Мир во время Чуми

Бернар Чуми сидит за столиком "Националя" и читает мне лекцию. Я все пытаюсь свернуть на интервью, а он доброжелательно и подробно раскрывает тему, ясно формулирует идею, рисует для пояснения картинки, и, кажется, просит записать задание на дом.

Самые ехидные вопросы не застают его врасплох. Студенты архитектурных школ, в которых он преподавал, давно спросили у него все, что только можно. Он мог бы отвечать и так: об этом читайте в моей книге Manhattan Transcripts страница двадцатая, абзац второй. А второй ваш вопрос освещен в Architecture and Disjunction в примечаниях и поправках.

Двадцать лет назад, победив на конкурсе на парк Ла Виллет в Париже, Чуми мгновенно сделался из известного теоретика знаменитым практиком. Он расставил в парижском пригороде красные павильоны в духе русского конструктивизма, вместо Дисней-ленда показал Модернизм-ленд. Советские архитекторы, многие из которых тоже надеялись на победу, страшно негодовали: как это — швейцарец сделал то, что должны бы сделать мы. И что это он себе вообразил - неужели наш великий конструктивизм стал парковым аттракционом.

Чуми терпеливо объясняет, что не в стилистическом заимствовании дело. Он не занимался стилизацией, он хотел создать "парк действия", пространство и объемы которого объединяли бы людей. И не имел никакого желания делать его нарочно в модернистском или специально в классическом духе. Ради удовольствия блеснуть проектной графикой в духе Кандинского он бы вообще не стал затевать проекта.

Когда он это говорит, я думаю, что нам надо было завидовать в два раза больше. В отличие от наших архитекторов, иронически обыгрывавших стилистику русского авангарда, Чуми был абсолютно серьезен. Он взял у нас не формы, которые мы и сами легко воспроизводим, а метод, которым мы когда-то поразили мир, а теперь забыли, как им пользоваться.

В 70-х он приехал в Москву, как и полагалось западному паломнику, поклонился конструктивистским развалинам, и пришел в дом Мельникова на Арбате, в котором великий русский архитектор доживал в безвестности свой век.

- Вы не поверите, я его застал. Этот старый человек сидел там один и смотрел в окно и думал и говорил со мной.

Вряд ли святой отшельник убедил Чуми. Константин Мельников был великим формалистом, он построил свой удивительный дом, просто потому что его увлекла тема двух врезающихся друг в друга цилиндров. Для Чуми геометрические фокусы - не главное: "Я никогда не начинаю здание с плана, ни тем более с фасада". Он рисует линии активностей, напряжения сил, потоков энергии, пытаясь понять, какому же пространству они могут соответствовать. Там, где грамотный архитектор скажет "не проектирую формы, а проектирую пространство", Чуми добавит: "Я не проектирую пространство, я проектирую условия, при которых это пространство возникает".

В новом веке он уже выиграл четыре завидных соревнования - музей современного искусства в Бразилии, международная выставка EXPO-2004 во Франции, часовая фабрика Vacheron-Constantin в Швейцарии. Но главное — музей Акрополя у подножия знаменитой афинской скалы. На месте Чуми я бы ждал бы от такой удачи больших неприятностей. Победа — нечто вроде обязательства быстро и качественно написать 10 главу "Онегина". Придется соревноваться с совершеннейшим ансамблем всех времени и народов, с самим символом западной архитектуры.

Видимо, Чуми уверен, что метод сработает, и если будут верно спроектированы условия, родится пространство, которое потом примет форму. Которую потом, продолжу я за него, не будет критиковать только ленивый. Впрочем, на благосклонность критиков Чуми заранее не надеется — мало того, что пишет сам, его жена Кэйт Линкер - архитектурный критик, и очень суровый.

- Сейчас она забросила архитектуру и пишет "Искусство и сексуальность".

- А кто будет писать книгу о Чуми?

- Ну, нет. Только не она.

