Доминик Перро

С Перро мы встречались под часами за столиком кафе, выходящего на Спасскую башню. Музыка играла знакомый каждому пассажиру "Красной стрелы" глиеровский "Гимн великому городу", что теперь уже можно счесть важным предзнаменованием. Наслаждаясь апрельским солнцем Перро рассказывал, что архитектором его сделали социалисты.

— У меня не было шансов на государственные заказы. Я не из богатой семьи — раз и не из семьи архитектора — два. В каждом министерстве были свои, прикормленные зодчие. Вот вам Поль, Жак, Арно — чтобы строить госпитали, Икс, Игрек, Зет — чтобы строить школы. Если ты не был в этих списках — пиши пропало. 1968-йгод сломал Школу изящных искусств и эту систему архитектурных сеньоров.

Наступило золотое время французской архитектуры — серия больших проектов для Парижа, за которые президента ругали Хеопсом, а каждый конкурс иначе как одиозным не называли. Центр Помпиду — кошмар в историческом центре, пирамида Лувра — удар в сердце королевского Парижа, Большая арка Дефанса — тотальная деградация... Свою порцию критики получил и Перро, младший из старшего поколения, поднявшегося на амбициозных президентских заказах. Он построил Национальную библиотеку в Париже.

— Жюри заседало три дня. Председатель мне потом сказал — слушай, мы в первый день с утра обошли все проекты, и все, ты уже выиграл. Все остальное время потратили, чтобы представить Миттерану второго, третьего и четвертого.

Библиотекари встретили проект забастовкой, интеллектуалы подняли скандал. "Я их понимаю, — говорит Перро — у каждого были насиженные местечки в старой библиотеке, свои связи. Для людей, привыкших к обладанию всеми 10 миллионами книг нестерпима была мысль, что этими миллионами надо будет поделиться. Но неловко быть интеллектуалом и одновременно мелким собственником. Поэтому вместо идеи строительства новой библиотеки они критиковали архитектуру, это единственное, что они могли критиковать открыто".

У архитектурных критиков были свои претензии. С чего бы это молодой 35-летний архитектор не увлекается критикой функционализма, как все сознательные люди, а следует его отжившим канонам? Где модный постмодернизм с его мешаниной стилей, где деконструктивизм с его экспрессией, что романтичного в этих четырех башнях по углам огромной плиты? Национальную библиотеку сочли последним аргументом старой школы, не заметив, что это начало нового персонального стиля и новой романтики, с которой сталкивался каждый, кто входил в огромную библиотеку из шумного Парижа и видел девственный лес, заполняющий внутренний двор.

— Вот классический модернизм, вот Мис Ван дер Роэ, — Перро рисует стоящий на земле прямоугольник. — Невозможно сделать лучше Миса. Это абсолют, совершенство. Но Мис видел в своих зданиях результат многовековой эволюции архитектуры, универсальные формулы нового Парфенона. А после Миса пришел постмодернизм, для которого история была подручным материалом. Постмодернизм уничтожил историю. Поэтому главное отличие классического модернизма от нынешнего в том, что теперь контекст здания — не история, а география. География в широком смысле — место, ландшафт, пейзаж, небо. Это не абсолют, как у Миса, это отношение между зданием и реальностью места, где оно появляется. Меня стиль не интересует, меня интересует опыт физического переживания пространства.

Этот опыт Перро ставит не только на заказчиках, но и на самых близких людях. В бретонской деревушке он построил свой дом, виллу One, про которую говорит, что любой заказчик убил бы его на месте, предложи он нечто подобное: "Сначала я рыл яму, а люди приходили и интересовались, для какого это небоскреба заложен фундамент. Или, может, здесь будет подземный паркинг? Ходили, смотрели. А потом, когда в эту яму я закопал свой собственный дом, они махнули рукой, и перестали ко мне приходить".

Считается, что у него "есть метод". Поэтому ему сплошь и рядом достаются самые неудобные, бросовые территории, пересечения эстакад, гиблые зоны, которые он и начинает изменять. Его стадионы в Берлине закопаны в землю посреди привезенных из Франции яблонь. Их план вызывающе примитивен — круг и квадрат, но никто не забудет встречу с этими циклопическими сооружениями, спрятанными в яблоневом саду.

