Когда канона нет

Адрес: Москва, Большая Бронная, 6
Проектная организация: Архитектурная мастерская Сергея Эстрина
Архитекторы: Сергей Эстрин, Лариса Вишниченко
Конструктор: Соломон Шац
Подрядчик: «Ант Япы» (Турция)
Заказчик: Религиозная община любавических евреев «Агудас Хасидей»

Говорю друзьям: «Пишу рецензию на синагогу». Они смеются. Почему – непонятно. А что еще делать архитектурному критику, если в центре Москвы выросло оригинальное здание? Да, конечно, по субботам я работаю, обрезания не делал, иврита не знаю, мацы не ем. То есть, по большому счету, не имею никакого права обсуждать это сооружение. Однако, и архитектор Эстрин тоже не может (точнее – не мог до недавнего времени) похвастаться глубоким знанием иудаизма, а вот синагогу построил. Но ладно мы! Оказалось-то, что и заказчик точно не знал, чего хочет. И вовсе не потому, что был темен или некультурен (как обычно с заказчиками бывает), как раз наоборот: раввин синагоги Ицхак Коган слывет одним из умнейших людей нашего времени. Просто дело в том, что синагога как архитектурный жанр не имеет никакого канона. Она может быть византийским дворцом (как в Берлине), готической крепостью (как в Праге), романской башней (как в Милане), классическим дворцом (как в Днепропетровске, где Александру Дольнику удалось пять лет назад создать в интерьере на редкость выразительный образ).

Синагога вообще – в отличие от храмов иных религий – не есть храм. Храмов в иудаизме было два (оба разрушены), а третий будет, когда придет Мессия. А все, что зовется «синагогой», может быть чем угодно. Собственно, и старое здание синагоги было обычным жилым домом, который миллионер Лазарь Поляков (при помощи архитектора Михаила Чичагова) приспособил в 1880-х годах под молельный дом. О том, что это именно синагога, говорили лишь декоративные элементы на фасаде. Поэтому, когда в 1939 году ее закрыли и переделали в дом художественной самодеятельности, это не потребовало больших изменений. Просто сбили эти элементы – и все.

То есть, как синагога – не храм (тут может быть и ресторан, и магазин – и они есть здесь), так и ее здание – это редко архитектура. Тем интереснее то, что сделал Эстрин. В первых эскизах будущее здание принимало то облик капеллы Роншан, то клуба Русакова, то щусевского Наркомзема. И в принципе осталось в том же духе. Сказать, что столь агрессивный модернизм «закреплен» за протестантством, а иудаизму не приличествует? Но это только в нашем сознании. Тогда как, например, второй (Иродов) Храм соединял в себе традиции как восточной, так и греко-римской архитектуры – и ничего.

Интересно не только то, что сделал Эстрин, но и то, как он это делал. В принципе такая практика характерна для московского строительства, но это – особый случай. Сделать первый шаг - и увидеть, что хорошо. Сделать второй – и убедиться, что снова получилось. Надеюсь, аллюзия не слишком кощунственна, тем более, что было все именно так. Увидел Эстрин просвет с Малой Бронной – и сделал тут выступ главного зала. Нужна была лестница – сделал вкруг нее башню. А точкой отсчета служило, естественно, старое здание. Которое, конечно, и святыня не бог весть какой древности, и фасад его визуально не слишком увлекателен, но в силу своей истории – все равно уникальное. Отсюда родилась идея некой линзы, которая бы правильно фокусировала взгляд. Так появился витраж.

Идея погружения старого здания в стеклянную витрину нынче ужасно популярна, но воспринимается как модный дизайнерский трюк. Здесь же этот прием куда более логичен - как манифестация бережного отношения к святыне. Но поскольку и святыня эта – не картина, то и витраж тут – не витрина. Мало того, что днем он «зеркалит», он еще и накренен. Ход этот был недавно опробован в магазине «Квадро» на «Кунцевской», но там он остался достоянием улицы, будучи никак не отработан в интерьере. Здесь же за ним возникает очень необычное пространство – и не внутреннее, и не внешнее, а именно что промежуточное: залитый светом атриум, в котором вскоре вырастут деревья и зажурчит фонтан. Вогнутые балки, на которых держится витраж, символизируют ковчег Завета, но еще и производят впечатление рвущейся наружу энергии. Которой, конечно, не отнять.

Да, дерзкий падающий витраж – это вызов. Не говоря уж об истории евреев как таковой, которая вся была цепью притеснений и угнетений, само это место нагружено памятью весьма трагической. Уже при строительстве синагоги был сделан подземный ход на случай погрома. В 1939 расстреляли раввина, синагогу закрыли. В 1993-ем, уже после того, как синагогу вернули верующим, туда бросили одну бомбу, а вторую - еще через пять лет – обнаружили в молитвенном зале и едва успели вынести во двор, где она и грохнула. В этом ракурсе столь смелое архитектурное решение выглядит небезопасным, но в тоже время – и символом непокорности. А равно - символом такой вечности, которая не отлита в канон, а потому позволяет быть ее хранителям вечно современными.

Символики в здании вообще много. Шестиугольная звезда несколько простодушно, но не без изящества становится рисунком ограды, потом - полом молельного зала, и наконец оборачивается стеклянной крышей (еще она должна как цветок была открываться). Потолок атриума зашит необычной формы деревянными панелями, намекающими на пустыню, по которой Моисей водил свой народ. Светлый шершавый камень фасадов наводит на мысль о Стене Плача. Все это, может быть, несколько литературно, но зато делает пространство увлекательным, своего рода архитектурным комментарием к еврейскому вопросу. Может быть, тут нет такой стройной системы, как в днепропетровской синагоге, где и арок 5, потому что это 5 книг Моисея, и проступей 6, потому что это 6 дней творения, и столбов 12, потому что это 12 колен израилевых. Наша синагога, пожалуй, более беспокойна и модна. Но Москва и место другое.

А больше всего радует все-таки то, что тут стеклянный фасад, а не подземный ход.