Москва выходит из себя

Москва переполнена, об этом говорят на всех перекрестках (в пробках). Но это половина проблемы. Беда в том, что даже в таком переполненном состоянии она продолжает сжиматься. Москва словно валится в собственный центр: едет на колесах, идет пешком, пишет письма, шлет деньги.
Это общее давление на центр разрушает историческую Москву и вместе с тем опустошает окраины. Парадокс: московские окраины одновременно переполнены и пусты. Переполнены москвичами и гостями столицы, от края и до края заставлены однообразными домами ─ и пусты культурно, архитектурно, стилистически. В этом плане они безусловно уступают центру. Вследствие этого окраины неинтересны для богатых заказчиков, которым нужны престиж и комфорт, полноценная среда обитания. Окраины не вполне город ─ город в центре.
И это усиливает общую неблагоприятную тенденцию. Деньги и без того стремятся в центр, в яблочко мишени, Садовое кольцо, туда, где быстрее дорожает земля и более эффективны вложения в недвижимость. Культурная диспропорция, ?голод по центру? только ускоряют это одностороннее движение капитала и всего, что с ним связано. В результате мы получаем город-тромб.
Москва больна, и болезнь развивается.
Экономические, градостроительные, инженерные способы борьбы с перегрузкой центра известны. Некоторые из них задействованы, в первую очередь те, что касаются переустройства транспортной сети. Пока результатов не видно: Москва по-прежнему стоит в пробках. Это понятно: новые дороги в лучшем случае облегчат передвижение транспорта (в худшем случае они привлекут новые потоки машин), но не устранят причину перегрузки. Причина в том, что центр привлекательнее окраины: машины едут в центр, всё едет в центр ─ город стягивается как морской узел, намертво.
Для решения проблемы переуплотнения предлагается снять административный барьер между Москвой и областью. Область не дает Москве свободно развиваться, заключая столицу в жесткое кольцо МКАДа. Несомненно, подобные меры могут облегчить ситуацию. Но так же, как и в случае с новыми дорогами, эффект от них будет локальным. Расширится поле сжатия, большее пятно на карте будет называться Москвой, но по этой Большой Москве машины, деньги, пешеходы вновь пойдут прежним путем ─ в центр. В этом смысле никакое перемещение административных границ не даст результата. Москва останется большим блюдцем, по стенкам которого жизнь по-прежнему будет течь в центр.
Ей нужно перестать быть блюдцем. Она должна стать столом, на котором достаточно разнообразной и поместительной посуды.
Москве нужна реструктуризация городской ткани. Ей необходимо многоцентрие. И это не инженерная, не транспортная задача, и не столько даже экономическая, сколько культурная и политическая стратегия. Образно говоря, Москве нужно научиться основывать и строить внутренние малые города, каждый со своим центром, привлекательным во всяком смысле слова.
История и архитектурная природа Москвы указывают на возможность такого развития. Москва всегда была суммой малых городов, городской мозаикой. Не все эти города были заметны, некоторые оставались нераспустившимися почками на ее широком древе. Слободы, усадьбы, кусты жилья вокруг больших храмов, подворья, локусы землячеств ─ с того момента, как Москва стала столицей, она жила полицентрично, всегда была больше чем просто город.
В советские времена все малые московские магниты, сословные, национальные или конфессиональные, постепенно утратили силу. Но явилась новая градостроительная логика, требующая разумного распределения столичных сил и тяготений. Один из последних генеральных планов того времени в определенном смысле насаждал полицентризм. Исторический центр согласно замыслу архитекторов должны были окружить по румбам компаса восемь новых "городов". Решение несколько механистическое, но в принципе верное. Этот замысел не был реализован, возобладала моноцентрическая модель, которая в последние годы стихийного развития Москвы получила новый импульс. Малые города Москвы так и остались на бумаге, столица была скомкана, как пластилиновый ком, в одно целое, без различия направлений и румбов.
Несомненно, политическая природа Москвы препятствует развитию в ней полицентризма. Московская власть не делится, а если вдруг начинает делиться и в дело вступают властные амбиции, трясется вся столичная почва, подвигается вся Москва. И тут уж не до транспортных удобств.
Самый показательный пример ─ переустройство Москвы в 30-е годы. Под строительство Дворца Советов уличная сеть столицы была перекроена заново. Были проложены новые улицы, а некоторые старые перетрассированы ─ так, чтобы у каждой в створе был виден будущий Дворец. Его сооружение высотой в 500 метров, из которых верхние сто (!) составляла статуя Ильича, было бы видно отовсюду. Так новая власть обустраивала новый центр города, в противовес Кремлю. Эта демонстрация была важна сама по себе, она показывала силу новой власти, ее способность кардинально изменить московский рельеф.
Кстати, храм Христа Спасителя, на месте которого должны были возвести Дворец, в свое время также задумывался как некоторая демонстрация. По замыслу императора Николая Павловича новый кафедральный собор не должен был уступить Кремлю в размере и значении. И оттого вышел непомерно велик. Малоэтажная, полудеревенская Москва превратилась на его фоне в игрушечную россыпь.
Можно взглянуть на эти события с другой стороны. Дворец и храм оттого так были велики, что хотели ?войти? в Кремль, присоединиться к нему, хотя бы визуально. Они не боролись с Кремлем, а только стремились встать в его сакральном центре.
Сути дела это не меняет: так или иначе кремлевский магнит работает в полную силу. В его поле как будто переменяется пространство.
Это накладывает на работу столичных зодчих своеобразный отпечаток. Появляется сверхзадача ─ попасть в силуэт Красной площади, совпасть с Кремлем. Если ты строишь вдалеке от центра, стройка должна выйти такой высоты, чтобы ее непременно заметили у Василия Блаженного. Красные холмы, Триумф-Палас (этот слишком далеко, правда, у него амбиции иные ─ встать в круг сталинских высоток, в общем, та же история: шагнуть в центр как можно ближе, получить высший статус) ─ все более или менее масштабные московские строения стремятся "увидеть" Кремль. Этого позыва не избежал и ныне возводимый Деловой Центр. Верный замысел, продиктованный жизненно важной задачей ─ разгрузить Садовое кольцо, вывести транспорт из исторической зоны, ─ был дополнен той же героической идеей: "встать" в Кремль, показать себя Кремлю. Будем строить небоскреб в 600 метров, "умоем" Ивана Великого. Это очень по-московски.
Есть и другая московская традиция: строить скромно, по месту. По собственному, ни с чем не сравнимому месту ─ в этом есть своя, немалая амбиция. В исторической Москве таким модулем был приход. Ему на смену пришел московский двор, кому-то еще памятный. Он не заменил прихода, но в известной мере сохранил традицию самодостаточного местного бытия.
Теперь и этого нет. Москва теперь аморфна, никак не кристаллизована на местном уровне. Оттого в ней и виден один центр. Работает одна цель ─ попасть в центр. Пока сохраняется такая исходная ситуация, никакие инженерные схемы столице не помогут, Москва будет валиться сама в себя, как в яму, строить новые дороги и стоять в пробках.
Нужно принципиально менять стратегию развития, отыскивать и развивать неразвернутые московские почки, потенциальные центры культурного роста Москвы. Для этого потребуется сложное знание о городе, и оно есть, это знание, есть городская наука, есть замечательные знатоки Москвы. Другое дело, что в толчее и хаосе реформ их голос не слышен. Их нужно услышать, к ним прислушаться. Нужно строить Москву как город городов, какова она и есть на самом деле. Только в этом случае тотальное давление на центр будет преодолено. Амбиции новых застройщиков получат новые адреса. У памятников исторической зоны Москвы (тех, что еще уцелели) появится некоторый шанс на спасение.

