Парад планет. В Венеции - седьмая архитектурная Биеннале

Голуби на лету превращаются в чаек

Когда этот город уйдет, наконец, под воду, зодчие всего мира вздохнут с облегчением.
Ведь это сплошное издевательство над профессией. Город, на две трети состоящий из воды, где все в золоте напополам с плесенью; город, в котором нет дорог, а те, что есть, неожиданно обрываются каналами; город, где с инсоляцией полный швах, а фасады наезжают один на другой; город, где каждый перекресток - пьяцца, а каждый сарай - палаццо; где XVI-й век ловко маскируется в XIII-й; город, где фасады упрямо поддерживаются в состоянии изысканной облезлости, а современной архитектуры нет вообще - этот город считается самым красивым в мире!

И надо ж было придумать именно в этом городе проводить главный ее смотр! Ну не абсурд ли?
Международная архитектурная выставка проходит в Венеции раз в четыре года (первая - в 1980-м - обозначила победу постмодернизма). Экспозиция обычно размещается в садах Джардини ди Кастелло, где в разное время было построено 26 национальных павильонов (делали их мэтры: Хоффман, Ритвельд, Аалто, Скарпа, наш - Щусев). Но в этот раз к Джардини прибавился Арсенал - роскошный комплекс средневековых верфей: мощные кирпичные стены, арки, колоннады, дубовые балки. Все это в сильно обшарпанном состоянии, впечатление производит убойное и тягаться с ним какой бы то ни было архитектуре тяжело.

Однако, именно здесь расположилась вторая часть Биеннале - вненациональная и более "молодежная". Одну из стен занимает громадный (в 280 метров!) экран, на котором показывают кино про трудную жизнь большого города. Толпы. Машины. Отрешенные взгляды. Пробки. Бомжи. Дым. Взрывы. Грязь. Нищета. Тоска. Зрелище тяжелое, хоть и завораживающее, а снято оно было под руководством куратора нынешней Биеннале Массимилиано Фуксаса с тем, чтобы продемонстрировать, насколько увлеклись господа зодчие искусством и позабыли о жизни. Так была задана тема Биеннале: "Город: меньше эстетики, больше этики".

Максима Массимилиано

На волне разгула политкорректности выбор темы вполне понятен. Однако, странно требовать от художника, чтобы он приносил искусство в жертву морали. И потом, те города, про которые снят фильм - Калькутта, Манила, Мехико, Москва - если и страдают, то уж никак не от засилья эстетики. Да и архитекторы, приглашенные Фуксасом в Арсенал, живут, как правило, совсем не там и строят тоже не там. И что вообще такое "этика в архитектуре"? Ну, наверное, неэтично строить унылые спальные районы. Но и держать людей в бараках тоже неэтично. Неэтично разрушать историческую среду. Но и мучить людей в пробках тоже неэтично. Однако, именно эту проблему - взаимоотношений старого и нового, которая была бы логичным развитием темы этики, никто не взял вовсе.
Полноценно вывезти фуксасовскую тему мог Берлин. Но он уже настолько устал от своей роли главной стройплощадки мира, что ограничился тем, что выставил кучу подробнейших планов собственного переустройства - разобраться в которых, конечно, нелегко, но собранные вместе они неожиданно оказались качественной инсталляцией. А рядом - просто список тех, кто сегодня в Берлине строит: Нувель и Либескинд, Исодзаки и Портзампарк, Гримшоу и Крие, Цумтор и Герри. В общем, умному достаточно, чтобы понять, что Берлин не только стройплощадка, но и музей современной архитектуры.

Есть, конечно, и более очевидные сюжеты: этично, например, все, что связано с природой. Поэтому деревья становятся стенами дома (Дункан Льюис), высаживаются на ржавую баржу и она - плывет (Марко Касагранде), дом растворяется в пейзаже благодаря зеркальным стенам (Доминик Перро) или превращается в лес из неоновых трубок, которые качаются на манер деревьев (Макото Сей Ватанабе). Острую метафору, развивающую тему проникновения природы внутрь архитектуры, сочинили Илзе и Ульрих Кёнигсы. Маленький садик заключен в герметичный аквариум, там лежат тяпка с лейкой, но возделывать эту флору можно только в резиновых перчатках, просунутых сквозь дырки в стене. То есть, то что раньше было вокруг нас, переместилось внутрь, и потребляться может только в ограниченных дозах, да и то с максимумом предосторожности.

