Великан-эгоист

«Просто не мешало бы похудеть, не розовое же надевать – раздраженно говорит он корреспонденту AD. Тем более, что все его черное подписано не кем-нибудь, а Ямамото — его приятелем и приятелем его приятеля по черному Вима Вендерса.

Нувель напрасно стесняется, он и в розовом смотрелся бы неплохо. В светлой летней толпе на Венецианской биеннале он выделялся не черным пиджаком с засученными рукавами (единственная уступка 30-градусной жаре), а своей привычной звездной повадкой. Звезд на биеннале хватало. Но Нувель был самым звездатым, с самым гордым взглядом и самым львиным шагом - так что никто не удивился "Золотому льву", который он увез из Венеции, сопровождаемый униженными благодарностями.

Он сам знает это свойство привлекать взгляды и не всегда ему радуется. Стоит ему пойти потолкаться среди модных фриков в Les Bains Douches, наутро об этом знает весь Париж. Когда ему говорят, что его видели в "душевых", Нувель идет в наступление - работаешь, как волк, поесть некогда, Только ночью, в клубе и перехватишь кусок-другой.

Никто не может себе представить Нувеля, который жарит себе ночью яичницу на кухне. В конце концов, он не раз говорил, что главная задача архитектора —передавать свои позитивные эмоции окружающим, Из этого следует, что святая обязанность зодчего — получать как можно больше позитивных эмоций. Вино, еда, сигары, клубы, любимый Porshe, а то что же людям останется.

Свое внимание и время Нувель тщательно дозирует, собеседников выбирает осторожно – о кино с Вендерсом, о философии – с Бодрияром (они издали книгу диалогов). Для журналистов он – скала неприступная. На вопросы корреспондента AD, у него давно готовы стандартные ответы. На что потратил первый гонорар? На дело потратил, на обустройство бюро. Почему не только строит дома, но и занимается дизайном, делает мебель например. Зачем ему это, разве работы не хватает? Хватает, спасибо, но иногда мебель нужна именно для тех зданий, которые он строит. А дома бы поставил что-нибудь из им спроектированного? Да кое-что и стоит, например обеденный стол Less от Unifor. Он предпочитает вещи, которые подходят, а не именные, которые сделал он сам. Да и вообще на вещи вокруг себя не обращает особого внимания. И вообще ему пора к Бодрияру.

Напрасно на эпохальной выставке в центре Помпиду я, набросившись на Нувеля, пытался добыть у него удачную цитатку. Архитектор, не улыбаясь, докладывал: "Я работаю над ситуациями частными, специфическими, маргинальными. Эти маленькие точки будут служить существенными знаками времени. Специфическими посланиями нашей эпохи…" С тем же успехом я мог бы задавать вопросы телевизору. Там как раз перед входом на выставку шесть мониторов транслировали важные мысли архитектору. "О дематериализации и виртуальной реальности... о современности... об изменениях и мутации... ". Телевизионные Нувели с выражением повторяли одно и то же в пятый, шестой, десятый раз — для тугоумных и тугоухих вроде меня. Такой архитектурной выставки я вообще никогда не видел. На 1100 квадратных метров ни планов: ни макетов, только компьютерные перспективы и фотографии в темных залах. Простое пространство на шестом этаже Центра Помпиду было похоже на пещеру архитектурного мага. а ее посещение – на религиозное шествие. Филистерам, интересующимся, как в том или ином здании будет решена входная группа, куда смотрят комнаты и как развяжутся уровни предлагалось пойти куда подальше — в компьютерный залы и там, мышкой накопать себе ответов.

Когда я спросил Нувеля, почему так, он только пожал плечами:

— Возможно, в России таких архитектурных выставок не делают. Но здесь меня и так знают. Я сказал этой выставкой то, что хотел сказать.

К России у него мало интереса, Когда его приглашали на конкурс Мариинского театра, Нувель бегло поинтересовался премиальным фондом и немедленно отказал. Объяснил, что завален работой, не до конкурсов. Предложили построить что-то определенное - построил бы, а так что зря ноги бить.
Нувеля во Франции считают национальным гением. Во-первых, потому, что он настоящий француз, а не лимитчик. Во-вторых, как и подобает французскому интеллектуалу, он любит французскую философию и то и дело цитирует Башляра, Фуко, Вирильо, участвует в профсоюзном движении и издает книги своих диалогов.

К тому же фантастически выглядит. Плотный, крепкий, сверкает бритым черепом как Фантомас, и, кивая внушительным носом, говорит, как пишет. У него внешность не университетского профессора, а кинозвезды action. Любой его жест полон значительности, даже мобильник он извлекает из кармана, словно оскаровский конверт и, глядя над головами, говорит что-то очень важное, наверное, чтобы не забыли купить молока.

Жан Нувель прославился в 1987 году своим Институтом арабского мира, раскрывавшим и закрывавшим глаза-диафрагмы по мере движения солнца. С тех его назвали "медиатическим зодчим": здания Нувеля были рассчитаны не на коллегу-архитектора, а на горожанина-зрителя, которому он готов показать хоть кино. Так он сделал в своем люцернском отеле, где через окна видны приклеенные к потолку (холст и фото) любовные сцены из фильмов – от «Опасных связей» до Смутного объекта желания». Каждый его проект – аттракцион. Нувель заключил в прозрачную клетку Фонд Картье, черным полуцилиндром увенчал Оперу в Лионе и в каменный ящик чуть не упаковал театр в Токио. Спроектировал почти сотню замечательных зданий, получил все высшие архитектурные награды мира и теперь с полным основанием может говорить: "Я не бумажный архитектор, я никогда не задумывал проект ради удовольствия от хорошего чертежа".

Нувель любит напоминать, что он — человек концепта и что его дипломный проект из напечатанного на бумаге текста без единого рисунка. "Я вам чертить не буду, я вам устно наобещаю, —говорил о таких мой проф в Архитектурном и очень этого не любил, полагая, что пристрастие к демагогии и внешним эффектам свойственно, скорее, архитектору слабому. Но Нувель не таков. Как только, сойдя с картинки, его здания становятся на место, берет свое природа ремесла, и архитектура тут же приземляет возвышенные образы, привязывает их к земле канализационными трубами, фундаментами, несущими конструкциями.

"Предпочитаю кино, которое заставляет забыть о кинокамере, и архитектуру, которая заставляет забыть о строительных технологиях",— говорит Нувель. И ему легко говорить. Современная строительная техника сняла почти все ограничения и Нувель может себе позволить заниматься исключительно образом, трюком.

Между его архитектурным методом и тем, что до сих пор делают его коллеги, огромная разница в самом понятии ремесла. Она так же велика, как разница в кино между кинопленкой и цифрой, между гениальными изобретениями Хичкока и компьютерной мощью Спилберга. Нувель уверен, что механика дома в любом случае будет решена вполне грамотно. Черную работу (которую, впрочем, некоторые ретрограды упорно считают основой архитектуры) за него сделают другие, благо он командует настоящей архитектурной фабрикой. Под его руководством из его мастерской выходят гигантские скульптуры из металла и стекла, в которых заодно уж можно ходить.

Но никто не заменит его ни в тот момент «до», когда решается, как здание будет выглядеть, ни в тот момент «после», когда он объясняет публике, почему это правильно. Его вещи заметны, как и он сам. И он все может объяснить: надо – скажет о прозрачности и невесомости, не надо - частным случаем станут непрозрачность и весомость. И его архитекторы, его инженеры и его инвесторы бесконечно благодарны ему. Никто лучше Нувеля не сможет на весь мир прославить то, что они для него делают.