Город – это ландшафт. Интервью с Джеймсом Корнером

Профессор Корнер возглавляет Кафедру ландшафтной архитектуры в Школе дизайна Пенсильванского университета. Он получил образование в Манчестерском университете в Англии и в Пенсильванском университете.
Кроме Парка High Line среди наиболее известных проектов его офиса: Парк Fresh Kills на Стейтен Айленде, Нью-Йорк; туристический комплекс South Street Seaport в Манхэттене; Парк Shelby Farms в Мемфисе; Парк на озере Онтарио в Торонто; игорный комплекс MGM City Center в Лас-Вегасе; тропический ботанический сад Хенга Чуна на Тайване, а также жилой комплекс Arstalfaltet в Стокгольме.
Корнер – частый лектор в ведущих университетах мира. Его проекты выставлялись в известных музеях и галереях, включая Венецианскую биеннале архитектуры, Музей современного искусства в Нью-Йорке и Канадский центр архитектуры в Монреале. Работы Корнера широко печатаются в прессе и его творчество отмечено многими престижными наградами, включая Дамлер-Крайслер, приз за инновационный дизайн. Джеймс Корнер автор множества статей на тему ландшафтного архитектурного дизайна и урбанизма. Вместе с Алексом Маклином он написал книгу “Оценка американского ландшафта”, которая получила премию Международной книги года в 1997 году от Американского института архитекторов. Корнер также является редактором журнала “Выздоровление ландшафта: статьи о современной ландшафтной архитектуре”, который фокусируется на восстановлении ландшафтной архитектуры в качестве самостоятельной профессиональной творческой дисциплины.

Владимир Белоголовский: Что для вас ландшафт?

Джеймс Корнер: Я думаю, что город – это ландшафт. Это означает, что ландшафт не обязательно должен быть чем-то зеленым или тем, что мы ожидаем. Город представляет собой некую экосистему, потому что дороги, здания и мосты рушатся, чинятся, перестраиваются и так далее. В широком понимании ландшафт – понятие временное. Мне очень интересно то, как ландшафт реагирует на разные времена года. Слово ландшафт не очень точное, потому что многие ассоциируют его с зеленью. Но ведь существует множество других ландшафтов – снежные верхушки гор, пустыня или геологические формации. Ландшафт – это геоморфология, экология, геология и он вовсе не всегда зеленого цвета, поэтому для меня город – это живая геоморфология.

ВБ: О чем ваши проекты и чему вы уделяете внимание как ландшафтный дизайнер?

ДК: Мой офис работает над проектами, как открытых пространств, так и над урбанистическими проектами, что можно назвать ландшафтным урбанизмом. Мы рассматриваем город как ландшафт, как экосистему, а не чистый пасторальный образ. Мне интересно временное измерение. Мне не интересен статический образ. Мне нравится экспериментировать с переменами – тем, как ландшафт изменяется, растет, адаптируется, реагирует и подражает экосистеме. Мы всегда пребываем в поиске смелых и решительных экспрессивных образов. Мне интересна театральность изобретенных пространств, как люди реагируют на них и как обогатить восприятие и опыт посещения общественных пространств. Я пытаюсь уйти от идей 19-го века, когда было достаточно создать пространство для пассивной прогулки в парке или вдоль городского бульвара.

ВБ: Чем вас привлекает ландшафтная архитектура, и с чего началось это увлечение?

ДК: В самом начале мне просто нравилось проводить время на природе и наблюдать за сменой времен года. Ландшафт привлекал меня интуитивно как средство выражения, как художнику нравятся пигменты краски или скульптору – глина. Мне чрезвычайно интересно, как используются ландшафтные средства выражения – земля, топография, растения, хореография движений и как с помощью этих средств создать условия максимально благоприятных проявлений социального и общественного взаимодействия.

ВБ: В недавнем интервью вы назвали своих героев: Фредерик Лоу Олмстед, дизайнера Центрального парка в Нью-Йорке; Роберто Бурле Маркс, тропического дизайнера из Бразилии; Андре Ленотр, садовника Людовика XIV и Капабилити Браун, английского садовника 18-го века. Что привлекает вас в работах этих мастеров?

