Товарищ Оскар

- Нет здесь никаких Оскаров Нимейеров, - втолковывает мне по-португальски привратник в пыльных коричневых штанах. Несмотря на 40-градусную ноябрьскую жару, я обливаюсь холодным потом. Зачем же я 13 часов сидел в самолете до Рио-де-Жанейро, дожидаясь, когда я, наконец, увижу последнего вождя архитектурной революции ХХ века.

- Архитектор! Бразилиа! Мешая французский и английский, я рисую в воздухе здание Национального конгресса. Ах Ошкаер! – восклицает привратник. Ошкаер! Этот парень к нашему Ошкаеру. Давай, поднимайся.

Мастерская Нимейера занимает верхний этаж небоскреба на Копакабане. 11-этажный небоскреб так же потрепан, как привратник, и зажат между высотными соседями, но вид на океан и старый форт по-прежнему замечателен. Обеденный стол с венскими стульями в одном эркере, лавка с подушками – в другом. Мебель, спроектированная хозяином, и ряды безличных пластиковых стульев, как в клубном лектории. Прямо на белых стенах – карандашные наброски самых знаменитых проектов: Национальный конгресс в Бразилиа, музей в Каракасе, мечеть в Алжире. Не выставка, не портфолио, а так, воспоминания.

Оскар Нимейер сидит в соседнй комнатке за большим столом под книжными полками и смотрит на меня прозрачным взглядом из под тяжело нависших век. Он очень стар и очень спокоен.

- Ты сам-то откуда? Расскажи о себе, нам проще будет беседовать. Как там Москва?

Внимательно слушает, говорит: «Да, жаль нет больше Советского Союза. Мы остались наедине с Америкой. А Буш - типичный сукин сын, как и все, кто его поддерживает. Я бы ему это в лицо сказал, но меня уже 30 лет не пускают в Штаты. Ну и что - мне только приятно, значит я все такой же опасный. Ну а ты сам-то, надеюсь. левых убеждений?

- Наилевейших! - отвечаю - беспартийный коммунист.

- Почему беспартийный? Надо было вступить в партию и бороться, с ней, чтобы она стала правильней. Я вот 60 лет в партии, я пошел туда, потому что там были самые умные люди, каких я когда-либо знал. Когда из тюрьмы выпустили Луиша Карлоса Престеса, нашего генсека, я ему сказал: "Забирайте мой дом для партии, вам он нужнее!»

Я осторожно говорю, что его-то политические взгляды, похоже пережили коммунизм в восточной Европе. Но ведь столько времени прошло, не может быть, чтобы жизнь осталась прежней – профессионально, эмоционально, физически.

Нимейер поднимает веки. «Ничего! Ничего не изменилось, я все такой же, какой был, несправедливость меня так же возмущает и я так же радуюсь женской красоте и солнцу, и океану. Закурим?

Он раскрывает коробочку, предлагает мне тонкую сигару, подносит огонь. Пытается закурить сам, но не может свести язычок пламени и кончик сигары, я помогаю, взяв его руку в свою. «Плохо виж , - сообщает Нимейер, с удовольствием окутывается облаком дыма и начинает рассказывать глухим, к концу фразы сходящим на нет голосом, как у любого человека, который плохо слышит и боится заорать на собеседника.

- Ле Корбюзье я встретил в конце тридцатых, когда он строил в Рио министерство просвещения и здравоохранения в. Лусио Коста, мой старший друг и учитель, порекомендовал меня в качестве чертежника. Те три недели которые мы встречались с Ле Корбзье я никогда не забуду. У меня был шанс отплатить ему добром, когда мы все работали над зданием ООН в Нью-Йорке. У него не ладилось, его проект явно не проходил, а я все тянул время, надеясь, что его предложение все-таки примут. Только под нажимом я представил свой вариант, который в итоге всех устроил. Корбюзье сказал мне тогда: «Ты поступил благородно».

Хороший был архитектор. Но он любил прямой угол, а я всегда предпочитал плавные кривые. Я даже написал об этом стихотворение: «я с детства не любил угол, я с детства рисовал овал. Кривые линии, они как морские волны, горы моей страны, тело моей любимой.» Это не нынешние компьютерные пространства, в которых чувствуешь себя, как в желудке у кита. Я-то все делаю от руки, пишу книжки, черчу, рисую. Ты не увидишь компьютера в моей мастерской. Так что мои кривые – ручной работы.

