Синьки не горят. В московских музеях открылись выставки двух великих "бумажников": Пьетро Гонзаги и Якова Чернихова

Последний термин появился во второй половине 80-х, когда молодые русские архитекторы, лишенные возможности строить, вкладывали весь свой дар в международные "бумажные" конкурсы - и повсеместно побеждали. Но столкновения с реальностью (заказчик, градсовет, стройка) почти никто из них не выдержал. Последние десять лет они в основном мучаются, комплексуют, интригуют и производят на окружающих тягостное впечатление.

Но величия ими сделанного это как-то совсем не отменяет. История новейшей русской архитектуры начинается именно с них. Некоторые находят их влияние даже в "московском стиле". Но все эти лужковские башенки как минимум плохо нарисованы - а по части рисования "бумажникам" равных не было. Да, просто потому, что им не было нужды задумываться о том, как это сделает строитель, - они думали о том, как это может быть. Как это должно быть.

В истории русской архитектуры был краткий миг, когда зодчий шел на поводу у художника. Вся неоклассика 1910-х годов словно бы соскользнула с листов "мирискусников". Разбухшие колонны, застекленные арки, полуротонды и руст на полдома - все это рисовали Добужинский, Сомов и Лансере, а Фомин, Щуко и Лялевич строили. Как люди образованные они не могли не любить античности, но как дети декаданса добавляли в нее перца. Cмещали пропорции, утрировали, заостряли.

И если настроения той эпохи - символизм, мистицизм, религиозный подъем (в любом случае - ощущение того, что миров два), то ключ к ее искусству - театр. Но в этом переживании архитектуры как театра у неоклассиков был предшественник - Пьетро ди Готтардо Гонзага. Открывшаяся позавчера в Музее архитектуры выставка его графики поражает как "мирискусническим" видением пространства, так и стилистически близким его оформлением. Боковые ракурсы, утрированный передний план, буйство светотени. Перо его словно бы дрожит - и колонны пухнут, как у Фомина.

Переехавший в сорок лет из Италии в Петербург, он расписывал потолки в Павловске, планировал тамошний парк, оформлял триумфальные арки, но в основном рисовал декорации. Мечтая о том, чтоб на сцене все было правдоподобно, Гонзага - прекрасно зная законы оптики - понимал, что на бумаге для этого все должно быть немного не так. С этого "не так" и потек в русскую архитектуру ручеек художничества, о чем сам Гонзага говорил: "Цель декорировки - делать великолепным, выразительным все то, что строительное искусство сумело бы сделать только прочным, удобным, пристойным".

Но прошло полтора века - и художники разом отреклись от "украшательства" и "архитектурных излишеств". Русский авангард увидел красоту в конструкции здания - те самые прочность и удобство. Но художником архитектор быть не перестал, и самый яркий пример тому - Яков Чернихов, чья выставка открыта в Третьяковской галерее. Он, как и Гонзага, практически ничего не построил, но предвосхитил едва ли не весь ХХ век. Это пафосное словечко выставка наполняет конкретным содержанием: в черниховских фантазиях есть "дома на ножках" Корбюзье, полусферы Нимейера, небоскребы Америки, законченный год назад комплекс Виго в Дефансе.

Практически энциклопедия. И это не только конструктивизм с его врезанными друг в друга объемами, глухими плоскостями, мачтами, ленточными окнами. Все без исключения формы, использованные ХХ веком, уже есть у Чернихова. Но сколько в нем еще остается! Как он любит развешивать объемы в воздухе - словно бы прозревая будущие "пробки"; как обожает цилиндр - неизбежный в уплотняющейся застройке; как он занимается цветом - догадываясь о кошмаре грядущей серости.

Нас дурили, говоря, что пятиэтажки - это наследие авангарда. Чернихов горячо протестовал против "голой коробочной архитектуры, не удовлетворяющей наш глаз". Из Чернихова пятиэтажки не выводятся никак - но именно потому, что таких, как он, задушили, в них и живем. В отчаянии в 1938 году он пишет письмо Сталину. Уверяет, что "пытается отразить мощь и силу социализма", признает свои ошибки, но при этом призывает увидеть в своих работах то, "что двигает прогресс архитектуры". Удивительно, насколько он прав в том, что касается будущего, и насколько смешон в том, что касается настоящего.

Видя, что его фантазии никому не нужны, он принимается сочинять "Дворцы коммунизма". Это уже почти сталинская классика - колонны, арки, гигантизм, но рука фантазера видна и тут. Взметнувшаяся полуарка, символизировавшая прежде полет авангарда, классицизируется, становится знаком совсем иной архитектуры. Линия, конструкция, объем - все это уходит, растворяется в акварельном месиве. Его называли "советским Пиранези" - но в этих "Дворцах" ты видишь прежде всего "Тюрьмы"...

Этот пиранезиевский цикл на удивление "интернетен". Там нет целого - всегда только фрагменты; нет центра, конца, начала - лишь переходы да перекаты; нет цели - есть одно непрерывное движение. Про Чернихова такого сказать нельзя, но то, что рядом с его проектами висят сделанные по ним компьютерные модели, свидетельствует, что всякое талантливое визионерство рано или поздно кому-нибудь понадобится.