Свет из подземелья. Архитектура: репортаж из города, которого нет

Этой осенью в Пекине пройдет Первая архитектурная биеннале. К Москве это событие имеет прямое отношение. Потому что Москва, наряду с Пекином, Лондоном, Нью-Йорком и Мехико, признана одной из самых горячих точек мира. Горячих, что радует, в архитектурном смысле.

Проект Hot Spot Cities в рамках I Пекинской архитектурной биеннале придумал британец Нил Лич, известный архитектурный критик и куратор выставок: десять кураторов от десяти городов должны, как сказано в официальном релизе Hot Spot Cities, представить «шесть своих самых влиятельных молодых архитекторов». Чтобы самой не ломать голову над тем, как сочетаются влияние и молодость и как вообще Москва попала в эту компанию, я обратилась к куратору «Горячей Москвы» Елене Гонсалес:

—Как ты считаешь, Нил Лич придумал «Горячие города» ради пропаганды молодых талантов?

—Можно сказать и так. Но главную цель Hot Spot Cities я бы определила иначе — найти кого-нибудь святее папы римского. То есть в данном случае — найти архитектуру авангарднее признанного авангарда. В основном разделе биеннале и так будут представлены те, кто «наше все»: и Рем Коолхаас, и Заха Хадид, а Asymptota, и Грег Линн — все, перед кем мы уже рефлекторно снимаем шляпу. Это парадная витрина мировой архитектуры, такая прекрасная и передовая, что даже скучно. Это почти мейнстрим. И Нил, неугомонная душа, решил найти и вытащить на поверхность нечто такое, чего мир еще не видел, что только вызревает где-то в частных мастерских и университетских лабораториях и будет, возможно, определять архитектурный процесс лет через десять.

—И тебе удалось найти у нас в Москве кого-то авангарднее Захи Хадид?

—Удалось. Только, разумеется, не в нашей архитектурной витрине. Кроме той архитектуры, что каждый год показывают и награждают на фестивалях «Зодчество» или «Золотое сечение», у нас есть другая, можно сказать, латентная архитектура. Звучит странновато, потому что архитектура вроде бы по определению не может существовать в подполье. Тем не менее где-то там, в каких-то бюро, она произрастает, как некогда произрастала всеми нами любимая «бумажная» архитектура. Но в отличие от «бумажной» та архитектура, которую я везу в Пекин, имеет все шансы стать реальностью. Наши герои хоть и мало, но строят. И Москва вошла в число «Горячих городов», потому что у нас и в самом деле есть нечто, что уже готово выплеснуться на
улицы. Наша экспозиция в Пекине как раз и показывает, какой была бы Москва, если бы в ней строили
«А-Б» и «Проект Меганом», какой была бы Москва «Обледенения архитекторов».

—Тогда давай пройдемся по этой «возможной» Москве, и ты объяснишь, что мы в ней увидим и почему.

—Хорошо. Первый, чью постройку мы увидим в этой нашей Москве,  будет Александр Бродский. Бродского я выбрала сразу, потому что он подлинный антипод мейнстрима. Не в смысле стиля, а по существу.  Как сейчас работают известные,  многостроящие архитекторы?  За ними тянется целый шлейф разнообразных обязательств и ограничений:

заказчик, большая мастерская, которая доводит проект до нужной кондиции, городская администрация... Норман Фостер — это же целая фирма, размером с приличный советский проектный институт. У других архитекторов компании не такие большие, но они всеми силами стремятся к тому же самому. А у Бродского связь с архитектурой интимная. Архитектура его рукодельна, опирается не на высокие технологии, не на мощные административные возможности, а на саму себя. Бродский всегда со своими вещами один на один. И это, конечно, очень притягательно. Недаром все иностранные кураторы от него в таком восторге.

—А как в этой компании оказались Савинкин и Кузьмин со своим развлекательным комплексом «Рыба-кит»? Это ведь не эфемерное сооружение, вроде ледяного бара Бродского, которого большую часть года и вовсе нет, и не «домик для водочных церемоний», который еще надо разыскать в зелени. Это настоящее здание для настоящего города.

—Савинкин и Кузьмин тоже не из витрины. Они из тех, к кому обращаются тогда, когда хотят провокации. Когда нужно обычное офисное здание, находят кого-то другого. Они, конечно, «заточены» на качественный дизайн, любят играть с материалами, фактурами. Если у Бродского все метафорично, то у них предельно конкретно и чувственно. Но в основе их замысла всегда провокация. Их проект — это и архитектура, и художественная акция одновременно.