Илья ЛЕЖАВА, проректор МАрхИ, академик РААСН
К ВОПРОСУ О ПОЛИЦЕНТРИЗМЕ
У нас сейчас не социализм, а капитализм. Это при социализме специалисты могли добраться до большого государева уха и сообщить какую-то ценную мысль. И государство могло их услышать и эту ценную мысль реализовать. Теперь отношения другие, государство не может спокойно распоряжаться всем. Финансовые процессы имеют свою логику, они диктуют свое. В результате Москва продолжает уплотняться. Земля в ней безумно дорогая. Каждый квадратный метр в Москве уже сейчас стоит огромных денег и продолжает дорожать. Богатые люди это понимают и вкладывают деньги в недвижимость, а это еще больше повышает стоимость, и так далее, и так далее. Именно поэтому Москва катастрофически уплотняется. Желание ее разуплотнить понятно, но это благое намерение, лозунг. Финансовая система не позволит это сделать. Пока все происходит с точностью до наоборот.
Сейчас мы получили проекты постройки магазинов над развязками магистралей. Даже это пространство востребовано. Продолжается безумное уплотнение, с которым справиться невозможно. Государственным вердиктом это прекратить нельзя. Это процесс стихийный. Это капитализм.
Все проблемы Москвы взаимосвязаны. Уплотнение города ведет к увеличению количества машин. Проблема въезда-выезда становится попросту страшной. Конечно, можно рассредоточить жилье. Во всем мире осваиваются пригороды. В Америке никто не живет в небоскребах, богатые люди живут в пригородах. Но работа-то остается в городе. И каждый день машины едут в центр.
Американские города расчерчены в клетку, это сетчатая система транспорта, в ней легче организовать движение. В Москве система радиально-кольцевая, по сути, средневековая. И тут ничего не поделаешь. Постройте хоть 10 колец, это не изменит принципиальную схему. В Москве самая главная проблема ─ транспортная.
Сейчас к 15-ти основным магистралям делают дублеры. По идее, под всей Москвой надо делать собирающие магистрали. Такую систему сделали в Бостоне ─ увели основной транспорт под землю. Стоило это 19 млрд долларов. Мы такого сделать не можем и по материальным соображениям, и потом, представьте, можем ли мы в Москве так копать.
Думаю, в ближайшие годы с этой проблемой не справиться никак. Работает финансовая стихия, а вектор стихийный указывает на концентрацию, а не на полицентризм.

