Глаза в лесу. Как Алексей Козырь впал в детство и что из этого вышло

Количество бабла переходит в качество медленно и неохотно. Кто-то из советских "прорабов духа" (кажется, Лебедев-Кумач) писал в дневнике: "Ну, еще два новых костюма, ну еще одна машина, дальше-то что?" Можно, конечно, сделать из дочки поп-звезду, но это только на радость бабушке.

Вся "новорусская" эстетика легко описывается одним словом: "жлобская". Кроме манифестации богатства, в ней ничего нет. И ничего принципиально нового, за исключением пресловутого "стиля жизни" ("Вылезает "новый русский" из "мерса"...) она в культуру не принесла.

Богатых увещевают: "Посмотрите, сколько хорошего сделали ваши предшественники - рябушинские да морозовы! Какие они после себя коллекции оставили, какие дома!" А наши-то, может, и хотят, да не могут: чтоб тот же дом остался в истории, в него надо еще кое-то вложить, кроме денег. Душу, характер, судьбу... Но у нас пока - только материализация комплексов.

Это почти как в "Сталкере". Один из тех, кто попал в Зону, получил возможность исполнять свои желания. Но исполнялось совсем не то, о чем он просил! Потому что Зона воплощала лишь самые подлинные, самые тайные мечты. Так и у нас: на подмосковные поля выперло подсознание бывших советских граждан. Которые - о какой бы там красоте они не толковали - на самом деле мечтают только о том, чтоб побольше пожрать да подольше поспать.

И вдруг, в череде этих краснокирпичных уродцев появляется инородное тело. Когда идешь по улочке поселка Горки-10, и в конце ее неожиданно возникает "оно", ощущение такое, словно кто-то запорол кассету и посреди щебетанья Алсу прорвался дикий хард-рок. Или вдруг, по недосмотру редактора, в мыльную оперу попал кусок жесткого порно. Или в провинциальный зоопарк завезли тиранозавра.

Канонам новорусского особняка в этом доме не соответствует всё. Форма: не многоярусный замок, а две коробки - магнитофон с колонкой. Материал: не кирпич, облепленный золотом, а железобетонный каркас, обшитый кленовой вагонкой. Цвет: не розовый, не желтый, а черный с проседью. Декорации: не башенки с арочками, а два железных круга-глаза. "Чё вылупился?" - хочется спросить, но ведь не спросишь, потому что понимаешь, что сил у этого очкарика, как у Брюса Уиллиса. Если и не весь мир спасет, то уж репутацию "новых русских" - точно.

Что и подтверждается интерьером. Здесь что ни угол - кадр из боевика. Входишь - и видишь, как лестница рубит дом пополам. Взмах шашки - и вправо покатилась столовая, влево отползла гостиная. Этажом выше две торпеды легли по стенам аккуратными отверстиями. А внизу уже нечто из бондианы: был пол, но вдруг часть его в виде буквы "г" опустилась и открыла потайной ход...

Дом все время в состоянии боевой готовности. Панорамные окна кухни так узки, что похожи на бойницы, а кухонный инвентарь настолько грозен, что Дастину Хоффману тут не пришлось бы мудрить, думая, чем дать отпор соломенным псам. Стойки ограждений всажены в лестницу перепендикулярно не полу, как полагается, а плоскости ее наклона - чем создают специфическое настроение: "кубарем вверх". Ходишь и все время ждешь команды "К бою!", вслед за которой по трапу посыпется личный состав. Но лучше всего передает эту эстетизированную напряженность хозяйский мотоцикл, замерший на стеклянном подиуме, но всегда готовый сорваться с него. Мы мирные люди, но наш kawasaki...

"Подвиг может и не совершиться, - говаривал один поэт, - важно, чтобы ты был готов к нему". Этим мужественным ожиданием полны книги Хэмингуэя - как и этот дом. Здесь все такое: брутальное, хэмингуэевское, мужеское. Даже сугубо "женские" пространства, как та же кухня, а равно и спальни с детской, тут сделаны по-мужски (" - А как же волшебное слово? - Бегом, мля!") Пусть без брутальности, но жестко-рационально. Во всем доме, например, не найти шкафов и занавесок. Вместо них - раздвижные перегородки и жалюзи.

Все, что может быть посажено на подшипник, - посажено, все, что может сгибаться на шарнире, - согнуто. Культ техники. Все работает очень четко: перегородки мчатся, жалюзи вьются, ящички скользят тебе в руку. Вся поп-механика отлажена до последнего винтика. Дом хочется разобрать и снова собрать, вслед за архитектором переживая кайф соединения деталек. При том, что все кажется очень тяжелым (да и не кажется, а так и есть), тяжесть висит в воздухе, но не давит, а, скорее, возбуждает.

Постепенно складывается ощущение, что тут все немного назло. Не жизни как таковой (все как раз очень удобно), а назло стереотипам о жизни. Подростковый, конечно, мотив, но - оказывается плодотворным. Вот хотя бы цвет дома. Лет пять назад я писал о пионерах руского хай-тека, в том числе и об Алексее Козыре. О том, что перед ними стояла тяжкая задача: переломить менталитет нации в отношении к металлу. Поскольку оный всегда связывался с чем-то неприятным: войной, насилием... А любили, понятно, дерево. С этой задачей они справились.