—Ну, что касается художественной акции, то это, кажется, по части бюро «А-Б» с их знаменитыми пестрыми домами-грибами, которые они, помнится, расставили по московским набережным.

—Точно, по части акции они большие мастера, причем в самых разных сферах. Они ведь занимались и перформансами, и инсталляциями, и кино, и детскую студию вели. Вокруг них, то есть Савинова, Лабазова и Чельцова, всегда было много народа. И все, что они делали и делают, всегда имеет прочную литературную основу. Их проекты — это истории с картинками.

—Что-то вроде архитектурных комиксов?

—Точно. Они их задумывают как комиксы, а осуществляют как акции. Мораль у этих акций одна: «В каждой шутке есть доля шутки, остальное — правда». Так и с их проектами: иногда случается «правда». Вот, пожалуйста, дом «Стольник». Шутка шуткой, а ведь построен! И к другим проектам — к Lubjanka Bubble, где сплошные цветные колбаски, и к дому-пузырю в Рыбниковом переулке — заказчики присматривались. Так что любая сумасшедшая идея, если найдется такой же сумасшедший заказчик, может стать реальностью.

—И как связан со всем этим буржуазного вида дом, который каждый может найти не где-то в параллельных мирах, а в районе Остоженки?

—Да, это вилла «Остоженка», которую построил «Проект Меганом». «Проект Меганом» — особый случай. Это бюро ориентируется на хорошую западную архитектуру..

—Сейчас все ориентируются на западную архитектуру...

—Все ориентируются, но не у всех получается. А у Юрия Григоряна и компании получается, причем выглядит очень органично. «Проект Меганом» можно считать успешной, коммерчески раскрученной группой. И при всем том (вот парадокс!) они тоже существуют как будто в параллельном мире. На выставках сплошной Григорян, а посмотришь на Москву, так их как будто и нет вовсе. На поверхность они вроде выбрались, но в витрину не попали. Вот сейчас сделают проект театра для Любимова и окажутся в уголке витрины.

—Хорошо. А это что за страшная бездна? Это даже неподполье, архитектурное подземелье какое-то.

—Это проект «Подземный город» группы «Обледенение архитекторов». «Обледенение», то есть Илья Вознесенский, Алексей Кононенко, Михаил Лейкин, Вера Самородова и Игорь Бурый, — архитектурные бэтмены. Когда я это определение придумала для каталога нашей выставки, я очень собой гордилась, потому что оно отражает их суть точнее некуда.

Их дневная жизнь протекает в стенах большой, активно  строящей  архитектурной  мастерской, где они делают все, что полагается делать профессиональным архитекторам. А ночью у них вырастают острые уши, перепончатые крылья, и они вылетают на архитектурные шабаши, где и придумывают свои проекты вроде «Подземного города» или «Лесов в лесах», которые всем так понравились в прошлом году на Арт-Клязьме. Для них параллельное существование — это не протест, не диссидентство, а удовольствие. Как им приходят в голову идеи? Как детям. Их поражает какой-то факт, и они превращают свое удивление в проект. Вот узнали они, что Москва стоит на базальтовой плите. Их это так потрясло, что они предложили докопаться до этого твердого основания и заодно избавить архитекторов от проблем, связанных с грунтом. И транспорт вонючий под землю загнали, и всякие заводы, и небоскребы у них стали расти вниз. В общем, у них удивительный талант — делать архитектуру из жизненных открытий.

—Теперь, я вижу, нас занесло в район пятиэтажек. Какая провокация намечается здесь?

—Здесь, на северо-западе Москвы провокацию районного масштаба устраивает Рем Коолхаас.

—Помилуй, при чем тут Коолхаас? Это же генерал мирового архитектурного процесса!

—Это, знаешь ли, он у них в Амстердаме, Лондоне, Нью-Йорке генерал. А у нас Коолхаас олицетворяет то, что никак не может выбраться на поверхность. Приезжают к нам знаменитые иностранцы, приезжают, а ничего ведь не происходит. Так что у нас он пока что самый настоящий маргинал и «подпольщик». Сейчас он делает проект реконструкции района пятиэтажек, которые полюбил всей душой. Не сами дома, конечно, а пространство вокруг них — зеленое, свободное, прямо город-сад из архитектурных утопий. Он решил собрать все жилье и магазины в три-четыре большие башни, транспорт загнать под землю и оставить людям лужайки и скверы.

—Мне это подозрительно напоминает «Подземный город». Интересно, хоть Коолхаас-то выберется на поверхность к своим лужайкам?

— Как знать. Собственно говоря, это и есть наша цель — приблизить все, что мы выставляем, к поверхности.