Люди мы или не люди?

Одиль Декк: российская архитектура не провинциальна!
Совсем нет. Провинция — это такое место, где ничто не меняется, где полный застой. А здесь, наоборот, все движется. По поводу того, что я видела (правда, в основном это московская архитектура), скажу так: российские архитекторы пытаются действовать и учиться, ассимилировать интернациональную архитектуру. И у них хорошо получается. Конечно, со всеми проблемами первое поколение постсоветских архитекторов не справится. Невозможно сделать все сразу и немедленно. Вероятно, понадобится еще два-три поколения, чтобы идеи усвоились и проникли в плоть и кровь (если позволительно так выразиться о манере проектирования). Пока же это скорее демонстрация, нежели естественный способ мыслить. В любом случае, надо двигаться, надо обязательно эволюционировать. Год назад я уже приезжала в Россию и могу сказать, что мне очень интересно наблюдать за происходящим. Здесь есть чему меняться.

В российской архитектуре, как и во всем остальном мире, нет критериев прекрасного. Нет принципов, подобных принципам древней архитектуры, сформулированным Витрувием: «польза, прочность, красота». Мир Витрувия и современный мир слишком сильно различаются. Древний мир (ограниченные территория и этнос) было легче объять мыслью. Сегодняшний необыкновенно сложен, и его сложность невозможно описать и определить какими-либо принципами. Это касается не только архитектуры. Критериев красоты нет ни в моде, ни в искусстве. Мода меняется каждый сезон. Каждый индивид что-то чувствует, что-то выражает. Критерии красоты женского тела после Второй мировой войны и сегодня — абсолютно разные. Тогда это были женщины с формами. Сейчас идеальное женское тело — тело без форм. Женщины стали выше, тоньше, интереснее. Кутюрье мыслят не так, как в 1950-е годы. И архитектура сегодня способна проявить, обнаружить эту сложность мира. В том числе российская. Не только витрувианские идеи 2000-летней давности, но и принципы, которые пытался сформулировать Ле Корбюзье в ХХ веке, — это ерунда. Не верю я в принципы, доктрины и прочие подобные вещи. Всегда кто-то старается сложную реальность свести к нескольким правилам, которые только мешают, ограничивают свободу. Я считаю, что эксперимент создает теорию, а не наоборот. Уверена, что пространство города должно выйти сейчас на первое место. Любой город, будь то Париж, Нью-Йорк или Барселона, какой угодно красивый, с какой угодно замечательной архитектурой, аккумулирует и хорошее, и плохое. Что касается Москвы, я оптимистка. Москва, как и Париж (хотя у него другая консистенция и другой «цвет»), хаотична, мне это нравится: значит, в ней есть жизнь. А я люблю жизнь, потому что знаю, что умру. И не верю, что будет что-то после. Смерть — неизбежное зло. От жизни надо взять как можно больше. Жизнь жесткая, а архитектор своими зданиями может смягчать ее, приносить радость.

Андрей Боков: архитектура обязана стать национальным приоритетом
Традиционный вопрос, лучше мы или хуже иностранцев, порожден извечными комплексами и ответа не имеет. Мы — такие же, но «мы есть мы», со своим собственным сочетанием достойного и дурного. Ощущения ущербности при сравнении с иностранцами с некоторых пор у меня не возникает. Я не уверен, что в тех обстоятельствах, в которых работаем мы, они сработали бы лучше.

Самым, пожалуй, обнадеживающим, на мой взгляд, является пробуждение российских регионов. Скажем, Нижний Новгород давно перестал быть провинцией и опередил обе столицы. На протяжении многих лет новгородская школа едва ли не лидирующая. Это качественная, достойная архитектура. В Самаре и Уфе, да и не только в них, есть хорошие проекты. Есть профессиональные сообщества мыслящих людей, а это залог того, что все будет хорошо.

Не следует думать, что мы много строим. В Москве дела обстоят лучше, чем в других городах, но страна наша недостроенная. На каждого из нас приходится в три-пять раз меньше квадратных метров, чем на европейца. А учитывая климат, при котором мы проводим в четырех стенах большую часть жизни, это совсем худо. И благоустройством наши города не блещут.

В этих обстоятельствах мы должны строить быстро, много и качественно. Поэтому архитектура и градостроительство обязаны стать приоритетными для формирования облика России. В Голландии в какой-то момент объявили архитектуру приоритетной для нации, и пошли средства, и возникло соответствующее информационное обеспечение. России это тоже необходимо. Говорю даже не столько об архитектуре, сколько о том, что надо строить больше качественных домов и квартир. Квартирный вопрос по-прежнему нас портит. Почему мы так живем — это необъяснимо.