ДК: В основном то, чего они достигли. Все они были очень разными. Олмстед, конечно же, создал одни из самых выдающихся парков 19-го века. Проекты Бурле Маркса напоминают холсты чувственного живописца. Работы Ленотра очень формальны, плоски и преобладают осями. Проекты Капабилити Брауна очень мягкие, следуют местной топографии. Поэтому то, что мне в них нравится, нельзя определить стилистически, но все они были необычайно инновационны в свое время. У меня есть и другие герои, но внутри моей дисциплины эта четверка повлияла на меня больше всего. Я должен сказать, что ландшафт – это весьма сложное средство выражения. Люди очень консервативны по отношению к ландшафтам и они предпочитают определенный традиционный образ. К примеру, архитектура в последние 15 лет наслаждается небывалой свободой. Как архитектор, вы можете делать почти что угодно. Что же касается ландшафта, то независимо от ваших амбиций, он всегда является частью общественного пространства, что как правило предполагает консервативный образ. Ландшафтные дизайнеры, о которых мы сейчас говорили, являются моими героями, потому что они радикально трансформировали ландшафт в контексте своего времени.

ВБ: Вы как-то сказали, что Версаль – ваш любимый парк. Я не совсем представляю себе современного инновационного дизайнера, которому по душе формальный сад для приятной прогулки.

ДК: Наверное, такой ответ отражает настроение, в котором я пребывал в момент, когда мне задали этот вопрос. Потому что в моей практике мне постоянно напоминают о том, что создавать смелые ландшафты невероятно тяжело. Повторяю, общественные пространства принято оформлять пасторально, потому что это живописно, это безопасно, это узнаваемо и, наконец, это красиво. Упомянув Версаль, я тем самым просто хотел, чтобы человек, задающий вопрос, представил тип ландшафта, где присутствуют такие качества, как уверенность и решимость. Мне интересны они, как средства выражения, в отличие от тех, которые свойственны обычному пасторальному парку. Но я не думаю, что у меня есть самый любимый парк. Мне интересен диапазон влияний.

ВБ: Давайте поговорим о High Line. Какова ваша роль в этом проекте?

ДК: Компания “Друзья High Line” инициировала открытую подачу предложений по трансформации эстакады, чтобы в дальнейшем выбрать четыре компании для проведения конкурса. Было понятно, что для того, чтобы войти в число финалистов, необходимо собрать сильную команду. Ни один офис с таким проектом не справился бы в одиночку. Поэтому я решил собрать такую команду и пригласил “Дилер Скофидио + Ренфро”, архитекторов известных своей театральностью; Бюро Хапполд, инновационную инженерную фирму; Роберта Силмана, инженера-конструктора, специализирующегося в области реставрации и Пита Оудольфа, специалиста по растениям. Наша команда вошла в четверку финалистов с командами Захи Хадид, Стивена Холла и Майкла Ван Валкенбурга, а затем мы выиграли конкурс.

ВБ: В чем заключалась основная идея?

ДК: В конечном счете, идея была в создании тропы для движения людей. Но как создать такую тропу, которая петляет и проходит по узкой колее таким образом, чтобы возникло ощущение постиндустриального железнодорожного ландшафта? Мы решили сделать эту тропу неопределенной, лишив ее четких очертаний, применив бороздчатое дорожное покрытие. Это создало эффект некоего ландшафтного поля, в которое дорожное покрытие проникает своими бороздами. Идея была также в том, чтобы предсказать некоторую хореографию пути или череду драматичных видов и необычных перспектив. Мы также хотели интегрировать в парковое покрытие все, что обычно просто разбросано по парку – фонари, фонтанчики, скамьи, ограждения, урны, чтобы парк создавал ощущение органичной целостности. И, наконец, важным было создать красивый сад. Люди бы никогда не пришли сюда, только ради прогулок на уровне третьего этажа и видов на город. Мы хотели, чтобы палитра растений была очень динамичной и разнообразной, и каждую неделю возникал бы новый цвет, а зимой новые текстурные качества.

ВБ: Какова была ваша роль в процессе дизайна и как она пересекалась с работой “Дилер Скофидио + Ренфро”?

ДК: Зоны нашего участия постоянно пересекались, потому что мы сотрудничали и обсуждали самые разные части проекта. Мой офис вел, координировал и занимался организацией этого в большей мере ландшафтного проекта. Что касается непосредственно дизайна, то это было сотрудничество. “Джеймс Корнер Field Operations” является лидером процесса дизайна. Мой офис спланировал покрытие, газоны и все парковые элементы. Основную часть работы “Дилер Скофидио + Ренфро” составили точки доступа – лестницы и лифты, которые очень изящно решены с точки зрения деталей и подбора материалов. Это придало акту подъема на эстакаду High Line театральность и драматизм.

ВБ: А что вам нравится в проекте High Line больше всего?

