Интервью с Юр. Аввакумовым, куратором Российского павильона на Биеннале-1996

Н.М. - Простота, с которой этот лозунг, был отработан - разве не удручает?

Ю.А - ... А вот в нашем павильоне тема этики была представлена с точки зрения человека, позабывшего, что в стране война, беженцы, беспризорники, в руину превращен Грозный, и упоенно заклинающего: ''Красота спасет мир''. Я не осуждаю, я всего лишь констатирую, что нашим архитекторам нет дела до гуманитарных проблем. Но именно потому что в России с этикой плохо, на заданную тему ответить мы были обязаны. Могло быть совсем стыдно, если б не Илья Уткин.

Н.М - Но ведь это жест художника, который отвергает всякое понуждение...

Ю.А. - Довольно наивный жест. Тем более, когда участвуешь в Олимпиаде, то странно отвергать правила соревнований.

Н.М. - Но ведь это не спорт...

Ю.А. - Спорт! Это не только представление достижений, идей - это конкурс. Нелепо, знаешь, на конкурс космонавтов посылать садовника. Даже очень хорошего. Со своим уставом… В чужие сани… Оденусь во все коричневое…Для нас все это трагикомично. Сама сцена открытия российского павильона дорогого стоит: выстроились «бумажники», (впрочем, один – уже вполне успешный коммерческий архитектор), и рядом - строители, для которых вся этика в том, чтоб строили из их камня, правительство Москвы, для которого этика это распределение заказов, тут же - ГЦСИ, для которого вся этика - ездить каждый год в Венецию и купаться на Лидо, кураторы – у которых вместо этики эстетика.
А трагедия может быть в том, что на следующую Биеннале вообще приедут Посохин с Лужковым.

Н.М. - А что, западные архитекторы от этого свободны?

Ю.А. - Когда Холляйн заглянул к нам в павильон, то их министр был при нем, а не наоборот. Совсем другая система ценностей. Опять же спортивный пример – на пьедестал почета ни массажисты, ни даже руководители делегаций не поднимаются.

Н.М. - Ну наш официоз тоже ведь приехал вслед за Михаилом Филипповым - может, это не так плохо? Заинтересовались...

Ю.А. - Они приехали не благодаря Грише или Мише, а благодаря каменному спонсору. И не ради культуры.

Н.М. - Насколько вообще политика играет роль в Биеннале?

Ю.А. - Никакой. Она играет роль только там, где идет распределение заказов. На Биеннале же роли играют только архитекторы. А министры приезжают и их приветствуют. А у нас ты знаешь, кто стоял в первом ряду.

Н.М. - Чем отличается от предыдущих?

Ю.А. - В прошлой - «Архитектор как сейсмограф. Предчувствие будущего» - не было таких откровений, как Грег Линн. Не было новой формы. Та Биеннале скорее фиксировала status quo с деконструктивизмом, минимализмом. А здесь есть точечные прорывы в новые пространства. Еще даже не закрепленные постройками. Но зато на прошлой было куда меньше деклараций и больше собственно архитектуры. Тема, заданная Холляйном, была менее обязательной и более метафорической. А Фуксас задал литературу. И кроме того: этика - не то, что надо заказывать, поэтому мне казалась надуманной тема Биеннале.

Н.М. - Может быть, обилие музыки и кино, материала, не имеющего отношения к архитектуре, именно с темой и связано?

Ю.А. - Фуксас, конечно, диктовал. И не по теме, а формируя облик выставки. Многие поэтому попытались решить тему не средствами архитектуры. Архитектор, которого вдруг попросили стать художником – не всегда адекватен. Хотя лучшие из архитекторов – несомненно художники, и, вполне вероятно, что новая архитектура рождается именно в мультидисциплинарном синтезе. И инсталляции, которые мне кажутся сырыми, может быть и есть поиск.

Н.М. - Линн похож на биоморфистов. Но когда ты понимаешь, что эта новая форма есть природа, которая пропущена через машину, и ты видишь, откуда эта форма рождается, видишь процесс, как это происходит - тогда веришь.

Ю.А. - Процесс играет главную роль в рождении этой формы. Копировать природу - путь отработанный. А когда форма не копирует природу, а живет как природа, рождается из оцифрованного движения - это другое. Это же не веточку сосканировали и подвергли трансформациям, это сугубо компьютерная форма. Не важно, что в исходнике, главное - как идет процесс. Пусть она напоминает моллюска, анатомированный орган - важно, что эта форма стремится пульсировать, жить - а не быть конечной, формальной снимком чего-то другого. В компьютере она уже живет, остается понять, как она может жить в реальности. Идет поиск движущейся формы. Машинизированная архитектура - это уже отработано, Рейхстаг, Институт Арабского Мира...

Н.М. - Взять зажигалку - и можно сделать дом. Она может быть из чего угодно, но вопрос - это игра или это насущная потребность?

Ю.А. - У американцев играют студенты. В играх много чего появляется. А задание на тему «сделать архитектуру из пепельницы» давно уже существует в западных школах.

Н.М. - А не кажется ли тебе, что классики как-то провалились - и все эти молодые французы-американцы-японцы были куда интереснее?

Ю.А. - Какие классики? Тех, кто выставлялся 20 лет назад в «Присутствии прошлого»здесь нет, на Биеннале как на выставку актуальной архитектуры, по определению, приехали совсем другие люди. Не меняются кураторы, но приходят новые художники. А что Фостер выглядит скучно – так дай нам Бог, чтобы у нас была архитектура такого класса.

Н.М. - Но может уже тогда не надо уметь чертить, а надо уметь совершать художественные жесты?

Ю.А. - Линн работал у Эйзенмана. И чертить умеет. Архитектурное образование тоже постоянно меняется.Везде, кроме Московского Архитектурного института. Я, например, так, как студенты Линна - уже не смогу, но и те, кто у нас вдвое меня моложе - боюсь, тоже не могут.

Н.М. - Компьютер становится креативным фактором в архитектуре, но при этом - все время проколы: то диафрагмы у Нувеля не работают, то у Фостера крыша течет...

Ю.А. - Я думаю, новая архитектура рождалась - всегда - только на  предельном технологическом усилии. Космонавты вон тоже все свой Мир чинят.

Н.М. - Но телефоны и космос - это же другой ряд! Нувель-то хочет получить на этом новое художественное качество!

Ю.А. - Вот. Я видел их работающими, но суть не в этом. Пусть и не работают иногда, главное - мы знаем, что эти диафрагмы должны работать!