Голландцы - к превеликому удовольствию посетителей - решали проблему этики в интерьере. Соорудили в своем павильоне "публичную гостиную": снимаете обувь, берете баночку айс-ти, падаете на суперсовременные матрасики и расслабляетесь подле телевизоров, абсолютно не смущая друг друга. Но дальше всех пошли французы: они вообще ничего не стали показывать, исписали стены павильона жесткими вопросами на тему этики, архитектуры и политики, а ответы на них решили собирать в ходе дискуссий на арендованном кораблике-вапоретто (с участием Бодрийара и других умов). Пустота вместо картины, тишина вместо музыки - жест эффектный, но в общем-то давно известный, а пафосность и риторичность этих текстов, в которых вопросы важнее ответов, напоминает пионерский сбор в защиту мира. Однако, Жан Нувель, комиссар французского павильона, рассчитал все точно: да, мы не очень понимаем, что такое "этика в архитектуре", но чувствуем, что это важно. Поэтому - давайте обсуждать. И это ответ на тему. Но тут же - и оппозиция: ах, вы хотите от художника этики? Получайте слова. В итоге французы получили главный приз - "Золотого льва".

Хотя можно было бы вручить его и австрийцам. Протестуя против политической ситуации в своей стране, комиссар павильона Ханс Холляйн отдал его стены исключительно иностранным архитекторам: Фостеру, Нувелю, Мэйну-"Морфозису". Которые представили то, что они строят в Австрии (особенно хороши проекты Питера Кука и Бена ван Беркела для Граца), а также спецпроект "Австрия: пространство толерантности. Против расизма и ксенофобии". Это несколько оригинальных политических инсталляций на одной из площадей Вены - вроде концлагеря или подземелья с прозрачной крышей, где кишат всякие гидры. Так что тема раскрыта, но при этом еще и отменная архитектура.

Упаковка

Но понятно, что как бы ни была плоха или хороша тема (в прошлый раз ее задавал как раз Холляйн: "Архитектор как сейсмограф"), она не определяет лицо современной архитектуры. Другое дело, что в данном случае тема Фуксаса оказалась удачной для репрезентации архитектуры. Необходимость воплотить непластическую тему диктует привлечение массы неархитектурных средств, а мультимедиа вытягивают и самое архитектуру в совершенно новое пространство. Пространство кино, клипа, виртуальности. Голландское бюро MVRDV построило домик, на стены-экраны которого проецируются компьютерные фантазии: вполне галлюциногенное пространство. То есть, архитектура активно черпает из искусств соседних (треть проектов уместнее смотрелась бы на Биеннале художественной) и возможно, именно на этом перекрестке рождается архитектура будущего.

Конечно, традиционных средств подачи материала никто не отменил. Все есть: чертежи, макеты, фото. Но и они чаще всего превращаются в инсталляцию: кладутся на пол, подвешиваются к потолку, сворачиваются в круг. И, конечно, ни один проект не обходится без компьютеров, телевизоров, слайдов, музыки. Последней вообще очень много, архитекторы заказывают ее специально к своим работам, и соблазнительно даже определить новейший вектор архитектуры как "звуковой". Пока, впрочем, это больше похоже на шум, и еще одна фуксасова придумка - дюжина телевизоров, из которых вещают мэтры (а разобрать, конечно, невоможно, потому что вещают они одновременно) - это подтвердила.

Короче, архитектура теперь не хуже любого другого contemporary art: она непонятна или, по крайней мере, метафоризирует сложность постижения себя (в швейцарский павильон надо взбираться по высоченной грохочущей лестнице, а в финском - рассматривать картинки через лупу), предлагает побыть вуайером (в английском и скандинавском павильоне, чтобы увидеть архитектуру, надо было подглядывать в крохотную дырочку), она раздражает и пугает (очередная антиутопия: железная клетка Гэри Чанга как модель жилой ячейки будущего), охотно самоуничтожается (у Марка Касагранде стоят себе во поле избушки на журавлиных ножках, и вдруг - сгорают), она требует активного участия (кладешь руку на пульт - и громадный пластиковый куб начинает содрогаться, бухая в такт ударам твоего сердца (бюро Futurama), она любуется своим автором (похожий на Джорджа Клуни Доминик Перро выставил четыре телевизора, на которых запечатлел собственный творческий процесс) и совершает радикальные жесты, отказываясь от изобразительности (французы).