Перро очень внимательно оглядывается вокруг, понимая, что нужно совсем немногое для того, чтобы само место стало частью архитектуры. Казалось бы, что необычного в стеклянной стене — говорит Перро, — но постройте стену на лугу — и луг изменится. Луг станет произведением архитектора Перо, лугом маркиза Карабаса, как уверял кот, обутый его знаменитым однофамильцем.

Только ленивый не называл Доминика Перро в статьях "сказочником", хотя архитекторы больше вспоминают сказочникова брата, ученого доктора Клода Перро, построившего для Людовика портик Лувра. Как бы то ни было, Перро — неплохая фамилия для архитектурного классика. Даже если отставить в сторону ассоциации типа архитектор Пушкин или кандидат архитектуры Гофман или члены градостроительного совета братья Гримм, Перро — настоящий француз, думающий, рефлексирующий, философствующий, подхвативший погибшую было декартову ясность Ле Корбюзье. Того самого, который за 70 лет до Перро выиграл-таки архитектурный конкурс в России и построил в Москве на Мясницкой свое здание Центросоюза. Но с тех пор если кого из иностранцев и подпускали к нашим конкурсам, то только для того, чтобы побольнее обидеть.

Я спрашивал Перро об архитектурном глобализме и о странах третьего архитектурного мира.

— Вы знаете знаменитых архитекторов Китая? — отвечал вопросом Перро.

— Нет.

— Вот и я нет. Пока. Но это изменится и очень быстро. Там так много работы, что молодой архитектор может получить заказ на объект в 100 тысяч квадратных метров. В Пекине удивительная реклама. Перед каждой стройплощадкой — громадный щит, где изображены башни, а на их фоне такая крепкая социалистическая семья-ячейка общества и иероглифы... Я спросил, что там написано. Эксклюзивные квартиры для элиты? Солидные соседи? Дома для состоявшихся людей? Там написано "Завтра будет лучше, чем сегодня. Кто лучше работает, тот лучше и зарабатывает".

— Здорово. До такой рекламы не додумались наши коммунисты. Кто хорошо работает, тот и пьет Кока-колу.

— Именно. И вот олимпийский стадион у них строят Герцог и де Мерон. Очень хороший проект, не так, как делают американцы. Американцы ведь как делают. Вам нужны проекты, их есть у меня! Они открывают шкаф, хоп! Вот планы, перспективы, я в течение 24 часов вам их перешлю по e-mail прямо с контрактом, подпишите и завтра начнем строить. И заказчик получает трижды пережеванную башню. Китайцам понадобилось время, чтобы это заметить, но теперь они это просекли и вот вам результат — никаких американцев на больших проектах. А теперь очередь за европейцами.

— То есть?

— Китайцы тоже устраивают конкурсы. Один конкурс, второй, третий, самые лучшие мастера. Пусть строят европейцы. Не жалко. Потом они попробуют сделать это сами. Не получилось, не беда. Попробуют еще раз, три раза... Сработало? Чао! — Не надо нам больше европейцев.

Так получилось, что его проект Мариинки-II я увидел раньше всех, сразу после мастер-класса в Москве. Театр под золотым решетчатым коконом выглядел настолько непривычно, что я подумал: француза разорвут в Питере на куски. Этот проект был еще радикальнее, чем проект Мосса. Но похоже, повторилась история с конкурсом на Национальную библиотеку — с первого просмотра проект Перро стал фаворитом и победил с хоккейным счетом 10:2.

Впереди – рабочий проект, который надо будет разрабатывать с таким сложным клиентом как Валерий Гергиев, поиски соавтора среди российских архитекторов и наконец, реальная русская стройка, которую всерьез хотят закончить к 2008. Одни жалеют Перро — знал бы он, что ему предстоит. Другие ставят под сомнение сам смысл конкурса. Третьи грозно спрашивают архитектора: А кто станет мыть ваш золотой кокон? А убирать за вами кто будет? Здесь за вами убирать никто не будет. Здесь уборщиков нет!

Пока же обалдевший от счастья Перро курил сигару в баре "Астории", принимал поздравления и на дежурный вопрос "Как дела" искренне отвечал "Лучше просто быть не может". Ему было еще приятнее, потому что в Питер он приехал с сыном. «Вот как повезло, — говорил Перро,— а то в прошлом году брал второго сына на конкурс в Китай и проиграл — ужасно было перед ним неловко.