Архитектурное. Случай Бродского

В основном же он делает большие выставочные инсталляции и скульптурные объекты, мало связанные с архитектурой в общепринятом смысле.  Но при этом сам Бродский настойчиво называет себя архитектором, да и в большинстве публикаций его представляют как архитектора, чаще, правда, как бывшего "бумажника".

Художественное творчество архитекторов в основном имеет вполне понятное прикладное значение. В академической традиции оно связано с реалистической изобразительностью, необходимой для создания увражей и изучения исторических прецедентов. В модернистской традиции оно, в большей степени сориентировано на поиски новой формы. Можно, конечно, вспомнить "воскресное" творчество архитекторов, но и оно редко выходит на профессиональный художественный уровень.

То же, что делает архитектор Бродский имеет вполне самоценное художественное качество. Но какое отношение к архитектуре имеют глиняные инсталляции художника Бродского?

Когда-то, пытаясь в очередной раз упорядочить свой фотоархив, я обнаружил, что огромное количество снимков не попадает ни в один из стандартных разделов типа "здания", "пейзаж" и даже "детали".

Это снимки чем-то привлекших мое внимание случайных сочетаний предметов, фактур, материалов, каких то фрагментов. Эти снимки – самые важные и нужные для меня - я объединил в папку, которую назвал "архитектурное". Что значит "архитектурное"?

В одной из своих статей Петер Цумтор (насколько мне известно, в последнее время любимый архитектор Бродского) подробно описывает хруст гравия под ногами, скрип входной двери, металлическую дверную ручку и швы между плитками на кухне в доме своего детства.

Он говорит об этих детских воспоминаниях, как о сильнейших импульсах, постоянно влияющих на его архитектурное творчество.

С подобным чувством я разглядывал бесконечный стол инсталляции Бродского "Серое Вещество" (Нью Йорк, 1999). На нем расположились сотни глиняных вещей и вещиц, даже не вещей, а их хрупких проекций, не совсем точных, слегка деформированных, как все воспоминания.

Из всего множества этих глиняных памятничков меня, почему-то более всего зацепило пресс-папье. Потом я целый день думал об этом предмете. В памяти всплыл мраморный чернильный прибор на большом столе, за ним потянулась какая то сумрачная комната в огромной ленинградской коммуналке.

Я вспомнил, из какого мрамора было это бабушкино пресс-папье, как отвинчивалась бронзовая (или деревянная?) ручка и как подсовывались под крышку бледно-голубые листы промокашки. Вспоминал лиловые палимпсесты отпечатков, сгущающиеся к середине, и даже повторил кистью руки характерное волнообразное движение.

Вслед за пресс-папье и все остальные объекты со стола - "Мальчики с собакой", ремни, шапки и грелки - настойчиво потянули из памяти другие пространства, другие комнаты.

В этом было много "архитектурного".

Это смутное понятие определяет для меня поэтическую составляющую архитектуры. За ним нет ни определенного стиля, ни конкретного формального языка. Оно принадлежит совершенно особому типу профессиональной чувствительности к формам и способам пространственного бытия, обитания (в хайдеггеровском значении этого слова), деталям и подробностям мира. Собственно эта чувствительность и делает архитектора художником.

Это как раз случай Бродского.

Случай, тем более уникальный, что пути современного искусства и архитектуры заметно разошлись за последние полвека. В отличие от архитектуры актуальное искусство не обеспокоено ни красотой формы (в традиционном понимании), ни конструктивностью, оно критично и иронично по отношению к действительности, склонно более к анализу, чем к синтезу.

Оно в большей степени апеллирует к экзистенциальным и феноменальным сущностям, чем к ценностям абстрактной формы. И, как не странно, именно благодаря этому становится более "архитектурным".

Если, конечно, иметь в виду некую новую, иную архитектуру. Вряд ли случайно уже упомянутый Петер Цумтор своим любимым художником назвал не Мондриана, а Йозефа Бойса.

Между Бойсом и Бродским мало общего. Бродский художник театральный, повествовательный и ироничный. Но есть один мотив, настойчиво повторяю-щийся у того и другого.

Это память, воспоминания, следы. Профессиональная память архитекторов обычно обращается не столько к жизненным реалиям, сколько к историческим стилям и прототипам. У Бродского же память материализуется в перечислениях, рядах и множествах предметов, каждый из которых превращается в памятник.

Практически все, что он делает – это мемориалы, монументы людям, вещам, событиям, городам. Монументы покрываются таинственными знаками времени и распадаются, превращаясь в руины и первичную материю, песок. Но все же я не соглашусь с теми, кто видит в творчестве Бродского эсхатологический пафос.

Ему счастливо удается избежать, какого то бы ни было пафоса и назойливой дидактичности. Даже самая провокационная "Кома" (Галерея Гельмана, 2000), где город постепенно заливается нефтью, кажется не столько трагической метафорой, сколько изящным ироническим комментарием к неотвратимости судьбы. В конце концов, этот город, отразившись в черных нефтяных реках и каналах, оказался красивее прежнего.

Просто Бродский любит и ценит все то, что отмечено следами времени, что имеет индивидуальную историю. Если таких следов нет, их следует нанести, а историю сочинить.

Даже утопические его проекты представляются какими то воспоминаниями о будущем. Память вовсе не обязательно оборачивается тоской и ностальгией. Воспоминания – это материал искусства. Как кем-то было мудро замечено, в сущности, проектирование – это припоминание.

Бродскому есть, что припоминать и он умеет это делать. Также как он умеет видеть сиюминутное – точно, иронично, критически, но беззлобно. Добавим к этому интуицию, поэтическое воображение и безупречное чувство материала.

Мне совсем недавно посчастливилось увидеть первый осуществленный архитектурный проект Бродского. Его еще почти никто не видел.

Это сильная вещь. Архитектура, сделанная художником. Или инсталляция, сделанная архитектором. Надо признать, - все же художественная практика необыкновенно высвобождает архитектора. В постройке Бродского есть артистическая раскованность и непринужденность, которой не хватает практикующим архитекторам. И в тоже время в ней есть структура и дисциплина (хоть и парадоксальная), без которых не может быть архитектуры.

Я сфотографировал косые подпорки из неструганных бревен, лампы из оцинко-ванной жести и щелястую крышу уже заранее зная, в какую папку положу эти снимки.