Константин МИХАЙЛОВ
ЦЕНТРОБЕЖНАЯ ИСТОРИЯ МОСКВЫ
Москва ─ город с радиально-кольцевой структурой, растущий во всех направлениях из единого центра на протяжении почти девятисот лет. Это считается аксиомой, не требующей доказательств. Один из побочных результатов этой геометрическо-исторической центральной симметрии в начале XXI века ─ центр, запредельно перегруженный всем, чем только возможно. Транспортными потоками, офисами, ресторанами, банками, инвесторами... Смертельное удушье престижа.
История Москвы, однако, свидетельствует, что центрально-симметричную радиально-кольцевую структуру города не стоит считать результатом естественного развития столицы. Кольца (и магистрали, и предшествовавшие им замкнутые линии укреплений), как правило, чертила и чертит на планах города власть ─ от рва, предопределившего трассу московских бульваров, до Четвертого и Пятого колец, которыми мечтает украсить Москву столичная мэрия.
Тем не менее, несколько раз в истории Москвы наблюдались случаи "расцентровки": попыток сместить центрально-кремлевский акцент или продублировать, а то и "размножить" его. Самой серьезной попыткой был петровский Преображенск (1690-е годы), когда в северо-восточном предместье города разместились не только резиденция царя, но и центральные органы власти (Преображенский приказ, Генеральная канцелярия). Эксперимент прекратился с переносом столицы в Петербург, но оставил зримые отметины на карте Москвы: "выброс" городской территории на северо-восток, неравномерный с прочими направлениями, был закреплен на полтора века чертой Камер-Коллежских валов. Лишь в 1917 году административная граница города (по линии Окружной железной дороги) вновь приобрела овальные очертания.
После 1917 года, когда Москва стала столицей, планы ее развития были в течение пятнадцати лет предметом дискуссий и даже архитектурных конкурсов. Отдельные градостроители уже тогда видели ограниченность ресурсов радиально-кольцевой модели и предлагали различные варианты "расцентровки". Стоит отметить проект "Большой Москвы" С.Шестакова (1923), предусматривавший окружение столицы двумя кольцами городов-спутников, каждый из которых становился самостоятельным центром развития окружающей территории. Эта идея, отвергнутая на родине, была воплощена в реализованном проекте "Большого Парижа" 1960-х годов.
В ходе конкурса проектов нового генплана Москвы (1931-1932), в котором участвовали и иностранные мастера, были предложены (и отвергнуты) два перспективных замысла ─ Ле Корбюзье и Л.Ладовского. Проект знаменитого Ле Корбюзье предусматривал линейное развитие города вдоль двух основных магистралей, пересекавшихся в центре под прямым углом. Проект полузабытого Ладовского предлагал разорвать радиально-кольцевую схему Москвы на северо-западном направлении и развивать столицу вдоль магистрали Москва ─ Ленинград. Центром города становился практически бесконечный луч, начинавшийся от Кремля, а границы Москвы напоминали параболу. Оба проекта, в особенности Ладовского, позволяли городу развиваться динамически и избавить историческое ядро столицы от разрушительной реконструкции. Но, как известно, в 1935 году был принят ?сталинский? Генеральный план Москвы ─ центростремительный и иерархический.
Его прямым идейным наследником был Генплан 1971 года, разработчики которого, однако, учитывали начинавшие уже сказываться проблемы непомерной перегрузки старинного центра города. Поэтому они предложили, говоря современным языком, "делегировать" функции общегородского центра ─ центрам восьми новых планировочных зон, окружавших историческое ядро города. Общегородской центр должен был принять форму звезды.
Но, поскольку властные центры государства и города по-прежнему совпадали с географическим и историческим центром Москвы, вся городская инфраструктура оставалась центростремительной (это отчетливо видно, например, при сравнении схемы линий московского метро с лондонским или парижским). Звучавшие еще в 1950-е годы предложения создать новый городской центр на Юго-Западе, переместив туда и властные резиденции, остались предложениями.
Последние идеи центробежного направления были рождены в московской мэрии (проект Москва-Сити). Но это пока проект?

