Московский денди

Как затерялось имя одного прежде яркого персонажа, жившего столетие назад. Прежде он считался поистине "властителем дум", слывя в московских художественных кругах своего рода эстетическим авторитетом. Его мнением дорожили, к оценкам внимательно прислушивались, отзывы ловили, повторяли, передавали из уст в уста, о жизни слагались легенды. Теперь же на редкое упоминание о нем наткнешься разве что в сносках научных трудов, посвященных Серебряному веку. И только.
Валерий Брюсов восторгался: "Модест - одна из замечательных личностей нашего времени, великий художник, при других условиях жизни его имя было бы вписано в золотую книгу человечества и всеми повторялось бы с трепетом восхищения!". Константин Бальмонт, посвящая другу свой поэтический сборник "Будем как солнце" (1902) писал: " Модесту Дурнову, создавшему поэму из своей личности". Андрей Белый закрепил за ним эпитет "демон".

Нечто демоническое, и, правда, просвечивает сквозь элегантный образ, запечатленный давнишним портретом из фотографического ателье. Вернейший образчик денди a la fin de siecle. Угрюмый взор чуть раскосых монгольских глаз, выдает характер язвительного остроумца, не лишенного безупречных манер и искусства носить фрак.

Модест Дурнов должно быть придавал немалое значение своему туалету, предпочитая франтоватые полосатые пиджаки, цилиндры, галстуки, трости, монокли… Вся эта униформа, разрежая будничность и тусклость повседневной одежды, только входила в тогдашнюю моду. Щегольской наряд и безукоризненность покроя сюртука противопоставлялись толстовкам и сапогам с голенищами программно немодных народников, и служили кодом лояльности ко всему западному. Подчеркнутый эстетизм внешности был веянием времени, когда быт и творчество сливались воедино. Трактат Барбе д,Оревильи о величайшем денди времен Байрона Джордже Браммелле; роман "Наоборот" Ж.-К.Гюисманса о денди, удалившемся от суетного света; "Цветы зла" Бодлера служили настольными книгами многих молодых людей.

Фраза Оскара Уайльда "Первейшая обязанность в жизни быть столь артистичным, сколь это возможно. Какова вторая, еще никто не открыл" стала девизом целой эпохи и породила странное явление "русского дендизма", всецело пропагандируемое модным журналом "Денди", выходившим в России на рубеже веков.

Денди, о котором пойдет речь, родился в Самарской губернии в 1868 году, в семействе чиновника Управления перевозкой почт, окончил Московское училище ваяния, живописи и зодчества 1887г, получив дипломы по двум специальностям - архитектуры и живописи. Выйдя из стен училища, Модест Дурнов сразу был задействован на постройках университетских клиник на Девичьем поле и Кустарного музея в Леонтьевском переулке под руководством выдающихся зодчих - К.М.Быковского, С.У.Соловьева и А.С.Каминского.

Приступив к самостоятельному творчеству Дурнов создает немало проектов, самым выдающимся из них стало здание театра, построенное в 1902 г. на Большой Садовой улице по заказу городского увеселителя, француза Шарля Омона (впоследствии это помещение вплоть до сноса - в 1920-х гг. занимал театр В.Э.Мейерхольда).

Первоначально театр был задуман довольно оригинально. Вход являл собой широко раскрытую пасть дракона, поглощающую людской поток, что, сочтя слишком безнравственным, не допустил тогдашний московский губернатор князь Голицын. В результате, в измененном виде фасад приобрел вид скучный. К тому же не хватило средств, и первоначальный проект пришлось еще более скомкать и принести в жертву экономии.

В интерьере театра Дурнов задумывал устроить стеклянные лестницы и сплошные окна во все три этажа. Фасад же должен был быть синим с белыми фарфоровыми орнаментами. (К слову сказать, Дурнов увлекался еще и керамикой - его работы можно встретить в описях гончарной мастерской "Абрамцево"). Внутри театра автору удалось все - таки отстоять так называемый "променуар": громадный люк у входа в фойе и огороженный балюстрадой из красного мрамора, впервые введенный в Москве. В октябре 1902 Брюсов в своем дневнике вскользь замечает: "Дурнов построил очень плохой театр (Омон)- банально-декадентский"….

Газетчики были не менее беспощадны: "В настоящее время вся Москва приходит в восторг от нового театра. К сожалению, это новое произведение искусства не только незаслуженно возбуждает восторги москвичей, но своей пошлостью вызывает гадливое чувство во всяком мало-мальски художественно развитом человеке. Крайне обидно становится, когда узнаешь, что автором этого произведения является такой талантливый молодой художник, каким считается господин Дурнов. Тут положительно кроется какое-то недоразумение…"

Однако, господин Дурнов пробовал себя не в одном лишь зодчестве. С 1903 по 1923 г он состоял в художественном объединении "Союз русских художников", участвуя почти во всех его выставках. Будучи, по преимуществу, акварелистом, художник писал натюрморты, пейзажи ("Ночь", "Лебеди", "Три пальмы", "Лесбос", "У синего моря" и т.д.), трогательные портреты детей и, окутанных тайнами пленительных дам в цветах, в окружении диковинных птиц.

