Христа за пазухой. А вот мой футбольный стадион в Италии в Бари содержат плохо. Это меня так мучает! У меня просто желание по субботам идти туда, брать ведро, тряпку и мыть. И вообще, знаете, любовь такая штука – блудных детей часто любят больше, чем послушных.

— Вам 64 в этом сентябре Вы уже сформулировали, свое кредо. Хотя бы для журналистов.

— Да нет, куда мне, бедному технарю. Архитектура , знаете ли, одна из тех профессий, в которой ты какой бы ни был идеалист, а все одно — отчаянный материалист. Тут тебе аллегории, символы, а там — все равно бетон, вентиляция и санузлы. Так что я не думаю что настоящему архитектору нужны кредо или манифесты.

На прощание я спрашиваю, есть ли у притцкеровского лауреата какая-нибудь неосуществленная безумная идея. То ли сделать театр в кратере вулкана, то ли отель Хайят на луне – так всегда журналисты спрашивают у архитекторов.

— Нет, моя мечта попроще, отвечает Пьяно, — Я хочу пройти под парусами вокруг света. Я ведь рожден у моря и обожаю мою яхту. Ее зовут "Киррибилли" , это аборигенское имя, я узнал его когда строил в Австралии. Ну у них там вообще потрясающие имена, как музыка — Кукубурра, Мурмурру. Так вот мы с Милли, моей женой собираемся в плавание. Возьмем с собой младшего, Джорджио, Юрия по-вашему, да еще кормилицу-перуанку, которая к тому же не умеет плавать. Вот будет приключение.