Москва-Лондон

Москва никогда прямо не подражала Лондону. Она выбирала себе другие образцы, в первую очередь мировые христианские столицы ─ Иерусалим, Константинополь, Рим.
При этом физиономия нашей столицы всегда оставалась своеобразна. Даже примеряя чужое платье, она в должной мере его переиначивала и перешивала, так что потом трудно было определить исходный образец.
Образец нужен всегда ─ город-образец. Сама Москва не город, она сумма городов, подвижное тело, которому нужна определенная форма, чтобы представлять из себя город. Иерусалим, Царьград, Рим ─ высокие образцы формы. Подражая им, помещаясь в их формы, Москва постепенно сама сделалась мировой столицей, городом-глобусом.

[В свое время желание походить на Рим было у Москвы столь сильно, что она в своих пределах отыскала семь холмов, каковых на самом деле едва наберется пять. Она "дорисовала" еще пару, пустив в дело высокие берега реки Неглинной. Так вышло семь холмов. Москва разлеглась между ними на итальянский манер и сама собою любовалась, до тех пор пока новые высокие здания, беспорядочно ее покрывшие, не заслонили малые "римские" высоты. Что с того? Она успела побыть Римом, набраться его величия.]

Два века примером ей служил Париж. Лондон ─ никогда.
Москва скорее отстранялась от британской столицы, как от своего безусловного антипода. С того момента, как во времена Грозного Москва впервые обнаружила Лондон на карте, она определила его как противоположный полюс мира. Взять одну географию ─ у нас столица суши, центр материка ─ у них царь-остров, пуп посреди моря. А политика? А язык, от которого язык вязнет между зубов?
Между Москвой и Лондоном пропасть, они различны как единица и ноль.
Государь наш Иван Ужасный (Грозный ─ the Terrible на их ужасном языке) первый поэтизировал противоположность Англии и России. Он перевел ее в область любовного мифа. Иоанн посватался к Елизавете, королеве-девственнице, зная наперед, что та не согласится на брак. Он и не собирался всерьез жениться, ему было нужно застолбить раз и навсегда зеркальную разность двух миров ─ его и ее.

[Как правило, мы выигрываем у них в футбол. Кстати, в предстоящем отборочном цикле чемпионата Европы нам играть с англичанами. Что-то происходит с календарем, звезды переменили место: сошлись Москва и Лондон, суша и море.]

Лондон манил и раздражал, но никогда не оставлял Москву равнодушной. Она заимствовала у него технику ─ постоянно, начиная с первых кремлевских курантов, что установил на кремлевской башне англичанин Галовей. Москва отсчитывала время согласно ходу заморской машины и при этом не уставала ругать английскую машинерию. Сам способ жизни англичан виделся ей грубым проявлением механицизма.

[См. филиппики Гончарова в его Фрегате "Паллада" ─ как последовательно и страстно ругает он асеев (от английского I say, оборота, с которого островитянин начинает всякую свою фразу. Гончаров ругает их технику ─ лучшую в мире (за то и ругает): всякое живое начинание британец стремится превратить в машинку для надевания сапог.]

Паромобили, ткацкие станки, машины прежде людей (руль почему-то справа), закон выше правды, расчет выше веры. А обычаи, пусть самые малые, хотя бы в еде, несносная эта овсянка, обед перед самым сном, ужас.
И вот это отторжение на наших глазах уходит. Лондон стал для Москвы моден. Это настоящая революция московского сознания. Москва перекраивает себя под Лондон ─ в самом своем центре, под боком у Кремля, на Остоженке, на малом пятачке у стен Зачатьевского монастыря, где сошлись переулки Молочный и Бутиковский. Здесь теперь самое модное место в Москве. Точно на выставке строят лучшие свои дома лучшие московские зодчие. И постепенно на пространстве московской ?золотой мили? начинают проступать черты Лондона. Удивительная метаморфоза.
На самом деле вовсе не удивительная, а самая что ни на есть московская. Лондон моден? "Челси" бьет "Манчестер"? Вот вам Челси, вот Лондон, который, возможно, не слишком похож на оригинал ─ это супер-Лондон, образец, переваренный необъятным московским желудком.

