За ними не заржавеет. В русской архитектуре началась "металлическая" эпоха

А последний камин Алексея Козыря - это вообще проекция Zippo на архитектуру. Негасимый огонь внутри железа плюс специфический запах. Zippo, кроме того, тяжелая, таскать ее в кармане - мука, так что это чистой воды жест - такой же, как козыревские металлоизделия: увесистые, брутальные, сугубо мужчинские. И совершенство устройства то же - обнаженное пользователю, дарящее кайф от эксплуатации: заправить бензином, поменять кремень, чиркнуть об колено. И то, что лучшая квартира ЧК (Чувелева/Козыря) собрана из обломков самолета - тоже понятно: это тот самый самолет, который Брюс Уиллис сбил своей "зиппой".

Успешное проникновение Zippo в русское сознание обусловлено ее миниатюрностью. Если бы архитектура Нормана Фостера умещалась в карман, к ней было бы совсем иное отношение. Запад знал, что экспансию надо начинать с мелочи, а уж угнездившись, металл начнет разъедать русский менталитет - как та "ржа", каковым словом советские публицисты любили клеймить тлетворное влияние Запада. Там металл был принят сразу. Одни полагают, что хай-теку двадцать лет (в 1977 году был открыт Центр Жоржа Помпиду), другие ведут отсчет от парижского дома доктора д`Альзаса (открытый в интерьер стальной каркас; 1932), третьи - от студии Имзов в Санта-Монике (заказали по промышленному каталогу готовые детали и собрали; 1949), четвертые - от Хрустального дворца Пэкстона (1851). Как бы там ни было, металл на Западе всегда был не только конструктивной необходимостью, но и предметом эстетического любования: от Эйфелевой башни до ар деко и хай-тека.

Русская же архитектура металл не жаловала. Относилась утилитарно, прятала в стены, кирпичом и деревом маскируя. Если же и обращалась за красотой, то ограничивалась чугуном. Русский хай-тек - это всего пять-шесть вещей: башни Татлина и Шухова, балконы Вольфензона и Левиковского, Крымский мост и станция метро "Маяковская". В остальном - мелочь: фонари, ограды, дверные ручки, балконы, перила, ограды. И главный смысл железа везде один и тот же: оградить, прикрыть, не пустить. Самая в этом смысле знаменитая - решетка "Октябрьской", где за устрашающим частоколом висит синее-синее небо.

Считается, что техники вообще (и металла, как ее составляющей) человек должен либо бояться, либо слепо в них верить. Советский же человек по поводу металла испытывал, скорее, глухую тоску: в школе - сбор металлолома, в пионерлагере - кружок чеканки, в армии - алюминиевая посуда. Кран течет, кастрюлька прохудилась, а кто не хочет грузить алюминь, тот пойдет грузить чугуний. В отличие от дерева, металл на Руси почитался материалом недобрым, и все его прилагательные несут двоякий смысл. "Железный" человек по Далю - стойкий, твердый, но при этом немилосердый и бездушный (см. железный Феликс, железный Шурик).
Был короткий период обожания метала: когда нам разум дал стальные руки-крылья. Но располагался металл или где-то очень высоко (в небе, в космосе), или глубоко (в метро). Никакого обытовления, никакой конверсии смысла не допускалось. Оттепель бредила пластиком, и только в 70-е годы металл начал проникать в быт: браслеты часов, мебель, посуда. Но все это был импорт. А в 91-м году подкралась конверсия, Игорь Сафронов распрощался с кабэ, где мудрил над "Бураном" и "Энергией", и пошел делать сейфы.
Так что началась новая история металла в России вполне в духе традиции - охранительски. Сейфы, бронированные двери, кассовые окна, тамбур-шлюзы. Но сберегательный пафос был вскорости дезавуирован элементом соблазна: сейф "Диана" это женская фигура, чьи груди надо покрутить, набирая шифр (т.е. возбудить) - и она (он) откроется. "Я всегда подозревал, - заметил Григорий Ревзин, - что между вскрытием сейфа и обладанием женщиной есть что-то общее"... С другой стороны, этот сейф разрешает проблему Фернана Леже, который полагал любовь к нагому женскому телу главной бедой современной ему живописи, и писал так: "По мне лучше взять в качестве сюжета пулемет или же завтор трехдюймовки". А тут тебе сразу и женщина, и затвор.

