Автор текста:
А.Г. Раппапорт
Архитектура - явление историческое. Она возникла при определенных обстоятельствах и может исчезнуть, уступив место каким-то иным формам культуры. И хотя речь идет о принципиальной возможности, как раз сегодня у нас достаточно оснований для того, чтобы начать разговор на эту тему. Может ли архитектура выжить в условиях научно-технического прогресса, не сочтет ли со временем человечество архитектуру "излишеством"? Речь идет, разумеется, не о материальных сооружениях самих по себе, а о том, сохранится ли в будущем необходимость придавать утилитарным постройкам символический, художественный смысл.
Для начала небесполезно припомнить некоторые из многочисленных симптомов угасания интереса к архитектуре. Во-первых это явное предпочтение, отдаваемое общественным мнением историческим памятникам в сравнении с современной "застройкой". Последняя все чаще вообще не рассматривается в качестве духовной ценности, отчего и возникает парадоксальный призыв "спасать архитектуру от архитекторов". Однако вспыхнувшая сегодня страсть к охране прошлой архитектуры не должна восприниматься как выражение любви к зодчеству как таковому. Исторические памятники являются свидетельством любви и уважения к истории. Самый захудалый домишко может стать национальной реликвией, если судьба его связана с именем великого человека. Даже архитекторы, сегодня склонны предпочитать сооружения прошлого современным.
Лет двадцать назад создавалось множество проектов "города будущего", как правило, в стиле технологических утопий. Сегодня все эти пространственные структуры, движущиеся и висячие конструкции так же наскучили профессиональному сознанию, как жителю - бесконечные "коробки" новых районов, ибо в них стала совершенно очевидной человеческая нейтральность или, попросту говоря, пустота.
Однако последовавшие за этими утопическими схемами новая эклектика, контекстуализм, ирония постмодернизма, принципы партиципации и пр. все же сильно уступают по силе творческого энтузиазма футуристическим и функционалистским программам начала века. В наши дни складывается ситуация, напоминающая атмосферу конца прошлого века, когда мощные импульсы исторического самосознания сопровождались признаками творческого упадка.
Многообразие вкусов, идей и концепций конца прошлого и нынешнего века не создают той надежной для Архитектуры опоры, о которой мечтали и классицизм, и авангард и не случайно, что место Архитектуры в профессиональном сознании замещается категорией "среды" как альтернативы архитектурной традиции.
Терминологический кентавр "архитектурная среда" смягчает но не спасает положения. Ведь и серьезная критика видит порой в массовой архитектуре инженерию и дизайн.
Другой симптом - падение интереса к современной архитектуре в общественном сознании. Сейчас трудно найти не специалиста, который знал бы имена зодчих или умел бы различать стилистические течения современного зодчества так же, как стили прошлых эпох. Публицистика, если и обращается к архитектуре, то часто сводит все архитектурное содержание к двум-трем безликим штампам (пресловутое "здание из стекла и бетона"), уделяя основное внимание организационным проблемам проектирования и строительства, вопросам обслуживания и экологии. И уж совсем трудно представить себе, чтобы художники, композиторы, режиссеры обратились бы сегодня за советом к "матери всех искусств". Архитектура стала скучной, и слова Вольтера, утверждавшего право на существование любого искусства, кроме скучного, бьют современную архитектуру не в бровь, а в глаз.
Мне могут возразить, что все это - временные явления, порожденные в разных случаях политическими,экономическими или организационными причинами. Не спорю. Но стоит рассмотреть их и с другой точки зрения, поставив вопрос о судьбе искусства архитектуры в контексте общих закономерностей развития человеческой культуры. Не делают ли условия века электроники и космических полетов архитектуру излишней?
Впервые этот вопрос задал в романе "Собор Парижской богоматери" В.Гюго, но, хотя с тех пор дано немало убедительных ответов, опровергающих скептическое пророчество французского романтика, оно не теряет своей силы. Гюго считал, что искусство архитектуры изживается распространением грамотности и печатного слова. Когда книги были редкостью, а число грамотных людей невелико, архитектура служила моделью мира и основным средством культурной коммуникации. Сегодня образ мира несут книги, журналы, газеты, а архитектура теряет свои культурно-познавательные функции.