Движение может быть продуктивным только в том случае, если оно обеспечено открытостью профессии, пропитано духом свободы. К сожалению, мы не привыкли к этому состоянию, потому что оно связано с большой ответственностью. Мы склонны к закрытости и показной, внешней неконфликтности, которые порождают вторичность и зависимость. Естественное дыхание профессии — это система конкурсов, общественного участия, включения в работу новых поколений; это признание архитектуры частью культуры.

В России свое ощущение пространства, отличное от европейского, мусульманского, китайского. Об этом Бердяев пробовал писать, но несколько отвлеченно. Ощущение границ, отношение к земле у нас особенное. Наш народ сжигал свои дома при наступлении неприятеля; для европейца это дело невозможное, для нас — норма. Постоянное движение в сторону новых и огромных земель впрямую отражается на том, как мы устраиваем свою жизнь и свои города. У нас нет ощущения зависимости от собственных границ. Мы с большим трудом привыкаем уважать границы. Мы не привыкли к концентрации усилий в одном месте; не привыкли ценить сверхплотность — главное качество, без которого современный город не мог бы жить. Мы по-прежнему являемся носителями скорее аграрной культуры, нежели городской. Наши города решительно не похожи на европейские. Мы больше связаны с градостроительством, с двухмерной природой нашей страны. Меньше интересуемся третьим измерением. И это не плохо, это наша внутренняя природа, органика, которую надо принимать.

В современной архитектуре два вектора. Один направлен в сферу урбанистики, планировки градостроительства (это ближе нам), другой — в сферу дизайна, вещи. Посмотрите на западные дома: они больше напоминают автомобили, лодки и т.д. Ощущение контекста в них практически отсутствует. Архитектурные объекты-вещи существуют сами по себе, их можно переставить с места на место. Эта тенденция сегодня декларируется во всех журналах.

Для нас это невозможно. Немцы, несмотря на то что они умудрились в своих городах вложить в каждый квадратный метр гораздо больше материала, не относятся к своим городам так же трепетно, как мы. Они практически ничего не восстановили после войны, и для них это естественно. Мы же все время стараемся возрождать, мучаем себя мифами по поводу восстановления вещей, которые часто не стоят того, и обольщаем подделками. Но не все так плохо, ни к чему сетовать. Архитектура, которую мы видели недавно на Арх-Москве, по-моему, особых опасений не внушает, а напротив, внушает надежду.

Влад Кирпичев: звезд можно вырастить.
Что такое вообще провинциальность? И что такое центр? Существует некая группа так называемых международных архитекторов, которая мигрирует по миру и диктует правила. Относительно их произведений вся остальная архитектура провинциальна. Если мы будем оценивать жанры, то окажется, что самый лучший стадион на сегодня cпроектирован для Пекина швейцарским бюро Херцога и де Мерона. Получается, что Англия в дыре, а Пекин расцвел. Но это же глупость! Ничего он не расцвел. Просто Пекин заказал проект звездам Херцогу и де Мерону, а те заказали проект известной инженерной фирме Ове Аруп (Ove Arup & Partners). Эти ребята сильно напряглись и построили, потому что появилось соответствующее программное обеспечение. И стадион — последний писк архитектуры и техники, по сравнению с которым все остальное меркнет, стал возможен. Но где? В Пекине!

У нашей архитектуры проблема одна: не хватает образования. Думаю, на меня никто не обидится, я тоже многого не знаю. Но есть вещи, которые мы обязаны изучить. Вы знаете Андре Блока, Фредерика Кислера? Нет. А Грег Линн без этих истоков непонятен. Мы были в центре FRAC в Орлеане, который специализируется на связях архитектуры и искусства. У них уникальная коллекция экспериментальной архитектуры: от Архиграмма 50–60-х до Айзенманна и Кулхааса 80-х. Эти макеты должны посмотреть и мы, и молодые архитекторы, чтобы понять, откуда растут ноги. Молодые думают, что они знают. Но они ошибаются. Надо освоить первоисточники, чтобы не быть эпигоном и подражателем. Мы не успели, поэтому надо помочь молодым ребятам, а дальше — полный вперед, и звезды появятся. А сейчас периферия срисовывает у москвичей, москвичи срисовывают с журналов. А международные архитекторы штудируют первоисточники, один из которых, кстати, — русский авангард. Стивен Холл сказал: первый мой проект был сделан по мотивам Малевича. Можно ли вырастить звезд? Можно. Но надо создать условия. В России может все очень быстро произойти. В 20-е годы, когда в Европе по отдельности были кубизм и футуризм, в России появился кубофутуризм. Весь мир думал, а наши просто взяли и сделали.