Конечно, характерный щелчок сейфа - это не только Zippo. В прапамяти - передернутый затвор карабина. Но и эту опасную тему "Биоинъектор" переосмыслил - в магазине оружия "Арсенал". Архитекторы "АБД" придумали стеклянные призмы в рамах, стоящие на синем бархате. Сафронов же предложил рамы убрать, а стекла повесить. Свет, идущий сверху, проявляет на полу пятно, и граница между оружием и покупателем становится вроде бы эфемерной, а с другой стороны - очень видимой, значимой. Она одновременно и существует, и не существует;коммерция делит пространство пополам с мораль: думайте сами, решайте сами.
Таким образом, новое художественное качество родилось благодаря техническому ноу-хау. Именно за это "Биоинъектор" так любят архитекторы (Асс, Левянт, Скокан): сафроновская смекалка непременно одарит их чем-то неожиданным. Но и в сейфах фирма гнет ту же линию: каждый - предмет искусства. Сейфы украшали и раньше, но всегда это было декорирование железного ящика. "Биоинъектор" же разрабатывает функцию и форму одновременно. Рядовой сейф, например, обязательно имеет петли. "Биоинъектор" решил их снять, разработал новую схему - и образ сейфа стал совсем иным, еще более таинственным. Не говоря уж о практической стороне дела: пришел медвежатник петли срывать - а их нет! ("Вскрыть можно любой сейф, - говорит Влад Савинкин. - Вопрос только, за какое время. К нашим - претензий не было").

С приходом в 92-м году двух "тафовцев" - Влада Савинкина и Владимира Кузьмина - "Биоинъектор" начал экспансию в архитектуру: столы, стеллажи, лестницы, офисы, магазины, охранные будки на Неглинной. Мастерили депозитарий Юрия Аввакумова, двигали стены в музее Сахарова, одевали в ажурную броню домик на Соколе. Порой приходилось работать спасателями, как в случае с дискотекой "Park". "Художники хорошие люди, - вздыхает Кузьмин, - только технологии не знают. Мы же сначала думаем, как может работать конструкция, а уж потом ищем ей адекватное эстетическое воплощение, форму".
Отсюда возникают такие эффектные вещи, как стол, чьи ноги соединены "в одно касание"; "парящие" над стойкой стекла (офис "Курской-товарной"); выгнувшаяся дугой железная вешалка, утыканная гильзами-крючками. Обратный ход - от образа к технологии: сейф "Сыр" с дырявыми панелями; стеклянная столешница, взгромоздившаяся на чугунные трубы; забор "под Мондриана". Жанров - множество, но почерк узнается безошибочно. Присужденная им в этом году Государственная премия так и аргументирована: "за внедрение фирменного стиля".

Следующим шагом "Биоинъектора" должен быть, видимо, дом-сейф. А у Козыря - дом-камин. Гротеск, который ощутим во всех его вещах - это изменение масштаба: камин как увеличенный уголок. Таке пристально снимал шестеренки, коленвалы и волноводы Родченко. Эдакий блоу-ап в квадрате. Конструктивизм разъят на запчасти, чтобы быть собранным в ином масштабе. Как комментарии Набокова к "Онегину": строчка разрастается в страницу, но не становится академическим занудством, а превращается в оригинальный шедевр.
И в вызов интерьеру, который у нас обычно женский: мягкий, теплый, уютный (чтоб жизнь была похожа на фруктовый кефир). Интерьер ЧК - режет глаз, жжет и колет. Возбуждает и возмущает. Но при этом - все очень функционально. Это, собственно, и есть главный пафос ЧК - чтоб все работало. Чтоб замочки закрывались, ящички выдвигались, колесики крутились. Естественным образом они пришли к тому, что все вообще должно двигаться, или, по крайней мере, вращаться вокруг своей оси. Но если в кручении стойки для бутылок (эдакая перевернутая елка, у которой вместо веток - пустые гильзы) есть практический смысл, то аналогичное вращение камина (дом на Николиной горе) ставит человека вне Солнечной системы: ибо он распространяет тепло как солнце, а вращается как земля. Парадоксальная картина мира дополняется тем, что тремя метрами выше камина, чуть ли не в воздухе, болтается аквариум. Я не знаю, как там рыбкам, но видеть каждый день море там, где ты привык видеть небо - такого ни Садко, ни Кусто не выдержат. И если в "самолетной" квартире в аквариум была погружена ванна, здесь - светильник. Немного солнца в холодной воде - и перевернутость становится абсолютной.