Рустам РАХМАТУЛЛИН
КРЕМЛЬ И КРОМЕ
Многоцентровое устройство Москвы ─ любимая тема архитекторов. Они вполне единодушны в желании такого устройства, имея в виду прежде всего рассредоточение политической власти и организацию новых центров растущего города. Однако сама политическая власть или претендовавшие на нее силы не раз за последние четыреста пятьдесят лет рассредоточивались по Москве, иногда в самых драматических обстоятельствах. Архитекторам оставалось только оформлять драму.

АРБАТ, ИЛИ ЗАНЕГЛИМЕНЬЕ
С рождения Москва страдает болезнью двоения, обусловленной характером ее начального ландшафта. Торг на перекрестке национальных дорог возник в устье Неглинной между двумя холмами ─ Боровицким и Ваганьковским, выбрать между которыми городу было непросто. Когда Боровицкий холм стал Кремлевским, то есть городским, Ваганьковский обзавелся предместным укреплением, стоявшим на месте Пашкова дома. Такое укрепление, как и сам предместный холм, защищает город, но способно повернуться против него, если город захвачен противником.
Эта способность предместного холма однажды была использована в опыте опричнины: беглый царь выбрал для своего удела именно южное Занеглименье, Арбат в широком географическом очерке. Опричный замок встал выше по течению Неглинной, в квартале будущего "нового" Университета (нынешнего журфака). Замок фрондировал против Кремля от лица Иванца Московского, как называл себя царь. В этом прозвании, кроме смирения паче гордости, заключалась политическая программа: Иван давал понять, что он лишь князь Москвы, а во власть других князей, собрания аристократии, отдается прочая земля, земщина, символизируемая и возглавляемая Кремлем.
Вот какому представлению наследует интеллигентский миф Арбата, гласящий, что Арбат есть лучшая Москва, Москва по преимуществу. Арбат опричнины многозначительно совпал в межах с Арбатом интеллигентской герценовской фронды.
Ей предшествовала тоже арбатская дворянская фронда, лучший памятник которой ─ дом Пашкова на старом месте загородной цитадели. Дворец, словно ушедший из Кремля и утверждающий перед его лицом царственность частного человека. Но так ушел в приватность и так фрондировал сам Грозный. Взяв аристократическое дело фронды на себя, он обезоружил аристократию. Можно сказать, что дом Пашкова ─ лучший образ Опричного дворца. Лучший, чем даже Университет.
Кроме дворца, поздний Арбат имеет собственный соборный храм ─ во имя Христа Спасителя, тоже опыт "выноса функций из Кремля", на сей раз функций кафедрального Успенского собора. Предполагавшийся на смену храму Дворец Советов тоже "выносил функцию" из Кремля. Оказывается, претензия этого дворца была не только всемирно-коммунистической, но и очень местной, арбатской.

ТУШИНО
Вторым после опричного Арбата опытом "рассредоточения властных функций" стал Тушинский лагерь Лжедмитрия II. Это место теперь в черте Москвы. Москва могла бы основаться там, в устье Сходни, ─ реки, дублировавшей транзитную роль Яузы на карте голубых дорог страны. Москва могла начаться и в устье Яузы, на Таганском холме; но началась на Боровицком, то есть в связи с сухопутным, а не водным средокрестием путей. Таганка за целое тысячелетие так и не бросила политический вызов Кремлю, а Сходня сделала это ─ посредством Тушинского вора. Его лагерь был анти-Москвой, с анти-царем и анти-патриархом, с думой собственных бояр ─ властителями полуцарства, которое Лжедмитрий вовремя не отдал за верного коня.

ТАГАНКА, ИЛИ ЗАЯУЗЬЕ
Но и смиренная Таганка не переставала видеть себя достойным подиумом для Кремля: одно из Сказаний о начале Москвы, написанных в XVII веке учеными киево-могилянской традиции, помещает на мысу Заяузья резиденцию Мосоха Иафетовича, внука Ноева, от имени которого автор производит и имя Москвы, и славянское колено человечества. Не первым, но сильнейшим архитектурным выражением этой таганской претензии стала Котельническая высотка, заместившая собою холм.