ДК: Мне нравится ее постепенно раскрывающийся характер, виды, перспективы и некое проявление воеризма по отношению к городу. Мне нравится сам факт того, что это некая лента и дело вовсе не в череде каких-либо эффектов. К примеру, несколько планируемых элементов, не вошли в проект по экономическим соображениям. Среди них был водный сад с прозрачным дном, который планировалось интегрировать в мост через 14-ю стрит. Но, в конце концов, это не важно. На много важнее здесь идея последовательности и целостности. Главное – это уникальность опыта посещения парка High Line и память об этом. Мне нравится, как этот парк замедляет восприятие времени. Для меня дизайн – это вовсе не стремление создавать красивые объекты. Важнее инсценировать пространства, способные инициировать общение между людьми.  

ВБ: Что, по-вашему, должен извлечь Нью-Йорк или другие города из этого проекта?

ДК: Во-первых, необходимость в инвестировании в общественные пространства. Парк High Line – это очень дорогой общественный проект, но он того стоит! Город уже возместил затраченные на High Line средства и он будет продолжать извлекать из этого пользу, потому что подобные общественные пространства придают большую привлекательность любому городу. Когда вы думаете о великих городах мира, вы вспоминаете их общественные пространства – дворики и улочки Барселоны, парки Парижа или площади Лондона. Также подобные проекты служат прецедентом для осознания ценности и потенциала в таких постиндустриальных урбанистических элементах, как заброшенные железные дороги, портовые гавани или остановившиеся фабрики из индустриальной эпохи. Раньше люди воспринимали эстакаду High Line исключительно как место, где могло случиться только что-то ужасное. Она была опасна, с нее постоянно что-то обваливалось, там было раздолье для крыс, в районе процветала преступность, и со всех сторон требовали, чтобы ее снести. Это великолепный пример презервации, реконструкции и изобретательства, а также перерождение из опасной ситуации в благо для города. И, наконец, такие проекты служат примером инновационного дизайна. Общественное пространство может быть очень изобретательным и экспериментальным, и оно совсем не обязательно должно быть под жестким контролем. Поэтом инновационный дизайн – это хорошее дело и в сто крат оправдывает инвестиции.

ВБ: Каким образом зеленая революция оказывает влияние на ландшафтную архитектуру?

ДК: Это влияние очень ощутимо. Ландшафтная архитектура наслаждается серьезным подъемом в последние 20 лет. Мне представляются главными три причины, которые позволили ландшафтным архитекторам занять более заметные позиции. Во-первых, это художественное направление Land art в 1970-е и 80-е. Оно стало очень серьезным стимулом для художественной изобретательности ландшафтной архитектуры. Во-вторых, это подъем движения защитников окружающей среды, это озабоченность тем, что нашей экосистеме наносится непоправимый вред. А третьим катализатором для перерождения ландшафтной архитектуры стала постиндустриальная действительность, с которой никто не знает что делать. Особенно остро обстоит дело с заброшенными морскими гаванями и портами, в которых больше не нуждаются многие города. Также в последние несколько лет в области урбанистического дизайна большее значение приобретает не сама архитектура, а то, как она ведет себя по отношению к земле. Это та сфера, в которой, к примеру, мой офис имеет большинство заказов. Я говорю об урбанистическом дизайне с акцентом на то, что происходит на уровне земли. По большому счету, уже не важно какой будет архитектура выше первого этажа. Важно то, как архитектура соприкасается с улицей, общественными пространствами и ее взаимодействие с окружающей средой.

ВБ: Из всех ваших проектов, какой самый любимый?

ДК: Совершенно определенно - High Line. Мы работали над этим проектом пять лет, и это было настоящее удовольствие – проектирование, встречи с командой дизайнеров, заказчиком, работа над макетами, посещение эстакады и наблюдение за строительством. Теперь проект закончен и открыт для посещения, а мы координируем строительство второго участка эстакады, который будет готов осенью следующего года. High Line находится совсем рядом, всего в нескольких кварталах от моего офиса. Я часто бываю на ней во время ланча или после работы. Это очень радует и мне интересно подсматривать за тем, как ведут себя люди, что всегда непредсказуемо. Мне кажется, что этот проект превзошел самые смелые ожидания. Мы немного побаивались того, что сюда никто не придет, а теперь все опасения развеялись. Это уникальный проект, который нельзя нигде повторить. Мне кажется, что города всего мира все больше осознают то, что для того, чтобы продолжать привлекать больше жителей, туристов, новые бизнесы, организовывать больше разных событий они должны стремиться быть разными и индивидуальными. В этом есть экономическая ценность, и, что более важно – художественная.