Любовный треугольник или утешение красотой. Выставка Юрия Молодковца в галерее "Улица ОГИ"

Постмодернистское состояние души и мозгов может предложить лишь иронию и дистанцию по отношению к тому, что считалось когда-то идеальным или истинным. Проект Юря Молодковца «Новый Эрмитаж» неожиданно эту ситуацию ставит под вопрос. Точнее, ставит вопрос там, где его давно никто не видит. Но еще прежде всяких вопросов возникает визуальное изумление. Фотографии «Нового Эрмитажа» неприлично красивы. Именно эта абсолютная зрительная убедительность придает всем остальным размышлениям смысл. Дальше идет попытка разобраться, в чем эта красота. Академическая скульптура на античные и библейские сюжеты – казалось бы, трудно найти более доступный и понятный предмет. Это искусство не принадлежит к разряду шедевров в силу его вторичности. Оно восхищает академической выучкой, но едва ли у кого-то вызовет состояние катарсиса. Скульптуры на Теребеневской лестнице Эрмитажа были накрыты полиэтиленом, потому что там шел ремонт. Искушенный глаз фотографа выхватил из реальности то, что достойно быть изображенным. Если бы не он, их никто мог и не заметить – подумаешь, скульптуры в целлофане. Но вот они взяты в рамочку, выделены из жизни и готовы к созерцанию. Почему же так красиво? Надо сказать, что от этих снимков нет ощущения мгновения, пойманного в объектив. Это, скорее, постановочная музейная съемка. И именно поэтому она ближе к живописи, чем к фотографии. Фотография фиксирует случайное в субъекте, поэтому она связана со смертью. Фиксируя конечное, она отбрасывает все остальное, человек ведь не сводится к своему сиюминутному состоянию. Живопись, наоборот, синтезирует в субъекте его самое главное, созидает его образ. Молодковец подходит к натуре как художник, а не как фотограф. Это длительное всматривание и очищение от случайного. В случае с «Новым Эрмитажем» речь, правда, идет не о портрете живой натуры, а о портрете скульптуры. Проблема смерти здесь и не могла бы возникнуть, ведь в скульптуре, в отличие от живой натуры, уже нет ничего случайного. Это обобщенный идеальный образ, отшлифованная веками классическая форма. У этой формы другая проблема. Эта академическая красота слишком затерта, чтобы можно было ее увидеть сквозь слои культурной информации, образовавшиеся за долгое время. Мы про нее все знаем головой. Она ничего не говорит глазу. Ее необходимо оживить. Это и происходит в фотографиях Молодковца. Каким образом? Во-первых, прозрачная пленка создает некий туман вокруг ясной классической формы, который заставляет всматриваться в нее пристальнее. Продуктивно только непонятное, плотное, требующее усилий для понимания (На этом строится рекламный прием, когда картинка помещается за мутное стекло, чтобы ее захотелось рассмотреть). Во-вторых, эта полупрозрачная пленка оживляет телесные формы, эротизирует их, поскольку, особенно во фрагментах, не вполне ясно, что находится за этой зыбкой границей, живая плоть или каменная. В-третьих, резкие и авангардные изломы целлофана, сопоставленные с выверенными плавными классическими линиями скульптуры, создают еще одно напряжение. Это конфликт авангарда и классики, который многократно усилен тем, что целлофан и мрамор имеют разную природу. Целлофан – мусор, мрамор – драгоценность. Первый – материал авангардных дизайнеров, второй – античных скульпторов. Но в данной ситуации этот конфликт приносит удивительные плоды. Дело в том, что Молодковца здесь интересует больше всего то, как свет падает на полиэтиленовую и мраморную поверхности. Свет не то чтобы уравнивает их в красоте. Просто сами его перемещения необыкновенно увлекательны. Возникает что-то вроде любовного треугольника: поверхности как бы спорят за обладание светом. Ведь и мрамор и полиэтилен способны пропускать и отражать свет, но делают это по-разному. Мрамор может наполняться светом, что недоступно целлофану, зато последний, пропуская лучи, позволяет им коснуться мраморной поверхности и одновременно украшает ее нежной тенью. Эти танцы света Юрий Молодковец и окантовал в раму, имея, в сущности, смиренную академическую цель – зафиксировать зрительный образ, достойный запечатления. Это немного похоже на те антики, которые рисуют студенты Академии художеств. Но получилось, что сказал он граздо больше. О том, что красота классического искусства, хотя и не может ответить на все вопросы современности, зато может эти вопросы современности задать. О том, что соединение классики и авангарда может быть гармоничным, если эту гармонию способен увидеть и синтезировать глаз художника. Тогда любовный треугольник: красота-классика-авангард переходит из плоскости личной драмы в более высокий регистр, где противоречия снимаются.