СЕМЬ ХОЛМОВ
В сущности, разговор о центрах Москвы есть разговор о сакраментальных Семи холмах. Холмы отыскиваются не произвольным счетом, а сравнением градостроительных и символических ролей в городе.
На карте Рима Кремлю отвечает императорский Палатин, Арбату ─ патрицианский Капитолий, Таганке ─ плебейский Авентин. Холм Рема, Авентин проиграл спор о начале города холму Ромула ─ Палатину, а в республиканские эпохи спорил с Капитолием, как плебейство с патрицианством.
Капитолий, кстати, служил подножием и антично-римской цитадели, и главного храма античного Рима, а московский Дворец советов имел стать капитолийским сочетанием парламента и алтаря, алтаря языческого.

ВОРОБЬЕВЫ ГОРЫ
В папском Риме к спору холмов присоединился Ватикан, на который ушли с Капитолия городская цитадель ─ замок Святого ангела ─ и главный храм. Московский Ватикан ─ Воробьевы горы. Они видели себя новым центром города в первоначальном проекте храма Спасителя ─ проекте Александра I и архитектора Витберга. Эту притязательность Воробьевых гор, так и не оформленную главным храмом, по-своему оформил новый Университет ─ несомненный архитектурный центр московского юго-запада.

ПЕТРОВСКАЯ ЯУЗА И ПЕТЕРБУРГ
Самым драматичным и одновременно фундаментальным опытом нового центра стала петровская Яуза ─ полунемецкий город в среднем течении этой реки, имевший, в свою очередь, два центра: представительский в Лефортове и силовой в Преображенском. Яуза была переизданием опричнины, а бежавший из Кремля Петр ─ новым Иоанном. Москве как городу святого Петра митрополита, основателя кремлевского Успенского собора, краеугольного камня Третьего Рима (Петр значит камень), противостал город, отданный под покровительство святых Петра и Павла, которым посвящены главные храмы Яузы, в том числе инославные. Опыт Яузы оказался тем более основательным, что продолжился на Неве. И в этом смысле Петербург есть удавшийся опричный двор Москвы ─ двор беглого царя.
Что до Яузы, ─ Москва ее переварила, но и подтвердила ее особость. Гигантская церковь Богоявления в Елохове, стоящая в геометрическом центре этого мира, не случайно обрела соборный статус.

ПРЕСНЯ И БЕЛЫЙ ДОМ
В начале XX века впервые, а в конце века еще дважды бросала вызов Кремлю Пресня ─ холм за устьем одноименной реки, иначе называвшийся Новым Ваганьковым. Предместное значение старого Ваганькова ─ подножия Пашкова дома ─ перешло на Пресню вместе с названием, по мере роста города, как перешло оно и на Воробьевы горы. Для нашей темы неважно, какого цвета были флаги 1905 года, или флаги над Белым домом в 1991 и 1993 годах, или флаги над Кремлем. Важно, что Белый дом стал новым опричным замком, новым Пашковым домом и, между прочим, новым средством "выноса властных функций".

СИТИ
На продолжении того же пресненского вектора, вверх по реке, на полпути от Белого дома до Тушина, сооружается новейший анти-Кремль ─ Московское Сити, город небоскребов. Высотный вызов Ивану Великому ─ башня ?Россия? архитектора Нормана Фостера может составить 600 метров ─ в этом проекте заявлен откровенно. А духовный вызов ─ скрытно. Как будущее средоточие муниципальной власти, Сити вновь проводит принцип превосходства местного начала над общеземским, замка князя Москвы над Кремлем всея земли. Далее, как Петру на Яузе, Лужкову на Пресне видится море-океан: только на океанском берегу, где дистанция восприятия не ограничена ничем, мыслимы небоскребы такой высоты. Ну и конечно, Сити ─ цитадель капитализма, Дворец советов нового хозяина своей страны ─ эксклюзивного дистрибьютора.

ИТАК
Возможен ли полицентризм Москвы вне политической или духовной фронды? Ответ опять-таки в природе предместного холма. В конце концов, "опричь" значит всего лишь "кроме", опричный ─ в точном и нейтральном смысле слова ─ дополнительный. Иерархическая дополнительность холмов, их подчиненность главному холму ─ условие приемлемого полицентризма. Так дополнителен без фронды храм Василия Блаженного. Так дополнителен собор Богоявления в Елохове. Так дополнителен ─ на взгляд Замоскворечья ─ тот же самый дом Пашкова, который только что фрондировал на взгляд от Боровицкой площади. И это не противоречие в логике рассуждения ─ это противоречие в природе места, в природе города.