Но Козырю скучно превращать однажды найденное в фирменный прием, ставить открытие на поток. И он пошел на следующую высоту: теперь он ломает отношение к черному цвету. Цвет этот, конечно, "вечно моден" (шмотки, шузы, тачки), но оттенок - то ли траура, то ли официоза - непременно несет. А уж тем более, когда речь заходит о жилище. "Кто тут у вас умер?" - непременно спросит записной шутник, зайдя в черный интерьер. Но Козырю на это наплевать, он разработал собственную технологию окраски бетона в массе, и стал главным специалистом по оттенкам черного, которых в этом доме с десяток: это и черный сланец пола, и черные бетонные ступени наружной лестницы, и черная мореная вагонка фасада.

Естественно, черное бы так мощно не работало, если бы на этом пиджаке не вспыхивали торчащие из кармана яркие платочки. Самые острые эффекты на эту тему - полы санузлов, выложенные яркой смальтой: в туалете при входе - красной, этажом ниже - зеленой и т.д. Туалеты - едва не самые завораживающие пространства в этом доме, так бы там и жил. Но это далеко не последний парадокс. В интерьере, например, есть колонна, но одна, и это - труба камина. Сам камин-аквариум - фирменный козыревский "крематорий для котов". Напротив него, прямо в пространство гостиной торчат мощные рельсы с болтами, которыми крепится лестница.

Железнодорожного здесь вообще очень много. И если морская тематика - в образах (лестница-трап, окна-иллюминаторы, подвал-трюм), то железнодорожная - в деталях. Помимо балок-рельсов и повсеместно торчащих болтов, это еще и зеркало в оправе из старых шпал, и маленький поезд на камине. Но сегодня уже не с поездами ассоцируется путешествие - с самолетами да машинами. Что же такое поезд? Поезд - это детство.

Самый высший подвиг в пацанской иерархии - побег. Можно еще пить, курить, ругаться, не ходить в школу, не слушать родителей... Но побег - это вершина самоопределения. А на чем можно было бежать в те времена? В машину никто не посадит, в самолет - тем более, на троллейбусе далеко не убежишь. Только на поезде.

Зачем бежали? Потому, что родители достали, потому что не хотели жить, как они, и вообще не хотелось быть, как все. Потом вырастали, поступали в институты, женились, заводили свое дело, рожали детей... Мудрели и понимали, что жизнь это жизнь... короче, становились, как все. Носили, что надо, водили, что надо, пили, что надо. Бунт разбивался о быт. А тут - нате вам! Плевал я на ваши газоны.

Архитектору Алексею Козырю и заказчику этого дома (по счастью - его однокласснику) удалось материализовать нечто совершенно эфемерное. Я бы сравнил этот дом с набоковскими романами, главным импульсом которых было вспомнить, реконструировать прошлое, а именно - собственное детство. Пусть у новой русской буржуазии нет достойного исторического прошлого, нет какой-то общей беды (как у миллионеров-старообрядцев начала века), но у каждого ее конкретного представителя есть свое собственное прошлое. Это наше советское детство, которое - единственное - нас всех и объединяет. Которое здесь с таким успехом неожиданно и воплотилось.

В феноменальном успехе "старых песен о главном" обвиняют ностальгию наших бабушек и дедушек по СССР. Но есть и другое объяснение: для поколения 30- и 40-летних это просто ностальгия по своему детству. Там было много советской байды, но куда больше было хорошего. Например, музыка. Которая была тоже своего рода побегом, и также всех объединяла.

Черный этот дом кто-то назвал "гробом". Но это именно что "гроб с музыкой". Потому что первая ассоциация, когда глядишь на фасад - катушечный магнитофон. Который как раз и был одним из символов юности и свободы. "Маяк", четыре дорожки, хруст переключателя, вечные обрывы пленки... Битлы и роллинги, "Абба" и "Бони М", Джо Дассен и Поль Мориа, Челентано и Вертинский, Высоцкий и Визбор. А также, конечно, нетрезвые голоса родственников.

Конечно, сегодня про катушечный магнитофон приходится уже рассказывать: мои дети, например, видели его только в Политехническом музее. Это уже просто какой-то патефон. Но именно благодаря неявности этой ассоциации, она и хороша. Благодаря ей частный дом в поселке, отгороженном от мира глухим забором, стал интимным памятником эпохе. Не эпохе как таковой, сколько тому, что присутствовало в ней непроявленным, но - было же!

...Все мы таскаем за собой свое прошлое. У кого-то оно болтается легкой сумочкой через плечо. У кого-то отвисает тяжеленным рюкзаком. У кого-то в кармане позвякивает. Как бы мы не менялись, как бы не хотели от него отделаться - оно всегда тут. И когда мы совершаем какой-то очередной акт самоопределения - женимся, разводимся, меняем работу, уежаем, строим дом - оно непременно аукается. Память говорит.

И если суметь услышать, ухватить прошлое за ниточку, пришпилить его, как Набоков пришпиливал в кляссер своих бабочек, сразу появляется личность, лицо. Тема лица, кстати, была весьма популярна в постмодернизме. В 1974 году японский архитектор Кадзумаса Ямасита построил в Киото дом, у которого на бетонной плоскости красовались два глаза-окна, нос-эркер и рот-вход. Но метафора получилась очень скучная, лобовая, за которой - при наличии лица - нет никакой личности. Это лицо вообще, мордоворот в камне. А тут, в Горках, скорее, человек-невидимка, у которого из-под шляпы и бинтов торчат черные очки. Это, кстати, еще одна потаенная мечта любого подростка: стать невидимым и проникать туда, где взрослые (ах, если бы мы знали, как у них скучно!)

Когда я рассказывал об этом доме, меня скептически спросили: "Ну а что нового он привносит в развитие архитектуры?" Да не уверен я, что у дачи есть такая задача. Главное, что этот дом - личность. А на фоне глобализации всего и вся что может быть дороже, чем полноценное проявление личности?