Уметь защищать идеи. Интервью с Джошуа Принсом-Рамусом

Он верит в то, что идеи хороши лишь настолько, насколько хорошо они могут быть изложены словами или рисунками. Наша беседа в его студии в Нью-Йорке продолжалась четыре часа. К тому моменту, когда мне удалось задать первый вопрос, первый час нашего общения подошел к концу. За это время Принс-Рамус детально представил несколько своих недавних проектов, высказал неудовлетворенность современным архитектурным образованием, изложил свою позицию по поводу традиционных взаимоотношений между заказчиком и архитектором и раскритиковал, неэффективную с его точки зрения американскую систему сертификации и регулирования зеленого строительства LEED (Лидерство в энергоэкономичном и средовом дизайне). Он не согласен с методикой определения рейтинга системы, которую он считает не достаточно агрессивной. Его главная претензия в том, что эта система рассматривает здания как автономные объекты, ни учитывая ни их интеграцию с участками на которых они расположены, ни их связь с инфраструктурой.    
Беседуя с Принсом-Рамусом, понимаешь, что архитектура, какой мы ее знаем, могла бы быть чем-то большим, чем игрой экспрессивных форм. Он не просто максималист и идеалист. Он – архитектор-революционер, готовый подвергать сомнению и критике буквально все. Его уверенность и амбициозность привели архитектора к заключению, что любые задачи могут быть решены более эффективно, нежели теми методами, которые практикуются ныне. А если архитектура сама по себе не в состоянии достичь поставленной цели, то он готов взять на себя полномочия, которые обычно не входят в компетенцию архитектора.
К примеру, когда Sitra, финский инновационный фонд, проводил концептуальный архитектурный конкурс на развитие малоэтажного, многофункционального комплекса в Хельсинки, Принс-Рамус вместо того, чтобы работать над формами и организацией служб, следуя конкурсному заданию, подверг критике саму идею малоэтажного строительства. Вместо этого он предложил высотное решение. Его конкурсный проект занял второе место, однако представленное им детальное исследование с предложением новой урбанистической стратегии не только для рассматриваемого участка, но и для всей страны, не осталось незамеченным. Теперь финское правительство пытается войти в контакт с архитектором, предлагая сотрудничество в решении вопросов более эффективного городского планирования в стране.   
А когда другой конкурс был объявлен на строительство Музея Мунка в Осло, и организаторы заказали башенное здание, Принс-Рамус снова изменил свою стратегию. Он не только предложил малоэтажное решение, но и расположил его в противоположном углу участка. Для этого были все основания, но руководство музея оказалось не готовым к столь радикальным изменениям. И снова проект архитектора был признан вторым. Это, с одной стороны, стало поражением, но, с другой – лишь подтвердило правоту архитектора.
Джошуа Принс-Рамус родился в Коннектикуте и вырос в Сиэтле. Все его дедушки и бабушки прибыли в Америку из России, будучи молодыми людьми, незадолго до революции. Поэтому нет ничего удивительного в том, что его любимая книга – “Мастер и Маргарита” Михаила Булгакова, которую он читал и перечитывал неоднократно.
Принс-Рамус получил философское образование в Йеле и архитектурное – в Гарварде. REX, название компании архитектора, имеет множество значений: приставка RE на английском означает “пере” – переделать, переосмыслить, иными словами – подвергать сомнению, бросать вызов и критически пересматривать стереотипы. В офисе занято от 40 до 65 человек, в зависимости от загруженности компании. В настоящее время REX работает над проектом Museum Plaza в Луисвилле в Кентукки, крупным жилым массивом в Корее, центральной библиотекой и консерваторией в Бельгии и конкурсным проектом в Музее Виктории и Альберта в Лондоне.

Владимир Белоголовский: Расскажите, пожалуйста, как устроен ваш офис.