[Между дорогущими домами, выстланными бельгийским кирпичом, специально озелененной медью, лиственницей, стеклом на титановых подвесах, высятся русские сугробы, торчат заборы и арматура, тянутся лианы кабелей и пыхтит дизель. По ?Лондону? толком не пройти, жителей не видно, да и будет ли здесь кто-то жить? Неважно. Химера Лондона важнее для нового москвича, нежели удобство проживания и свежий воздух.]

По идее, волну пустили архитектор Скокан и его бюро "Остоженка". Банк на Пречистенской набережной, накрытый сверху пологою крышей (днище корабля?), выстроенный в самом модном штиле, выдвинулся к самой реке. Он был признан самым модным домом Москвы. Это было начало ─ постепенно стало ясно, что к нему прирастет самый модный город. Так и произошло. Именно за спиной того первобанка строится теперь московский Лондон.
Скорее всего, "остоженцы" не рассчитывали на такой эффект. Они искали и ищут здесь другого стиля. Скокан и его соратники последовательно насаждают в этом районе новый московский конструктивизм. Их упражнения любопытны, но несколько отдельны друг от друга. Главным образом они отдельны от самой Остоженки. Неоконструктивизм подошел бы скорее Усачевке или Соколу, возможно Шаболовке или промышленным районам на востоке Москвы. Здесь эти опыты остаются опытами, индивидуальной вкусовой игрой, не создающей среды. В хаосе Остоженки это проходит. Здесь и не такое пройдет ─ на пространстве бывших пустырей, на подоле, который часто заливаем был Москвой-рекой, где были только склады и свалки ─ в классическом предместном вакууме можно поставить любую вещь, все выйдет чудно.
Другое дело химера целого города, модного города, за которой видно желание Москвы в очередной раз нарядиться заново. Здесь уже не вкусы архитектора-эстета вступают в силу ─ нет. Общее поветрие берет верх.
Москве понадобился Лондон не как стилистическое упражнение, но потребность души ─ нашлись деньги и средства, был нужен только повод, чтобы новая среда начала кристаллизовываться.
Толчком к росту "города" послужило строительство дома "Меганом". Именно его планировочное решение, освободившее на участке треть территории под городскую площадь, послужило началом Ново-Лондону. Как раз площади и не хватало, даже такой, крошечной, которую можно обойти за минуту. Вокруг площади встали новые дома. Показательно разные, всяк со своей амбицией ─ неважно. Город завязался, московская пустота, пустырь из пустырей, уплотнилась, остановила свой бег.
В сравнении с этим новым узлом пространства неоконструктивистские упражнения архитекторов "Остоженки" обратились в разрозненную дробь. Теперь они не сами по себе ─ они в "Лондоне", новом московском центре, даже не в центре, а где-то по его краям. Вновь они исключения ─ из нового правила, что, кстати, не отменяет их достоинств. По-прежнему это замечательные дома, в первом Зачатьевском, Курсовом или в Соймоновском проезде. Но это отдельные дома, не город. Не Лондон.
В самом деле, времена переменились, если Москва согласилась растить в своем чреве Лондон. Это свидетельство новой эпохи, правила которой только начинают определяться.
Феномен московского Лондона интересен уже тем, что никем официально не определен. Он строится "снизу" ─ так формируется новый масштабный частный заказ. Официально, сверху, постсоветская Москва попыталась обратиться скорее в Нью-Йорк. Для властей в девяностые годы была образцом Америка ─ так родился проект Москва-Сити. Сити будет построен. Но уже теперь видно, что то было первое движение Москвы, после долгих лет свободно взглянувшей в большой мир, ─ спешно она собралась нарядиться, поставить на лице своем небоскреб.
Но вот первая лихорадка прошла, и стало видно, что настоящий образец иной. Дело не в небоскребе, но в стиле жизни, частной жизни, которой пример дает Лондон. Наконец русские англоманы дождались своего времени ─ ступайте в Лондон, до него два шага от Остоженки.