Спустя сто лет эту проблему снова поставил канадский филолог и социолог М.Маклюэн. Правда, с его точки зрения, как раз печатное слово укрепляет архитектуру, так как по его мнению культура, основанная на фонетической письменности, создает особый тип пространственного воображения. Подлинную угрозу архитектуре Маклюэн увидел в аудио-визуальных системах современной электроники, в телевизионном экране и компьютере.
Попробуем, отталкиваясь от идеи Маклюэна, вернуться к вопросу о судьбе архитектуры в истории человеческой культуры. Фонетическая письменность создала уникальную возможность воображения, связав условный графический знак - слово - с его реальным смыслом. В отличие от иероглифов между видом слова и его значением уже нет подобия: связь между ними условна, она может быть истолкована как неопределенный, транс цендентный разрыв, своего рода бесконечная дистанция.
Культуры, выросшие на основе фонетической письменности, создавшие города и основные религиозные и научные системы, можно условно назвать "космическими", так как все они опирались на мифологическое представление о некотором гармоническом и регулярном устройстве мира, сменившем первобытный "хаос". Архитектура, родившаяся в недрах этих культур, являлась символическим выражением "космоса", одной из основных его модификаций.
Архитектуре, как и прочим формам космических культур, была свойственна идеализация реального мира. Космические мифы, религиозные системы: даже физика и математика образуют некий мир, в котором действуют идеальные законы, гармония и порядок. Порядок космоса являлся для этих культур вечным, неустранимым, фундаментальным принципом всякого существования. Ориентироваться в мире и понимать его можно было, только усвоив принципы построения этого идеального космоса. Точные науки в наиболее чистом виде воплотили их в законах геометрии, а Архитектура, как бы следуя этим законам, вносила в самую жизненную реальность эту символическую геометрическую регулярность.
Космические культуры в течение нескольких тысячелетий сформировали идеально опосредованные установки культурного сознания, привычку, воспарив от данности и реальности к абстрактным принципам и только постигнув их, возвращаться в реальный мир для действия в нем. Понимать смысл написанного слова - значит совершать своего рода бесконечный скачок от реальной графической формы знака к чистому понятию, к идее. Созерцая архитектурное произведение, сознание в той же мере восходит от ее материальной реальности к символическому смыслу, моделирующему само мироздание. Архитектура таким образом образовала связь между миром реальным и идеальным, и как всякий акт такой связи являла своего рода чудо. Это-то чудо архитектуры и являлось в прошлом подлинной основой ее эстетической наполненности и художественной действенности.
Сформировавшись в области строительства сакральных сооружений, архитектура воплотила свою космическую символику в композиционных приемах, сохраняющихся и тогда, когда задачи строительства и проектирования не имели прямой связи с областью культа. Так, аристократические дворцы, будучи сугубо светскими зданиями, сохраняли благодаря архитектурному языку сакральный привкус, соответствовавший интересам абсолютной власти. Эта символика оказалась воплощенной и в демократических проектах. Огромные жилые массивы, общественные и производственные учреждения, построенные на основе геометрической регулярности несут, независимо от воли архитекторов, оттенок эпического величия и священной торжественности. Возникающее при этом противоречие в наши дни стало ясно осознаваться. В связи с этим появились враги симметрии в архитектуре, и даже сама деятельность архитекторов стала третироваться как проявление высокомерия, деспотизма, стремления подчинить будничную жизнь людей некоему где-то утвержденному тайному ритуалу. Историческая связь архитектора с цехами каменщиков стала приобретать мрачный мифо- и "мафио"-логический характер.
В то же время сама геометрия, бывшая некогда сакрализованным символом космического порядка, сделалась признаком технологического рационализма. Произошла подстановка: на место жертвенно-священного символа стала символика утилитарной рациональности. Тогда возникло подозрение о связи архитектуры с технократически-бюрократическим аппаратом, игнорирующим реальные потребности людей.