Джошуа Принс-Рамус: REX имеет горизонтальную офисную структуру. У нас отсутствует какая-либо иерархия. В каждом проекте принимает участие команда из пяти дизайнеров-лидеров. Наш процесс работает “по Дарвину” – происходит естественный отбор идей. Для нас не имеет значения, исходит ли идея от младшего сотрудника или старшего. Пусть он будет даже уборщиком, главное, чтобы идея была сильной. Мы выбрасываем идеи на стол, и наша команда подвергает их самой жесткой критике по сократовскому методу. Выживают только самые сильные идеи. Любопытно, что, когда к нам приходят новички, в первое время они обычно проливают немало слез. Потому что они привыкли любоваться своими идеями, а здесь они попадают в мясорубку общей критики. Обычно хорошая идея – это та, которая всем нравится. У нас же хорошая идея это когда все игнорируют все вокруг и накидываются именно на эту идею. Таким образом, если идея привлекает критику – это хорошая идея. Мы стараемся выявить места, в которых она начнет разваливаться или наоборот проявит свои самые сильные качества…

ВБ: Потому что хорошая идея – это не нечто законченное. Это лишь начало, и только дополнительное исследование может ее улучшить, не так ли?

ДПР: Да. Здесь мы больше ценим способность критиковать, а не создавать. Мы нанимаем людей, которые способны думать, а не рисовать красивые картинки.

ВБ: Когда вы нанимаете работников, на чем основываются ваши суждения?

ДПР: Я смотрю портфолио не больше пяти секунд, выбираю один понравившийся мне проект и немедленно начинаю задавать вопросы.

ВБ: Что вы хотите знать?

ДПР: Люди должны уметь защищать свои проекты. Я хочу знать, что лежит в основе конкретного дизайна – дисциплина или пресловутое предпочтение. Если человек начинает рассказывать о своих предпочтениях или чувствах, интервью на этом заканчивается. Мы даже стали нанимать не только архитекторов. У нас работают экономисты, химики, математики…  

ВБ: И чем же они здесь занимаются?

ДПР: Нет особой разницы между тем, что делают они и остальные. Я должен заметить, что у меня много претензий к качеству архитектурного образования. Я преподавал в Йеле, Гарварде, Колумбийском университете, а сейчас преподаю в Сиракузском университете. Все большее число студентов учится в основном визуальному языку и технике изображения своих идей.    

ВБ: А какие задания даете своим студентам вы?

ДПР: Я задаю им проекты, которые заставляют их выбирать определенную позицию. Мне гораздо интереснее архитектура как социальный инженеринг, а не как чистое искусство. Цель искусства – критика общества. Цель архитектуры – обустройство общества. Мы верим в красоту, но мы не говорим о ней. Мы говорим о том, что здания могут делать.

ВБ: Вы бы могли привести пример подобного задания?

ДПР: К примеру, я даю студентам задание спроектировать художественный музей, и обычно разбиваю их на группы, что не часто делается в архитектурных школах. Мы начинаем с того, что говорим: это задание не в том, чтобы придумать очередной Бильбао. Вместо этого мы задаем вопросы: что это значит, быть современным художником сегодня? С какими трудностями сталкиваются художники? Как относиться к вопросам курирования, гибкого роста и так далее? Мне не интересно как это будет выглядеть.

ВБ: Когда вы критикуете проекты, что больше всего привлекает ваш интерес?

ДПР: Способность аргументировать. Каждый раз, когда я сажусь перед студентом или группой студентов, – они должны изложить суть задачи и свое к ней отношение. И каждый раз они что-то показывают, они должны объяснить, как конкретное решение соответствует их позиции. Они лишь тогда чему-нибудь научатся, когда смогут, двигаясь вперед и назад, подправлять свои задачи, позиции и решения. Этот процесс напоминает редактуру.  

ВБ: Это и есть ваша рабочая модель, здесь в офисе?