Вперед к природе

Дальше возникает резонный вопрос. Отказываясь от своих основополагающих свойств - материальности, изобразительности, тектоничности - обретает ли архитектура что-нибудь новое и остается ли вообще архитектурой? Фуксас, кстати, предположил, что нужда в ней и вовсе отпадает, поскольку жизнь человека сосредоточена теперь вокруг компьютера, а мир это Интернет - и выстроил за несколько дней простую коробку из пластика (Peace Center), в которой стоят столы с компьютерами. Можно зайти и залезть в Интернет, всё.

Но это, опять-таки, экстремум. Надобность в стенах пока есть, хотя стены эти становятся все относительнее. И здесь как раз главная тема современной архитектуры: подвижность, изменчивость, незавершенность. Форма не желает больше затвердевать - ни в камне, ни в железе, ни в дереве - она хочет течь, струиться, плавать, качаться, вбирать в себя окружающий мир, изменяться в соответствии с временем дня или года. Тема эта обретает как плакатное воплощение (дом-тележка для бомжа Кшиштофа Водичко или дом-комбинезон для матери с ребенком Кадзуо Сейджимы), так и метафорическое - где первую скрипку играет Заха Хадид. Ее проекты (а построила она пока немного) присутствовали сразу в трех павильонах: это непрерывный поток, который сечется то вдоль, то поперек; пучки линий, разлетающихся в пространство; фейерверк, который зафиксирован в каждой точке своего движения; это никак не дома, а, скорее, мосты и дороги, зажатые в кулаке. Еще они похожи на фотографию ночного города с большой выдержкой, на которой огни автомобилей превращаются в сияющие зигзаги - и нет им ни конца, ни начала, а есть только одно: движение.

Кроме того, современная архитектура носит яркое (Вильям Олсоп), прозрачное (Итцуко Хасегава), легкое (Ричард Роджерс), и категорически отрицает прямые углы. Иначе говоря, предпочитает то, что свойственно живой материи. Поэтому еще одним героем Биеннале стал американец Грег Линн. Его проект "Эмбриологическое жилище" (совместно с Хани Рашидом и студентами Колумбийского университета) - это моделирование совершенно новых форм, которые с первого взгляда кажутся вполне биоморфными, но потом ты понимаешь, что это отнюдь не привычное копирование природы. Это - природа в движении, схваченная на разных витках. Вот зародыш: он растет и непрерывно сканируется, становясь моделью; вот акробат - он кувыркается, и каждый его прыжок есть очередная фаза архитектурной формы; вот дерутся каратисты - и все их движения дотошно оцифровываются, чтобы стать - вещью. Увидеть за этим реальную архитектуру довольно сложно, но похожая история была и с русским конструктивизмом, который поначалу тоже был миром чистых форм, а уж потом все стали строить именно так. И если на выставке вообще многие вещи казались оторванными от реальных пространств, то достаточно было открыть каталог (где у каждого экспонента - небольшое портфолио), чтобы убедиться: вот, пожалуйста, почти то же самое они уже строят.

Наши на биеннале, или Руина круче героина

В наш успех не верил почти никто. "В Венецию со своими колоннами - это все равно что в Тулу известно с чем!" Или так: "Ехать с классикой туда, где будут сплошные компьютеры - это все равно что на конкурс космонавтов посылать садовника!"
А мы, тем не менее, победили. Победили уже потому, что русский архитектор вообще впервые отмечен Венецианской биеннале. И хотя приз Илья Уткин получил за архитектурную фотографию, а не за архитектуру как таковую ("Это как если бы повара наградили за то, что он хорошо полы моет!" - недовольно бурчал лауреат), тем не менее его имя оказалось рядом с именами Жана Нувеля (приз за лучшую интерпретацию темы Биеннале), Ренцо Пиано, Паоло Солери и Йорна Утцона (за выдающиеся достижения вообще), Джозефа Рикверта (за книги) и Томаса Кренца, директора Фонда Гуггенхейма (за активное содействие появлению архитектурных шедевров, что в первую очередь подразумевает, конечно, музей в Бильбао).

Во-вторых, победил Уткин (как следует из формулировки жюри), "внеся выдающийся вклад в экспозицию Русского павильона, который представлял блистательные образы покинутых руин Утопии". А это означает, что жюри оценило не только прекрасно-печальные фотографии Уткина (груды кирпича, обломки балок, запустенье и тлен, короче - "Меланхолия"), но весь замысел нашего павильона. Который очень внятно - и не на языке лозунгов, а на языке архитектуры - говорил: да, конечно, этика важна, но нам ее навязывали 70 лет. Мы жили то в одной, то в другой Утопии, пока совсем не потонули, и каждый новый Рай оставлял по себе руины предыдущего. У вас не было столь страшного опыта и вам позволительно наивно плодить Райстройкомитеты, но мы знаем точно: Рай на земле возможен только как руины.

