Форель разбивается об лед. Ледовый дом Андрея Бокова как метафора неизбежного компромисса архитектора и власти.

Можно по этому поводу страдать, можно воспринимать это как неизбежное зло, но можно поступить еще хитрее: материализовать, или даже - метафоризировать эту ситуацию.

Андрей Боков - очень крупный архитектор. И, похоже, единственный в Москве, кто умеет строить крупное, но качественное. Любой новый небоскреб на порядок тупее центра "Сейе" на Саввинской набережной, а любой новый особняк или банк на порядок меньше офиса "Самсунга" в Гнездниковском переулке. Этот размах пробирается в самые неожиданные места - например, в музей Пушкина на Пречистенке, чья третья очередь только что сдана. Громадный зал, перепеленутый стеклом и железом, неуловимо напоминает, ну, скажем, каток. Подобными объектами сегодня как раз занят МНИИП (Институт проектирования объектов культуры, отдыха, спорта и здравоохранения) - где Боков работает директором.
Вообще-то, он мог бы не везти на шее целый институт, а иметь персональную мастерскую. И был бы завален заказами. Друзья объясняют этот "парадокс" активной гражданской позицией Андрея Владимировича, враги - дальновидными стратегическими выгодами, но продуктивнее третье. Похоже, это именно попытка примирить город и хорошую архитектуру. Понятно, что у профильного института больше шансов получать крупные и надежные муниципальные заказы, чем у частного бюро. И хорошо известно, что с такими заказами делает "Моспроект-2". Боков пытается навязать городу большую, но хорошую архитектуру - порою ценой собственной биографии как архитектора.

Он хорошо знает мировую архитектуру и как вообще-то надо бы строить. Боков, по правде-то, модернист или даже деконструктор, один музей Маяковского чего стоит. Но при этом прекрасно понимает, что большие объекты так строить не дадут. Искать компромисс путем подгонки собственных фантазий к вкусу мэра всем давно надоело. Понятно, что дом в Гнездниковском мог бы быть построен и без нижней части - как одна большая деконструкция, сегодня скромно обретающаяся наверху. И как был сделан музей на Лубянке - самое лучшее его произведение. Но ясно, что так нельзя. И ясно, что длить эту бодягу тоже нельзя, Кириенко все равно не выберут. Как быть?
Есть вариант Скокана: строить очень маленькие и очень изящные здания, в которых лишь какой-нибудь элемент проговаривается о том, что это вообще-то искусство, и искусство конца ХХ века. Есть вариант Асадова: ломать старые фасады суперсовременными вставками, но все эти стеклянные призмы и клизмы отчего-то только подчеркивают прелесть старого. Есть, наконец, вариант Воронцова: делать так, как хочет мэр, но с жутким гротеском, впадая в кич - так, чтобы чудовищность этих требований становилась очевидна. Но очевидной она не становится, message ни до мэра, ни до москвичей не доходит. Что же делает Боков? Он берет эту трагедию и материализует ее как таковую.

Проект Ледового дома Ирины Родниной на Шлюзовой набережной - это совершенно очевидный, и даже несколько плакатный конфликт. Форель разбивает лед. Лед, понятно, это собственно каток - нависающий над рекой круг с отсеченной частью, в поперечном сечении которого становятся видны все ребра и мускулы конструкции. Я уже было обозвал его "крабом, вылезающим из воды", но Боков мягко поправил: "Глядящийся в воду". Что уже само по себе какое-то японское трехстишие.