Так, функционализм, в котором жизнестроительные претензии спустились с заоблачных высот к принципам конвейерного производства, своим аскетизмом все еще вызывал ощущение некой духовности.Осознание противоречия между утилитаризмом и эпическим пафосом с неизбежностью привело к девальвации и авангарда и академических композиционных приемов. Постмодернизм отказался и от патетического отношения к геометрической регулярности архитектурных форм, и от аскетических идеалов, сменив их на ценности потребления, комфорта и развлечения. Но эти новые концепции едва ли равны по силе идеям функционализма.
Источником девальвации архитектурных форм оказалась и сама история архитектуры, и "научный" подход к анализу архитектурных форм, так как в них постоянно производится сведение архитектурных смыслов к внеархитектурным: историческим, материально-технологическим и т.п. Архитектурные формы в научных исследованиях подвергаются такому объяснению, в котором их смысл выводится из внеархитектурных "причин". Эти причины имеют вполне мирской и материальный характер, но лишают архитектурные формы магической силы - того, что было чудом. О космосе и его античном толковании в таком случае уже нет речи. Да и сам космос постепенно превратился из мифа о совершенном мироздании в бесконечную и, следовательно, бесформенную пустоту космического пространства.
В итоге - демифологизация и демистификация архитектуры. На месте "Зодчего" теперь уже "проектировщик", на месте "Ансамбля"-"застройка", на месте "Порядка" - либо "хаос", либо казенный "распорядок" норм и правил. И вот строгость сменяется вседозволенностью, профессионализм - самодеятельностью, благоговение перед формой - иронией. Сегодня с технической точки зрения легче построить пирамиду, чем во времена Хеопса, но заставить людей видеть в ней то, что видели современники Хеопса или даже путешественники прошлого века современная культура не может.
На смену "космическим" культурам приходит культура коммуникативная и информационная, в которой прошлый опыт человечества хранится не в виде кристаллических орнаментов и мифов, но в виде гигантских архивов, библиотек и банков данных, становящихся доступным с помощью современной информационной техники всем и каждому.
Традиционная архитектура была универсальной формой социокультурной коммуникации. Каждый человек, проникаясь ее вселенской гармонией и космическими смыслами, чувственно приобщался к ценностям культуры. Современные системы информации способны дать возможность каждому человеку, не выходя из дома,узнать и сопоставить взгляды всех когда-либо творивших личностей. В связи с этим ориентация на созерцание коллективных символов вытесняется критическим осмыслением продуктов индивидуального мышления. Сегодня в принципе каждый человек может строить свой собственный проект мироздания. Каково место архитектуры в таком, гипотетическом мире коммуникации и полемики, каковы шансы зодчества в таком мире?
В качестве одной из логических возможностей приходится признать перспективу исчезновения архитектуры. Для мира коммуникаций она слишком инертна, неподвижна, тяжеловесна. На место архитектуры могут встать, с одной стороны, совершенные технические инфраструктуры, обеспечивающие все физические потребности человека, а с другой - телекоммуникационные системы, снабжающие его всеми мыслимыми звуками, текстами и изображениями. На место зодчего становится в таком случае инженер по пространственно-строительным инфраструктурам, имеющим чисто технический характер, а декорировать среду обитания при желании смогут с помощью технологии сами жители. Подобные перспективы видны, например, в некоторых концептуальных построениях Р. Вентури и Й.Фридмана.
Другая возможность - некая новая архитектура, мало похожая на традиционную, но соответствующая новым универсальным ценностям коммуникативной культуры. Такой вариант отрицать трудно, но реальные перспективы его реализации представляются крайне смутно.
