Петроград, Петродождь, Петроснег. Метеосводка новейшей архитектуры северной столицы.

Сон этот снится всему городу уже не первый год и становится навязчивым. Но грезы перечеркивает явь. Если проезжаешь пол-Питера на такси, и с тебя берут по счетчику 16 рублей 34 копейки - как-то сразу понимаешь, что в этом городе не может быть много новой архитектуры. Как бы не хотелось относиться к этому роду искусств идеалистически, очевидно, что достойная внимания архитектура возникает только там, где есть лишние деньги.

В Петербурге их нет. Впрочем, при Собчаке город в новой архитектуре и не нуждался: ставка делалась на Росси, Кваренги и Лидваля. Но попытка соорудить на базе пассеистического мифа новую экономическую политику провалилась. Губернатор Яковлев, во всем берущий пример со "старшего брата", решил строить, а значит - привлекать инвестиции. Для чего ему кажется нужным как-то изменить сложившийся имидж города: перманентно умирающего, скучного, холодного, вэпэкашного, безбожного и т.д. Подправить ему погоду и строить не Петроград, а что-то более аморфное, более московское - Петроснег или даже Петродождь. Такого - веселенького, мокрого, постмодерного - здесь хватает.

Вполне логично, что на Госпремию выдвинут именно такой объект - торговый комплекс "Атриум" на Невском, 25. Понятно стремление каждого архитектора (тем более - главного, хоть и бывшего) сделать что-то в самом сердце города. Но поскольку облик Невского это святое, и малейшая попытка изменить его кончается скандалом (как было с козырьком "Невского Паласа", вылезшим за линию фасадов), то архитекторами Сергеем Соколовым и Никитой Явейном был найден путь обратный - от Невского вглубь, во двор. Но питерский двор - вещь по определению мрачная, одно слово - "колодец". Поэтому попытка запустить внутрь двора функцию Невского проспекта - торгово-развлекательную, репрезентативно-светскую - смотрится несколько комично. Чтобы ее оправдать, всякая "дворовость" изгнана, стены выкрашены яркими красками, устранен и другой классический дефект Петербурга - погода. Двор перекрыт стеклянным фонарем, и колонне, высящейся в его центре (неизбежная аллюзия на Александрийский столп) теперь ничто не угрожает; возноситься выше ее - некуда и незачем; головы непокорные мирно хрустят поп-корнами. В безумном сочетании красочности, кафетерийности, мемориальности, постмодерна и намека на серьезную реставрацию - видится нечто общее с храмом Спаса на Крови, который и не там, и не оттуда, и не про то, и вообще - "Москва". И тот кораблик на колонне, средь постмодерного надсада - он, натурально, негасимый, из Александровского сада. Церетелева флотилия.

Продолжает тему "двора, который не двор" интерьер Сбербанка на Среднем проспекте Васильевского острова. Это еще одна площадь, спрятанная под стеклянный колпак, но если "Атриум" - в силу своего местоположения - пародирует Дворцовую, то банку Владимира Зенкевича остается образ Стрелки. Присущая ей колористика здесь как бы состарена - пространство решено в зеленых тонах, зато размах абсолютно тот же: арки лезут одна на другую, уходя куда-то к стеклянным облакам, отчетливо-мраморная фактура продолжает тему противостояния стихиям, а образ ростральных колонн находит свое метафорическое воплощение в статусе заведения - только в роли ростров тут выступают капиталы обанкротившихся конкурентов. И если в "Атриум" выходят "как бы" фасады домов, то внутренности Сбербанка огорожены аркадами, экседрами, стеклянными плоскостями - то есть, это не столько "площадь", сколько архитектурно оформленное пространство, чьей задачей является противостояние окружающему миру - как и полагается Стрелке.