ДПР: Да. Мы научились этому, работая над проектом библиотеки в Сиэтле. Если вы рассмотрите ограничения и задачи заказчика и сформируете, исходя из них, свою позицию, то вы придете к решениям, отличным от широко принятых и ожидаемых. Обыденные решения на самом деле ничего не решают. Для решения конкретной задачи вам нужно прийти к чему-то более сложному, чем это в состоянии первоначально задумать один человек. Библиотека – это хороший пример. Мы никогда не смогли бы прийти к такому решению самостоятельно и, тем более, в самом начале, если бы мы не нашли взаимопонимания с заказчиком. Иначе, это здание никогда не было бы построено. Оно слишком причудливое. Существуют два пути для архитекторов. Вы можете придумать собственное видение и пытаться проталкивать его сквозь ограничения заказчика. Но что тогда останется от вашего оригинала? Это лишь приведет к компромиссу первоначальной идеи и не принесет удовлетворения ни архитектору, ни заказчику. Наша же позиция в следующем: если вы действительно мастер своего дела, то вы должны суметь найти такую версию своего видения, которая бы идеально совпала с видением вашего заказчика. Меня всегда раздражает, когда я слышу от архитекторов: “Это означает то-то и то-то”. Мы же говорим – это делает то-то и то-то. Здания должны делать что-то и исполнять функции.         

ВБ: Позвольте мне вас спросить вот о чем: представьте, что ваш студент приходит на следующий день и ставит под сомнение все, что вы задали накануне. По-вашему, это хороший студент? Как вы на это отреагируете и ограничиваете ли вы студентов в чем-либо?

ДПР: Нет, ни в чем.

ВБ: И что вы ответите на претензии студента, что ваше задание грешит недостатками?   

ДПР: Нет проблем. Студенты должны иметь право аргументировать и защищать собственные позиции. Мы хотим, чтобы студенты осознавали, что нет такого заказчика, который бы сказал: “Вы прекрасны – делайте, что вам заблагорассудится”. Поэтому ваша идея хороша настолько, насколько вы в состоянии ее выразить. Вы можете описать ее словами или нарисовать. Неважно как. Если я говорю одно, а мой студент говорит: “Позвольте, а почему это так, а не этак?” Я ничего не имею против этого.

ВБ: И такое случается?

ДПР: С хорошими студентами, конечно. Именно таких студентов я и приглашаю к себе в бюро. Это наши методы работы, и у меня большой опыт в таком подходе. Я очень хорошо аргументирую свою позицию.

ВБ: Где вы этому научились?

ДПР: Я изучал философию в Йеле. А моя мать – адвокат, что тоже помогает.

ВБ: Вы также обучались архитектуре в Гарварде.

ДПР: Конечно, я считаю, что Гарвард – это лучшая архитектурная школа в Америке. Самое главное там – такое понятие, как самокритика. Когда вы что-то рисуете, вам нужно знать, зачем вы это делаете. Если вы скажете на защите своего проекта: “Я сделал это, потому что мне так нравится”. Ваши профессора разорвут вас в клочья. Мне кажется, именно так архитектура и должна преподаваться, потому что я не думаю, что дизайну можно научить в принципе.    

ВБ: Что самое главное в ваших проектах?

ДПР: Мы пытаемся максимально повысить производительность. Я имею в виду, что в нашей работе мы стремимся сочетать форму и функцию. Форма никогда не теряет зависимости от функции. Форма функциональна, будь то желание открыть определенный визуальный коридор или разместить сложную функцию. Каждый раз мы манипулируем формой, службами и конфигурацией для достижения необходимого баланса, при котором производительность проекта оказывается максимальной. Я – рационалист и всегда бросаю вызов устоям. Устои – это то, что корпоративные фирмы продают заказчикам как рационализм. Но рационализм – это нечто иное. Это означает, что я стараюсь найти лучшее из всех возможных решений, но оно может выглядеть как нечто такое, чего вы никогда ранее не видели.   

ВБ: Давайте поговорим о проекте вашей библиотеки в Сиэтле. В чем заключается основная идея этого проекта, и как возникла его форма?  