И вот в этот абсолютно авангардистский круг (фигура эта, кстати, присутствовала и в одном из вариантов офиса "Сейе" - и делала его куда интереснее, чем состоявшаяся зеркальная бочка) ледоколом врезается второй объем - форель. Острый угол в плане повторяется острым углом на фасаде. В прошлом веке о таком говорили "дом-утюг", теперь говорят "дом-корабль", но интересно то, что сама по себе плоскость фасада есть абсолютно банальная кирпичная стена с унылой чередой окон. Правда, на середине она поворачивает и начинает рассекаться стеклянной лестницей, но начинается тем не менее как привычная часть городского пейзажа. А аллюзия на Кузмина оказывается неправомерной, поскольку у него-то форель была авангардистом, разбивающим лед, а тут все наоборот.
Таким образом все сооружение являет собою метафору сегодняшнего компромисса архитектора и власти. Вот вам кусок, как вы хотите, вот кусок, как я хочу, а вместе им не сойтись. Если только подобной аварией. Начинаясь так, как вроде бы положено строить в историческом центре, здание вдруг взрывается клином, обводит защитника, на скорости влетает в зону противника, объезжает ворота, резко разворачивается - и шайба в сетке. Это движение есть еще и некое размышление о том, как строить на "окраине центра". В центре надо строить аккуратно ("Мы же договорились, что в центре строим под старину!" - обиженно восклицает Ресин), на окраине можно расслабиться. А как быть с этими краями? Место вообще-то довольно тухлое: вроде уже не центр, хотя Кремль еще видно, река здесь слишком широка, колокольня Новоспасского маловата, а высотка на Котельниках - далековата. РКЦ "Красные холмы", взгромоздившийся на Стрелке, с ролью доминанты явно не справляется. "Холмы", конечно, пытались взять высотой, но стали только символом "лужковского башенничанья".

Боков же принципиально распластал свой каток - и здесь, помимо всего прочего, проявляется новое представление о спорте. Чем был спорт в СССР? "Быстрее, выше, сильнее", "от значка ГТО - к олимпийской медали". Здесь - никакого напряга. Пришли всей семьей и на целый день. Покатались, покачались, сходили в бассейн, в сауну, попили, поели. Точно также весь этот архитектурный конфликт - условно говоря, модернизма с историзмом - как-то на удивление нетрагичен. Скажем, спорткомплекс "Олимпийский" это интересная архитектура, но под ним погибла дюжина переулков Первой Мещанской. Дух этой трагедии, может, и выветрится через поколение, но ощущение того, что на старую Москву здесь упала бомба - останется. В боковском же катке нет никакого хамства, компромисс на всех уровнях. Становясь поперек набережной, дворец вроде бы бросает вызов городу. Но тут же приподнимается на лапах, пропуская под собой машины. Приземляясь в городе чужеродным вроде бы объемом, он на редкость галантен: выбрасывая конькобежца за набережную, он дарит ему совершенно новые виды на город - через стеклянные стены катка. А острый угол второго корпуса есть еще и воспоминание о Стрелке, которую убил Шлюзовой мост и которую Боков нежно любил.

Все это совершенно естественно, поскольку наряду с поиском новых форм Боков занят и реабилитацией старых: восстанавливает Китайгородскую стену, строит зоопарк, проектирует Остров. То есть для него конфликт старого с новым есть теоретическая проблема, которая, впрочем, вполне разрешима. Он может соединить - пусть и через конфликт - старое и новое, историзм и модернизм, блестящее советское прошлое - с не менее блестящим капиталистическим будущим. Этот каток ведь еще и метафора к биографии самой Родниной. Она уехала, но она приехала. Была звездой, стала никем, но забыть ее не успели и все снова будет хорошо. И ее Ледовый дом не растает как растаял ледяной дом Лажечникова. Там, кстати, лед символизировал непрочность бироновщины, а здесь его смысл совершенно обратный. Он еще раз оказывается положительным героем - и в этой попытке перевернуть архетип Боков выглядит все-таки модернистом.

Ледовый дом Ирины Родниной. Авторы: Андрей Боков, Алексей Сержантов (главный архитектор проекта), Дмитрий Буш, Алексей Ханджи (конструктор).

Строительство должно начаться летом следующего года. Тем временем проект получил вторую премию на фестивале "Зодчество-99".