Однако, в архитектуре нет ничего красивее руин. "Если плоть умирает, то, стало быть, она живет. ...Сам факт смерти дома есть прозрение о том, что он жил, а не просто стоял неживой массой стен и перекрытий. ...Гарантией от утопического отношения к городу является его восприятие в качестве живого существа". Именно такое отношение демонстрировала вторая часть нашей экспозиции, где представлены градостроительные проекты Михаила Филиппова (в том числе широкоизвестный "Остров", в котором предлагается превратить Стрелку в эдакую московскую Венецию). А в центре зала - инсталляция: ряды колонн уходят под потолок, отрываясь от земли и уменьшаясь в размере, чтобы разверзнуться - в дальнем зале - большим панно "Лестница в небо". Это, конечно, город (как и у Палладио в театре "Олимпико"), но на самом деле это только врата в пространство высшего порядка.
Надо сказать, что такой цельной и мощной концепции не было больше ни у кого. Сочинил ее Григорий Ревзин (он же комиссар павильона и куратор проекта) в соавторстве с Еленой Гонсалес и Семеном Михайловским, а исполнил эту каменную фантазию МКК-Холдинг, который как раз специализируется на производстве высококлассного камня. Да, у нас не было ни одного телевизора и ни одного компьютера (да что там! - ни одной электрической лампочки, только верхний свет), но как же хорошо было вернуться из мира цифрового в мир рукотворный! И разве же - в исторической перспективе - не очевидно нам, что все проходит и все - возвращается? И телефон когда-то казался безумно авангардной вещью: какие могут быть рядом колонны! А потом - ничего: вот телефоны, вот - колонны. То же самое произойдет и с компьютером, и с интернетом. И классика вернется еще не раз.

Конечно, нам и не могли дать главный приз, потому что мы интерпретировали тему Биеннале ровно наоборот: больше эстетики! Это был роскошный жест, в котором свобода художника обоснована мудростью историка. И то, что нам дали не за креатив, а за рефлексию, и символично, и честно. В конце концов, мы сознательно выставили двух "бумажников", которые тем и прославились, что на полях прогресса чертили свои хрустальные замки. А строить тихо, мирно и качественно - как испанцы, которые и одержали победу в соревновании национальных павильонов - мы все равно никогда не сможем. Нам или Рай подавай, или Руины.

Прямая речь

Григорий Ревзин, комиссар Русского павильона:

- Есть архитектура как часть индустрии и архитектура как часть культуры. Первая связана с прогрессом, с будущим, вторая - с прошлым, с культурой, ибо культура это память. В 60-е, когда главным героем был инженер, доминировала первая, модернизм. В 80-е никаких технических прорывов не было и тогда актуализировалось прошлое: явился постмодернизм. Потом - снова взрыв: компьютер! Теперь архитектура пытается извлечь из него дополнительный импульс. И Биеннале была как раз пиком неомодернистской волны, связанной с компьютером.
Но этот пик был, скорее, представительским, нежели интересным. Мы не увидели ничего потрясающего. Есть сильное распространение идей Захи Хадид: в каждом втором павильоне - текучие формы, архитектура без формы, архитектура как сечение. Есть архитектура как сетка, архитектура невесомости, структуры без стен, без тектоники, но этим идеям уже лет 5-7. И те звезды, которые здесь были - они звезды тоже уже лет 10. А тем, кто идет за ними (например, бюро MVRDV), надо будет говорить что-то другое - иначе чем же они будут отличаться от этих звезд?

Давид Саркисян, директор Музея архитектуры им. Щусева:

- Архитектура на перепутье, даже в растерянности. Она пытается переварить то новое, что появилось в иных искусствах, совладать с тем шоком, который принес виртуальный мир. Понятие "стиля" исчезло, мы почти не видели зданий, архитекторы показывают среду.

Юрий Аввакумов, куратор Российского павильона на Биеннале-1996:

- Самое яркое впечатление - американский павильон. Понятно, что вот это и есть будущее, а тамошние студенты – его будущие строители. На прошлой выставке таких откровений, как Грег Линн, не было. Она, скорее, фиксировала ситуацию с деконструкцией, минимализмом. Но зато там было меньше деклараций и больше архитектуры. Этика - не то, что надо заказывать, поэтому мне казалась надуманной тема Биеннале. Таков, впрочем, сам Фуксас: интеллигент образца 68-го года, стремящийся не отстать от сегодняшней моды - это его раздвоение стало шизофреническим мотивом всей выставки.