ДПР: Работая над этим проектом, мы посетили 35 современных и исторических библиотек по всему миру. Мы осознали, что вопрос роста и адаптации библиотек не решается. Они по-прежнему строятся согласно идее пустого пространства, где может происходить что угодно. Но главное, почему пришла пора менять подход при проектировании библиотек, это то, что роль библиотеки стала иной. Она трансформировалась из обычного хранилища информации в место доступа к информации и в центр с активной социальной программой. Проблема с пустым обычным пространством заключается в том, что оно не может развиваться и расти органично в разных частях. К примеру, книгохранилище нашей библиотеки предусматривает увеличение количества книг вдвое за сто лет. Поэтому, чтобы решить вопрос роста объема хранения различных отделов мы предложили разбить все здание на пять отдельных служб: парковка, офисы, конференц-залы, административный отдел и книгохранилище. Это позволяет решать любое возможное изменение или расширение отдельно и независимо. Вместо универсальной гибкости мы стремились добиться конкретной гибкости. Что касается формы, то каждая из пяти служб занимает свой отдельно парящий объем. Они смещены относительно друг друга, чтобы лучше адресовать участок с каждой стороны и вид вокруг. А остаточные пространства между ними, накрытые структурными клетчатыми фасадами, стали интересным продолжением городского пространства, открытого для общественности.      

ВБ: Одно из наиболее удивительных ваших изобретений – это то, как вы организовали книжное хранилище на непрерывной спирали, поднимающейся на несколько этажей под небольшим углом.

ДПР: В данном случае спираль – это  единственно верное решение, хотя и необычное. Только это решение позволило книжным полкам непрерывно следовать друг за другом несколько этажей подряд. Такую систему можно легко дополнять новыми поступлениями в начале, хвосте или посередине спирали. Ничего подобного нельзя добиться на обособленных этажах, где любая комната, зал или этаж рано или поздно заполнятся, и какой-нибудь отдел окажется между разными залами или даже этажами, чего нам удалось избежать. Считается, что необычные решения стоят дороже, но именно так строятся многоэтажные парковки, поэтому наше предложение не потребовало никаких дополнительных капиталовложений.

ВБ: Сколько вариантов вы рассматривали для этого проекта?

ДПР: Сотни. Обычно мы строим быстрые макеты, а затем обсуждаем и правим их. Это не линейный процесс. Мы стремимся найти некую основополагающую структуру, наделенную смыслом и неуязвимую для критики. Такой процесс эволюции и улучшения делает проект очень сильным и способным выдержать любую критику. Когда мы поставили макет библиотеки в Сиэтле перед директорами ее попечительского совета, они попросили нас на время покинуть комнату. Когда же мы вернулись, то председатель совета директоров, посмотрев на нас, сказал: “Мы не знаем что это такое, и оно мало похоже на известные нам здания. Тем не менее, все, о чем мы просили и что это здание должно делать, оно делает. Поэтому – вне зависимости от вида этого здания, если вы уверены, что сможете закончить его вовремя, согласно расписанию, и уложиться в бюджет, то приступайте к строительству”. И когда этот проект предстал перед публикой, на нас обрушился шквал критики. Люди говорили: “Нам нужна библиотека, а не форма, которая отражает эго архитектора”. И все в таком духе. Но самое удивительное то, что нам не пришлось защищать наш проект. За нас с этим успешно справились библиотекари. Они сказали: ”Да, вы правы, – это здание самое странное из тех, с которыми мы когда-либо сталкивались, но оно полностью отвечает всем предъявленным нами требованиям и оно действительно работает”. Поэтому, когда библиотекари заявили о том, что это здание функционально оправдано, все претензии были сняты.  

    Проекты Джошуа Принса-Рамуса вызывают большой интерес, и они легко обезоруживают критиков благодаря своей неукоснительной логике и здравому смыслу, особенно потому, что они ломают стереотипы и традиционные подходы столь убедительно и эффектно. Кроме того, эти проекты визуально доставляют истинное наслаждение. И все же у меня возникает сомнение в исключительно рациональном по своей природе формотворчестве архитектора. Потому что я знаю, что такой подход никогда не приведет к рождению выдающихся шедевров, таких как капелла в Роншане, Сиднейская опера или Музей Гуггенхайма в Бильбао. Это те примеры, которые придают поэтическую форму нашему прагматичному миру и изначально привлекают юные дарования в профессию. Эти произведения существуют для того, чтобы ими восхищались. Конечно же, их возникновение обязано в большой степени гениальности и таланту их создателей, и нет никакой гарантии, что что-то подобное может быть повторено по заказу. Именно поэтому эффективный метод Джошуа Принса-Рамуса необходимо тщательно изучать и применять на практике.