Но это еще что. В последней квартире Козыря вращаться стала кровать. Импульс был элементарный: есть спальня, в ней - кровать, и больше ничего. Бес парадоксализма толкает Козыря к тому, чтобы завертеть все это в ненужный вроде бы аттракцион. Но интуиция художника сама собой втягивает мощную метафору. Ракурс первый: секс-карусель (в интимных разговорах с архитектором заказчик вспоминал, как занимался "этим" на качелях). Ракурс второй: люлька (ложе качается относительно основания кровати). Ракурс третий: умирать на такой кровати тоже по кайфу. Как мы представляем себе смерть? Как в кино: герой лежит, а над ним вращается небо. А тут ты можешь показать смерти средний палец: fucking dead!

По аналогии с "самолетной", эту квартиру на Тишинке можно назвать "мотоциклетной". Мотоцикл менее утилитарен, чем автомобиль, менее удобен, но более динамичен и озарен одним: "живи опасно" (так обозначил сверхидею русского хай-тека Григорий Ревзин). Опасность - неожиданный компонент быта, но, несомненно, возбуждающий. Заказчик - холостяк. А статистика свидетельствует, что основная масса покупателей "харлей-дэвидсонов" - одинокие мужчины. Так что соединение металла, риска и секса совершенно естественно и вполне сопоставимо с "Автокатастрофой" Дэвида Кроненберга: разбиться, чтобы предаться любви. Или любить, чтобы разбиться. Правда, сейф "Диана" появился у "Биоинъектора" раньше, чем погибла принцесса.

Хай-тек это искусство как производная от технологий. Упоение прогрессом, новизной, возможностью быстро и просто собрать готовые детали, разобрать. Но честный художник, как правило, техническому прогрессу противостоит, прозревает в нем беду. Нынешний русский хай-тек как бы заранее "заточен" на беду. Контраст фактур, контраст с интерьером, драматизм пространств, страсти роковые на каждом углу (овал хай-тек презирает). Непременная у ЧК зелень - это не только контраст, но двойственность взгляд на вечность: вечность это не когда прочно, а когда мягко, легко, чисто, зелено.

Сверкающий металлом Фостер - это все равно что голливудские саги, Бэтмен какой-нибудь. А вот в "Пятом элементе" положительный герой обретается среди железных руин, в декорациях industrial. И ЧК проектируют свои интерьеры в будущее именно под него. Не то чтоб хороший человек не сможет жить в Post-PC-интерьере, но правильные парни будут все-таки где-то в другом месте. И принципиальная рукотворность русского хай-тека идет от того же: ну не будут они жить как все, пусть там даже унитаз какашки дегустирует и маминым голосом вздыхает, что вчера ты опять перебрал. Можно, конечно, сказать, что хай-тековский интерьер сегодня - это элитарная вещь, но если глянуть из будущего, то это вполне привычная обитель романтического отшельника.
Всем нашим "металлистам" лет по 30 с хвостиком. Металл - прерогатива молодости. Символизирует громкость (хэви-металл), презрение к маминым стекляшкам (железные клепки и браслеты), скорость (мотоцикл), агрессивность (цепи), и, конечно, секс. Поэтому больше всего металла в московской индустрии развлечений: это клубы (в "Славе", "Депо 2000", "О.Г.И."), кинотеатры ("Стрела"), магазины ("Седьмой элемент", "Лео"), салоны ("Частная коллекция", "Фабрика В.И.П."). Конечно, справедливо будет сказать, что все это не архитектура, а дизайн. Но с дизайна, с интерьера, все и начинается.