Но именно потому что в России с этикой плохо, на заданную тему ответить мы были обязаны. Однако, российский павильон демонстрировал точку зрения человека, позабывшего, что в стране война, беженцы, беспризорники, в руину превращен Грозный, и упоенно заклинающего: ''Красота спасет мир''. Я не осуждаю, я лишь констатирую, что нашим архитекторам нет дела до гуманитарных проблем. Могло быть совсем стыдно, если б не Илья Уткин.

Михаил Филиппов,  экспонент Биеннале:

- Для меня Биеннале стала подтверждением того факта, что в конце ХХ века архитектура разделилась на два искусства - как когда-то кино размежевалось с театром. Той, второй "архитектуре", название еще не придумано. Но если Венеция это все-таки архитектура, и то, чем я занимаюсь - архитектура, то "это" что-то другое. Хотя мне понравился Арсенал...
Конечно, Россия попала в полное противоречие со всей окружающей "дигитальностью". Но обозначив определенную ностальгию архитектурного мира по старинному, музейному понятию "красоты", мы, как мне кажется, преодолели нашу привычную провинциальность. Все это очень похоже на начало века, когда в моду везде входил функционализм, а Россия с абсолютной самодостаточностью делала неоклассику. А потом вдруг все это кончилось победой - дягилевскимии сезонами.
А что до того, что на открытии нашего павильона присутствовала официальная делегация во главе с Ресиным... Я не боюсь, что они меня полюбят. От этого мое творчество не изменится никак.

Илья Уткин, лауреат Биеннале-2000:

- Все павильоны выглядят как магазины видеотехники, сплошной унисекс. Красивых вещей нет совершенно. Получилось, что этика в том, чтоб не было красоты, а была б сплошная функция. Но разве не эта современная международная архитектура довела мир до грани апокалипсиса? Она же совершенно не думает об истории, о той реальной земле, к которой архитектура должна быть привязана. Все воют в унисон: примите нас, мы тоже хотим так же, мы тоже хотим в белых костюмах ходить. А русский павильон сказал: а мы не хотим с вами в белом ходить.
Мир не нуждается в срочном спасении при помощи глобальных проектов, он нуждается в любви. И Венеция сама по себе является ответом на вопрос Фуксаса, потому что люди создали ее с огромной любовью. Они еще 900 лет назад знали, что этика и эстетика это одно и то же, и нельзя их разделять. И вот теперь все сюда ломятся. Здесь нет машин, нет дома больше четырех этажей, человеческий масштаб. Венеция умирает? Она жива именно тем, что умирает. В умирании есть жизнь, и это самый живой город на планете.

Семен Михайловский, сокуратор проекта "Руины рая":

- Интересна сама репрезентация архитектурного материала: масштабно, красиво, на высоком уровне (умеют модернисты создавать упаковку!) Появляется архитектура, существующая в мире чувств, переживаний, на переходе от формы к пространству. Тут важны даже не проекты, а та атмосфера, из которой появится архитектура третьего тысячелетия.
Я, правда, со многим здесь не согласен: проблема будущего это выживание городов и создание гуманной среды, а не абстрактная футурология. Стоя перед фуксасовским экраном, я чувствовал себя как человек на люмьеровской премьере: бежать от этого поезда! Но этот страх завораживает, как триллер, словно мы присутствуем при извержении вулкана. Но после всего этого грохота и бульканья ты выходишь и видишь: солнце, Венеция, гондолы, люди, у которых не выросло четыре головы, они любят, живут, пьют, едят! Поразительно, что в Венеции все смотрят Венецию, и никто не идет на Биеннале.

Антон Надточий, Вера Бутко, архитекторы:

- Мы не ожидали, что выставка окажется настолько полезной в практическом отношении. Столько мыслей и конкретных идей, что только успевай записывать. Но при этом - страшное ощущение нашей изолированности: мир-то занимается совсем другим! Мы думали, что Фрэнк Герри - музеем в Бильбао - поставил точку, а увидев работы студентов Грега Линна, поняли, что Герри только положил начало совершенно новой волне. Абсолютно новые принципы формообразования; статичной картины мира больше нет, нет места правильной форме - шару, кубу. В основу новой формы может быть положено все что угодно - человеческое тело со всем его иррационализмом, яблоко, вода. Ясно, что все это совсем скоро станет реальной архитектурой.