Среди них портрет К.Бальмонта, написанный " в час луны", отличавшийся символистским звучанием и выявлявший свойства самой модели несколькими меланхолическими оттенками, был, пожалуй, наиболее удачным творением живописца. Замечателен и образ Оскара Уаильда, несомненно, любимого героя Модеста Дурнова, с которым ему, по некоторым свидетельствам, доводилось встречаться во время лондонского путешествия.

В 1906 году наш герой прославился как книжный иллюстратор "нумерованного" издания уаильдовского "Портрета Дориана Грея". Его абстрактно-декоративная графика с текстом связана была весьма относительно. Выступающие из мрака лица выглядяли загадочно и несколько странно. Но ведь все такое "странное" и было лозунгом декадентствующей Москвы…
А сам странный Дурнов волновал многих женщин. Маргарита Сабашникова (будущая жена М.Волошина) вспоминала: "Молодой талантливый архитектор Дурнов с огненными мрачными глазами, кривой усмешкой темных губ и едкими сарказмами казался мне "демонической" натурой. Я чувствовала, что душа его в глубине расколота, его огромное чистолюбие и страстность натуры сталкивались с большими и оригинальными идеями".

Демонический образ разбудил сумрачное сердце теософки Анны Минцловой, первой переводчицы "Дориана Грея". Проезжая как-то через Москву в Крым, она умоляла Модеста Александровича о мимолетном свидании: " Если бы, сверх всякой возможности оказалось это возможным", сбивчиво писала она ему, "я была бы глубоко счастлива взглянуть на Вас хоть минуту, на вокзале, почувствовать Вас, Ваш голос, столь милый мне…" Продолжение, увы, похоронило время.

Мы лишь знаем, что Дурнов был удачно и, кажется, счастливо женат на Марии Васильевне Востряковой, состоятельной московской домовладелице, к тому же великолепной пианистке, водящей дружбу с Шаляпиным и Цезарем Кюи. В 1917 г у них родилась дочь Вероника.

Была у Дурнова и "большая" картина - " XIX век", изображавшая главных деятелей позапрошлого столетия на фоне знакового сооружения эпохи - Эйфелевой башни. То был своеобразный групповой портрет с претензией на эпохальность. В силу доступности, картина имела невообразимый успех у публики и впоследствии была продана в Америку. Снимки с нее одно время заполняли витрины всех московских художественных лавок.

Даровитость натуры Дурнова не ограничилась лишь областями живописи и архитектуры. В 1899 г совместно с Брюсовым и Бальмонтом он издал один из первых символистских сборников "Книгу раздумий", куда поместил несколько своих поэтических опусов. "Тусклых сумерек" и "затуманенных взоров" там было в изобилии.

Сходились они предрассветной порою,
Когда догорала луна в небесах.
Туман волновался
Над серой водою
И шум пролетал
В пробужденных лесах…

И тому подобное…

Казалось бы, М.Дурнов не создал ничего значительного. Однако не в творчестве заключалась уникальность этой личности. Вполне отвечая "амплуа денди", он умел притягивать таланты, и, снискав славу распространителя новых вкусов, сосредотачивать интересы общества на себе.

Было ли это совпадением, но когда в Париже уже взошла звезда архитектора Гимара, а в Вене прославились Ольбрих и Макинтош, в Москве именно Дурнов явился пропагандистом их идей и проповедником стиля модерн. Одна из "суббот" Московского общества любителей художеств на Дмитровке 1895 г была посвящена реферату Модеста Дурнова о творчестве английских художников прерафаэлитов. Автор объявил себя апологетом тех новейших тенденций, которые в глазах многих олицетворяли " декадентство". Доклад разжег интерес московских художников именно тем, что прерафаэлиты трактовались в нем как прародители символизма и модерна. "Как мне жаль было сегодня, - писала Елена Поленова своей невестке, - что ты не в Москве. Дурнов читал об английских прерафаэлитах. Читал он, волнуясь, стесняясь страшно, но это было так интересно, что я вернулась домой как в чаду". В отличии он многих соотечественников, Дурнову к тому моменту довелось много путешествовать по Европе (и был даже в Персии) и увидеть в натуре самые значительные произведения своего времени. И буквально через три года после того в русской прессе разворачивается критическая полемика вокруг прерафаэлитов.
"Демон", между тем, дожил до 1928 года, успев активно поработать в советское время в различных архитектурных Комиссиях и Коллегиях. А умер от гриппа.

Его жизнь, подобно жизни Дориана Грея "…была первым и величайшим из искусств, а все другие искусства - только преддверием к ней". Но память о ней, увы, стерлась, как память об аромате слишком тонком, чтобы быть устойчивым.