Памяти Григория Борисовича Забельшанского

Умер  Григорий Забельшанский. Искусствовед. Эрудит. Светлый человек.

В конце августа ему исполнилось 67 лет. В начале сентября он лег на плановую опрецию на сердце. Операция закончилась серьезными осложнениями. Спустя несколько недель, фактически не возвращаясь к физической  жизни, но не утратив сознания, он умер в реанимационном отделении московской клиники.
Мы знали друг друга  34 года, с конца 1976-го, когда поступали в аспирантуру в Москве в институт теории и истории ахитектуры. С этих дней и крепко сдружились.

Он родился в блокадном Ленинграде. Человеком был петербуржской культуры, с внутренним стержнем порядочности. Стремился в московскую аспирантуру, чтобы уехать из родного города – пресловутый «пятый пункт», дружба  с вольнодумцами  Иосифом Бродским, Евгением Рейном, Галиной Старовойтовой. Однако, когда речь заходила об эмиграции из страны, говорил, что не сможет существовать вне русской языковой среды.

Григорий был старше меня на десять лет. Я поражался количеству его знаний, феноменальной памяти. Со временем стал понимать глубину его ума (что часто скрывалось за несерьезной внешней формой. Прощаясь, вспомнили слова Старовойтовой, которая говорила, что не встречала в жизни второго человека такого ума).  Познал его исключительные человеческие качества.

Что было его узкой профессией – сказать трудно. Он с легкостью ориентировался в гигантских пластах культуры. Музыка и живопись, архитектура и литература, политика и теология, история. Он знал все досконально.

Проникая в различные слои культуры виртуально, он также быстро передвигался в реальном культурном пространстве. Я наблюдал, с какой быстротой и легкостью он охватывал колоссальные объемы многосложных и разнохарактерных выставок, проникая во все далеко не очевидные детали и мгновенно вычленяя главное. Он многое увидел, прошел ногами. Пока был «закрыт» в СССР – ездил в Армению, Грузию, Среднюю Азию. В последние годы стал часто бывать в Европе, был в Израиле.

Он был городским человеком, столичным, как и следовало петербуржцу. Его формой самовыражения  было передвижение, благодаря которому он постигал культуру и благодаря которому он ее передавал другим. Порой он представлялся мечущимся. Мне кажется, метался он, стремясь понять и постигая смысл жизни.

Забельшанский был человеком слова. Не только в переносном, но и в прямом смысле. Слово было его действием. Он не писал книг, диссертаций. Зарабатывал на жизнь чтением лекций. И профессором в привычном понимании также не был. Однако если бы платили за общение – он был бы богачом. Но богатели все те, кто имел счастье быть его собеседником.  Щедрость его в общении  была безгранична.
Артистизмом  был наделен огромным. (В этом смысле он был похож на  ушедшего в этом же году Давида Саркисяна, с которым у них оказалось много общего: он открыл для себя Давида, а потом и меня с ним познакомил).

И фигурой был скорее трагикомической.  Возможно, это определение может показаться не очень достойным. Попробую пояснить свою мысль. Он жизнь умел превращать в игру, в веселую игру, и сам был главным исполнителем, комедиантом. Но в глубине себя таил серьезность и трагизм. И жизнь его, и конец его в точности отразили это.

В чем была жизненная роль Григория Забельшанского? Обладая огромными знаниями, исключительным умом, чистейшей душой, он был помощью для всех нас, знавших его. Его не только можно было спросить, но была уверенность, что он скажет правду.

Опустело.

Карен Бальян