В 1999 Чуми не удержал на дороге свой Porshe (какой же швейцарец не любит быстрой езды) и вылетел с трассы в дерево. С тех пор он хвастался, что носит в себе больше такого сверхсовременного архитектурного материала как титан, чем любой архитектор планеты. Едва отдышавшись от удара, он позвонил из разбитой вдрызг машины не в полицию и не в скорую. Он позвонил жене на другой континент.

Но разговаривает Чуми не как лихач, а строго по правилам движения. У него четкий, почти иностранный, французский, каждое слово он аккуратно пробует на вкус, прежде чем выпустить изо рта. Не шутит, не сыплет парадоксами, не хватается за спасительную чашку кофе, чтобы помедлить с ответом. Ему и так все ясно.

К тому же он вовсе не хочет кофе, не хочет сока, не хочет завтрака, не хочет обеда. Официантка из "Националя" бродит вокруг, теряя надежду. Чуми собран и готов к выходу: рядом с ним кожаное пальто и папка с лекцией, которую он должен читать через час на Арх-Москве. Через три часа после он улетает в Париж. Потом в Нью-Йорк.

- Мой отец - швейцарец, моя мать - француженка, чтобы никому не было обидно, я и отправился жить в Америку.

Свою профессиональную жизнь он разделил в пропорции два к одному. Две недели в Нью-Йорке, неделю в Париже. Двадцать сотрудников в Нью-Йорке, десять в Париже. Но личную не делит - дети в Нью-Йорке и жена-американка.

- Когда же вы придумываете — над Атлантикой?

- Ну да, и в метро, еще в метро.

Чуми в очередной раз прогоняет официантку.

- Я уже столько раз ел за свою жизнь, где я только не ел! Зачем тратить на это время в Москве? Покажите мне самое заметное, что сейчас строится.

Из всего, что Чуми успел увидеть, дом "Патриарх" на Малой Бронной поразил его в самое сердце.

- Ай-яй-яй-яй, - сказал кавалер ордена Почетного легиона и всерьез задумался. — Это, видимо, у вас есть какое-то удивительное движение, какая-то группа, которая так себя так манифестирует. Это же не может быть изолированным явлением. Такую вещь просто так не выдумаешь, не в кошмаре же это приснилось. За этим наверняка есть какое-то строгое теоретическое построение.

По лицу его было видно что Чуми честно пытается представить себе условия и силы, и линии напряжения, которые сложились в такую прихотливую композицию. И ни условия, ни силы его не радуют.

- А может быть, это частный заказ? – спросил он с надеждой. Ах, частный! Ну тогда понятно.

Частных заказов Бернар Чуми не любит, уверяя, что с самым маленьким домиком больше мороки, чем с генеральным планом самого большого города.

- Когда работаешь с частным клиентом, ты бесконечно с ним говоришь, говоришь, говоришь, часами обсуждаешь форму крана на кухне, влезаешь во все мелочи и, в конце концов, обнаруживаешь, что работаешь скорее психоаналитиком, чем архитектором.

- А вы могли бы поставить опыт самоанализа и построить себе дом, как это сделал Мельников?

- У меня и так квартиры в двух городах, я был бы несчастен, если бы мне пришлось отказаться от Парижа или Нью-Йорка. Зачем мне дом? Если бы я и построил себе дом, то с единственной целью: предъявить обществу манифест архитектуры без архитектуры. Вот что мне было бы интересно. Я хотел бы показать архитектуру, освобожденную от замусоривших ее штампов, от всех этих колоночек, карнизов, полочек. Мы их не замечаем, их делают машинально, потому что так принято.

Посмотрите вокруг и вы поймете, что я имею в виду, когда говорю что хотел бы переизобрести архитектуру. В вашем городе вы повторяете ошибки, которые мы сделали двадцать лет назад. Для вас сейчас архитектура – это вопрос манеры, вопрос стиля. На самом же деле архитектура - материализация идеи, материализация концепта. И я люблю, когда видно, как думали над этим проектом, а не то, как над ним не подумали.

- Но через пятьдесят лет мы к этому привыкнем, сочтем традицией и будем защищать…

Нет через пятьдесят лет вы все это снесете. Но очень деликатно.