Тему стекла (и вообще модернизма) разрабатывает в Питере Марк Рейнберг. Несмотря на то, что зодчему 61 год, он с юношеским азартом упивается новыми возможностями, в том числе - компьютером, и говорит, что чистых модернистов почти нет: "Райт умер, я остался". Если приглядеться к его работам, то можно зодчего утешить: в Москве еще есть Стейскал, Кубасов и Хавин. Хотя размах, конечно, не тот: торговый павильон Рейнберга, приткнувшийся к Дому мод на Каменноостровском проспекте, развивает, скорее, сюжет коммерческого ларька, нежели московского небоскреба. Утилизация модернистского пафоса почти мистическим образом оборачивается против зодчего. Если ты честный модернист - нечего заваливать крышу тремя этажами мансард; а если хочешь попрекнуть небо тем, что оно пусто - не надо звать на праздник непослушания митрополита. Гостиница "Северная корона" на берегу Карповки (авторы - Марк Рейнберг и Лидия Ухова) строилась долго, еще незаконченной была "приоткрыта", на этом-то мероприятии митрополит Петербургский и Ладожский Иоанн (по совместительству - постоянный автор газеты "Завтра") возьми и скончайся.

Подсознательно отстаивание статуса города-богоборца можно увидеть и в новом здании гимназии на Чкаловском проспекте (архитектор Геннадий Фомичев). Все вполне прилично: пропорции, красный кирпич, бойничные окна, а вот башня - однозначно наводящая на мысль о школьной церкви, на деле является обсерваторией... Из того же рода мелких недоразумений - нижняя часть нового дома № 27 по 2-й линии Васильевского острова. Архитектор Святослав Гайкович настолько аккуратно вписался в среду, что равнодушный взгляд потомка и не отличил бы его дом от соседних, старших на сто лет. Но первый этаж здания выдает эпоху с головой: пара тощих колонн и чудовищная металлическая плоскость - это, увы, не игра с контекстом, а неизбежная дань инвестору или кому там еще. Похожим образом дискредитирует свою работу Евгений Герасимов: всего несколько грубых деталей - и его жилой дом на Суворовском проспекте начинает напоминать посохинскую "оперу" на Остоженке.

Удержался ничем не испортить свой дом на берегу Карповки Александр Шендерович. Это аллюзия на все "модерны" сразу: есть тут и кокетливая решетка ворот а-ля Кастель Беранже, и мощная короткая колонна в духе питерской неоклассики, и салатовый цвет модерна московского, и очень галантный контекстуализм - который уже наводит на мысль о современном нижегородском модерне. Который, конечно, и витальный, и смачный, и провинциальный - так ведь имеет право: город такой. Дом Шендеровича контекстуален точно так же: это не только внешнее совпадение с окружением, но и метафорическое его воплощение. То есть, это не модерн фон Гогена или Лидваля, а именно "модерн на тему Петербурга" - сдержанный, спокойный, усталый.

Далее возникает сугубо питерская загадка. Ну не может быть такого в Москве, чтобы Посохин вдруг построил что-то прекрасное, а Асадов - что-то чудовищное. В Питере же один и тот же зодчий с равным успехом лудит откровенную лабуду - и тут же вдруг делает что-то весьма пристойное. Выстроив в 94-м году этот симпатичный дом на Карповке, Шендерович достраивает сегодня таун-хаус на проспекте Динамо: безумные мансарды в пол-дома, красно-желтый вульгарный колер, хуже московских "Золотых ключей". А вот облажавшийся на Суворовском Герасимов строит свой таун-хаус на Крестовском острове - и совсем другое дело. Тут и план с интригою, на Палладио с намеком, и постмодернистские экзерсисы - на мотив фоминского Голодая, и трепетный вернакуляризм.

Парадокс продолжает Марк Рейнберг. Его элитный жилой дом на Мичуринской - вполне серьезное упражнение на тему постмодернизма в питерской ситуации. Большой объем, напоминающий формами доходные дома начала века где-нибудь на Каменноостровском, обрамлен (как то лицо у чеховского Треплева) стеклянными эркерами, полукруглыми скатами, увенчан причудливых форм крышей - все это, по меньшей мере, любопытно. Хотя и не слишком современно. Постмодернизм в Петербурге вообще как-то страннен, его постулаты мало вяжутся с классическими питерскими темами. Возможен он только в одном случае: как постмодернизм в Питере, про Питер и для Питера. Именно так сделал здание Сбербанка на Фурштатской Никита Явейн. Но о нем - отдельно.