Из кича в кэмп перелетая. Последний акт лужковского стиля: "дурь московская"

Порой - настолько запредельным, что это как-то даже смешно. А то и мило сердцу москвича. Приметами этой агонии мы бы назвали хрустальную часовню Зураба Церетели, "Наутилус" на Лубянке (Алексей Воронцов), и только открывшийся фонтан "Пушкин и Натали" у Никитских ворот (Михаил Белов).

Этот феномен мы бы определили как "московская дурь". Если "московский стиль" берет за образец внешнюю оболочку старой Москвы, а бюро "Остоженка" разрабатывает ее структурную схему (землевладения, працеллы, етс), то "дурь" покушается воспроизвести нечто еще более глубинное - ее вкус, ее нрав, ее широкую душу. Довести московское "аканье" до ора. И если лужковский "московский стиль" можно считать кичем, то "дурь" это уже, скорее, кэмп - осознанная игра в дурновкусие.

Суть в том, что необходимыми словами в разговоре о красоте златоглавой-белокаменной являются следующие: неправильная, беспорядочная, взбалмошная, суетная, бестолковая. Короче - какая-то нестоличная. Критерием столицы является, естественно, Питер, город хорошего вкуса, с точки зрения которого равно безобразно как то, что было на месте "Наутилуса" - хаотическое нагромождение главок и башенок, так и сам "Наутилус".

Но что хорошо питерцу, то москвичу - тоска зеленая. Именно этот хаос он воспринимает как главное достояние московской культуры, и именно этот механизм создания "безобразно-прекрасного" эксплуатируют Воронцов с Беловым. То есть, сами по себе части объекта могут быть неправильными, неточными, негармоничными (каковыми были и составные части "Лубянского угла": Пантелеймоновская часовня или Владимирская башня Китайгородской стены) - но в сумме они должны давать чрезвычайно живописный эффект.

Весь "Наутилус" построен именно на этом: на сопряжении заведомо несоединимых частей (модерна, конструктивизма и хай-тека), на нелепых пропорциях, на броскости и непривычности. Совершенно законно, что первую скрипку здесь играет модерн - стиль, полностью растворившийся в киче, даже в лучших своих образцах опасно близко стоявший к пошлятине, и тем не менее остающийся в Москве самым любимым. (Кстати, среди примеров кэмпа, собранных Сьюзен Зонтаг, половина - именно из его репертуара). На этот же парадокс работает и сама Лубянская площадь: со всей ее мрачной кагэбешной семантикой, с кондовыми коробами Щусева и Палуя, с которыми сочетаются (хотя и не должны) шехтелевский дом Купеческого общества, наземный вестибюль метро "Лубянка", арки "Детского мира", Политехнический. Неслучайно, что именно сюда метит и Белов со своим фонтаном-шаром.

Никитские ворота - тоже на редкость бесстильное и бесформенное место, однако одно из самых любимых. Причем именно москвичами, а не приезжими. И не в последнюю очередь - благодаря этой своей разноголосице, которая упорно не сливается в хор, а является, скорее, пьяным застольем. Но кто ж скажет, что оно плохо? "А белый лебедь на пруду-у-у!" - и мордой в салат. Мы русские, это многое объясняет. А еще мы москвичи - и это объясняет уже почти все. Единство и борьба противоположностей - вот наш девиз. "В Москве только птичьего молока нет" - но "хороша Москва, да не дома". "Москву селедками не удивишь" - но "в Москве сплетен не оберешься". Вроде бы и неблизко ("Кому нужно, и в Москву недалеко"), а вроде и рядом: "В Москве звонили, а в Вологде звон слышали", Короче, сплошной оксюморон, растянувшийся на восемь веков и восемьдесят тыщ квадратных метров.

Ни один нормальный человек не скажет про этот фонтан ничего хорошего. Даже самый беглый взгляд углядит очевидную несоразмерность ротонды и фигурок. Чуть более пристальный - огорчится по поводу профанации линий Большого Вознесения. Эстет скривится на золоченую шапку. Пушкинолюб содрогнется лубочности образов. Торопящийся пешеход тыщу раз чертыхнется, огибая образовавшиеся гранитные баррикады. Архитектор поморщится на неграмотное торчание капителей из-под антаблемента (зубы какие-то). Искусствовед сразу вспомнит препошлые часики-ротондочки, внутри которых обязательно занимаются чем-нибудь неприличным и т.д. Но если из этого множества вычислить некоего "москвича" - он скажет "гут". Потому что "по-масковски". Часовые любви у Никитских стоят.

Можно было бы сказать "гротеск". Но вот что характерно: неоклассицизм десятых годов, весь на нем строившийся, родился и процветал в Петербурге - то есть, в рамках суперутонченной культуры, понимавшей, что утрировать нужно, но всегда знавшей меру. В Москве гротеск делать не умеют, сразу впадают в шарж. Михаил Белов зарекомендовал себя как мастер кэмпа еще на Арбате - стащив из ломбарда золотую тётьку, посадив ее на вазу и заставив непрерывно справлять нужду (все это называется фонтаном "Принцесса Турандот"). Теперь непрерывному омовению подверглось наше всё, и понятно, что молодожены с большей радостью, чем к могиле Неизвестного солдата, побегут возлагать цветы к храму не самого добродетельного в русской истории брака. Ну-ка, Сашка, ярче брызни, наш союз, чем можешь, освяти.

Вашему обозревателю с его дурным московским вкусом "Наутилус", кстати, нравится. И он даже произнес вдохновенный спич на эту тему в телепередаче "Архитектурная галерея". А потом был просто потрясен: здание, "прекрасное вследствии своей безобразности", превратилось искусством монтажа в просто "прекрасное". Я говорил о том, что никто из архитекторов еще не додумался отрефлектировать это падение модерна в бездну кича, о том, что "Наутилус" будет последним произведением модерна в нашем городе (потому что куда ж дальше?), о том, что детали этого здания ужасны (безвкусные полуарки, невесть с какого бильярда прикатившиеся на фасад шары, бессмысленный разнобой окон, дурного качества железо, банально-постмодернистская крыша, аляповатая керамика) - но все это в целом как нельзя лучше символизирует ту часть образа Москвы, которая складывается из конфеток-бараночек, пьяных гимназисток и сибирских цирюльников.

Все это, однако, было аккуратно вырезано - и это-то лукавство расстроило меня более всего. Если есть в образе нашего города пошлость как непременная составляющая (и если кто-то ее эксплуатирует), давайте честно в этом признаемся. "Наутилус" абсолютно логичен в этой парадигме - будучи абсурден в парадигме сугубо архитектурной. И его авторы не могут этого не понимать. И неприятно именно то, что архитекторы, заведомо знающие, как должно, цинично потакают деревенскому вкусу власти. И даже идут на опережение: мэр еще и не созрел на такое, а ему услужливо подсовывают нечто настолько чудовищно-безграмотное, что устоять перед соблазном невозможно. Это действительно настолько плохо, что даже уже хорошо. Но это - рафинированная эстетская игра, мэр же принимает ее за чистую монету. Уже одно то, что Воронцов соединяет в "Наутилусе" именно модерн и хай-тек, говорит о тонком расчете: первый - любимый стиль народа, второй - самое свежее слово в профессиональной среде. То есть, он знает что почем, но при этом ставку делает на низменный вкус: самая очевидная характеристика здания - оно веселое и непривычное. И своей абсурдностью оно, как и два других объекта (где вы видели часовню из хрусталя? и к чему фонтан в городе, где полгода зима?) - оно замечательно укладывается в сугубо московскую нелепость. Ему - отцовское наследство, а ей - пожизненная крепость.