Расспрашиваю его об архитектуре и власти, потому что знаю, как архитекторы облизывают начальников, от которых зависят. Нимейер всегда умел на равных держаться с министрами, губернаторами и президентами. Он помогал им, когда они были влиятельны и сохранял дружбу, когда их карьера клонилась к закату. Это принесло ему сначала самые невероятные заказы, какие только могут присниться архитектору в ХХ веке, а потом десятилетия изгнания. Ему припомнили и социализм и Престеса. Один из военных, руководивших страной, выразился ясно: «Архитекторам-коммунистам место в Москве». Нимейер, правда, выбрал Париж. Туда он уехал уже в ореоле “создателя Бразилиа”.

Бразилиа - сумасшедшая идея президента Жоселину Кубичека. В 1957 он решил построить новую столицу, которой не будет равных и в 21 веке. Нимейер познакомился с Кубичеком еще в 40-х, когда тот был мэром Пампульи. Яхт-клуб и казино Пампульи стали манифестом современной архитектуры в Латинской Америке.

- Как выглядела площадка, выбранная Кубичеком?

- Никак. Ужасно. Пустыня. Ни дорог, ничего.

Обычно архитекторы, проектируя город будушего, строят в итоге величественный памятник прошлого. Но Бразилиа до сих пор никто не превзошел. Это был и архитектурный эксперимент, и инженерный, и социальный. Лусио Коста одним наброском определил генеральный план, похожий на птицу, раскинувшую крылья. Нимейкер придал его рисунку плоть, построив здесь дворцы, чьи гнутые колонны, по словам Андре Мальро, лучшие после греческих. Нимейер этим до сих пор гордится.

Полиция не хотела пускать его в Бразилиа, не советовала президенту связываться с оголтелым социалистом. Кубичек позвонил, куда следует: “Нимейер не может уйти! Без него не получится города”.

Министр обороны все интересовался, каким будет здание министерства: в современном или классическом стиле. Нимейер спросил его: "А вы, генерал, какое оружие предпочитаете - современное или классическое?"

- Когда я собирал команду для работы в Бразилиа, говорит Нимейер, - я взял с собой не только архитекторов, но и нескольких моих друзей - умных, но безработных. Я подумал тогда, почему бы им не помочь. Зато будет с кем поболтать не только об архитектуре. Это было славное время, все надо было делать быстро, все заново, мы днем работали, ночью пили вино и спорили, смотрели на звезды. Мы даже не знали, каким должен быть Конгресс. Кончилось тем, что мы поехали в Рио измерить старое здание, разделить на количество депутатов и понять, сколько им нужно места для их машинисток и секретарш.”

Никогда бы не подумал, что Национальный конгресс с его космическими куполами и чашами придуман не высшими существами а бандой молодых романтиков, глядевших на звезды. Наверно, потому он и похож на плод бессонницы. А Бразилиа, построенная всего за 10 лет, выглядит как совершенно новый мир.

- Какой же это новый мир! - взрывается Нимейер. - Мы строили для народа, а рабочим там негде жить. Мы были едины - архитекторы, рабочие, инженеры, политики, а сейчас между нами выросли стены и никто не помнит, как все начиналось.

Тут я понимаю, что передо мной сидит человек, для которого его притцкеровское лауреатство до сих пор значит меньше, чем его Ленинская премия мира. Кто еще остался из зтой команды великих леваков ХХ века, гениев-коммунистов, которые служили оправданием для коммунистов-злодеев? Арагон, Неруда, Пикассо… А он в свои 97 совершенно не собирается останавливаться и плевать он хотел на все, что о нем бормочут.

В 60-х Нимейер был бесконечно знаменит. В 80-х постмодернизм смеялся над искренностью, и Нимейером перестали интересоваться. Премии, которые он меж тем получал каждый год, в Венеции, в Лондоне, в Мадриде, в Токио - встречались с со снисхождением к почтенной старости. Как вдруг был закончен музей в Нитерои, и критики встрепенулись, обнаружив, что старик жив и в полной своей силе.

Это удивительное здание на фотографиях выглядит лощеным гуггенхаймом, а вблизи слеплено из грубого бетона.

- Техника бедная, но эффективная, - отвечает Нимейер, - это тебе не титан за бешеные деньги. Когда я увидел панораму, я сразу решил, что ее надо сохранить, и поставил эту бетонную чашку на холме на одной опоре. Я считаю, архитектура удалась, если она видна сразу после того, как закончены основные конструкции. Нитерои может нравится или не нравится, но ты не можешь сказать, что это неинтересно. Ты, может, видал вещи и получше, но вот такой же - не видел.

Архитектура - зто всегда изобретение, надо уметь удивлять. Но теперь для меня самое главное - не архитектура, а семья, друзья и этот неправедный мир, который должен измениться или умереть. Хотя тебе я скажу - надежды нет. Мир катится к черту, и его ждет гибель.

Ты не голоден? Может, придешь обедать? А хочешь – приходи вечером, мы ждем одного астрофизика, он обещал нам сегодня рассказать, как.