Третья возможность, которая мне кажется наиболее интересной, условно может быть названа "новым Ренессансом". Суть ее состоит в том, что коммуникативная культура превратит все историческое наследие архитектуры в своего рода язык, как в свое время Ренессанс поступил с архитектурным наследием античности, и что эклектика и стилизаторство прошлого века пытались расширить на всевозможные стили прошлого. Эклектике пока не удалось того, на что оказались способными итальянское Возрождение и классицизм: выразить языком археологических форм новое, современное, жизненное содержание, так сказать, оживить и одухотворить архитектурную декорацию.
А связи с этим и сам Ренессанс, и классицизм остаются по сей день своего рода загадками для теории архитектуры и для теории культуры, взятой с точки зрения исторических судеб зодчества. Проблема в том, чтобы объяснить, каким образом прошедшее через призму исторической рефлексии античное наследие не утратило своей жизненности, сохранило свой таинственный и мифологический образ. Ибо само историческое сознание обесценивает смысл архитектурных форм, в то время как оживляет эти формы как раз мифологический тип сознания.
Сегодня яснее, чем несколько лет назад, что архитектурный успех авангарда начала ХХ в. был обязан не столько своему научному складу, сколько тому, что ему удалось на базе научной рациональности воскресить мифологию архитектурной формы. Это обстоятельство позволяет по-новому истолковать значение таких категорий современной архитектурной композиции, как тектоника и масштабность. В тектонике нетрудно увидеть архаику противостояния физических сил, а в концепции масштабности воскресает мифология карликов и гигантов, диалектически разрешаясь в гуманистический идеал человека как меры всех вещей. Вне этих "мифологических расширений" статика и динамика сооружений, равно как и соотношение их размерных величин, теряют свой художественный и символический смысл, оставаясь вне архитектуры, в сфере инженерии.
Поэтому важнейшей творческой проблемой "ренессансной альтернативы" развития зодчества мне представляется потребность дополнить историческое знание системой мифологических интерпретаций, не идущих вразрез с рациональным и трезвым мировоззрением коммуникативной культуры, дополнить научное мышление мифопоэтическим.
Другая проблема этой альтернативы состоит в возможности архитектуры коммуникативной эпохи найти тип космического самоощущения человека или заменить его чем-то не менее фундаментальным для построения символических пространственных форм. Вопрос касается способности "порядка истории" стать на место "порядка космоса" или каким-то образом совместится с ним. Если бы эта трудность была решена, то можно было бы говорить о возникновении чего-то вроде "нового космизма" в переживании архитектуры. Некоторые частные признаки такого рода можно заменить в разных сферах современной культуры: в концепциях биосферы и ноосферы, в развитии экологического сознания, которое может стать и областью новых культов человечества, в некоторых художественных программах, идущих от авангарда, и в ходе своей трансформации не теряющих его "космического нерва". Однако, пока что это лишь отдельные признаки и намеки, недостаточные для возникновения нового типа архитектуры.
Обнаружить этот новый космизм некоторые авторы пытаются непосредственно в космосе, обсуждая внегравитационные формы архитектуры. Мне кажется, что эксперименты, идущие в этом направлении, продолжающем поиски К.Малевича, едва ли придадут архитектуре те живительные импульсы, которые издревле давало солнце, сияющее с неба, ощущение гравитационной монолитности с землей, чувственное, телесное переживание пространства и строительных материалов, уходящее в какие-то до сих пор не освещенные глубины архаического сознания.
Вне тяготения ослабляется телесность архитектуры, столь же нам необходимая, как и пространственность. Угасание интереса к телесности в пользу пространственных ценностей послужило быть может, одной из причин упадка современной архитектуры. Ибо внетелесное представление об архитектурном пространстве, лишенное мускульного живого, чувственного жеста, делает из архитектуры скорее умозрительный этюд, нежели живую реальность, превращает ее в идеальную схему, которая будучи лишена мифологической опоры, превращается в рассудочную игру. Подобного рода игры ведутся в области концептуального или "бумажного"проектирования независимого от реального строительства, но эта независимость все же, с моей точки зрения, относительна и ограничена.
Концептуальная или "бумажная" архитектура открывает тем не менее новый смысл понятия "архитектурные излишества". Став новым видом "излишеств" по отношению к архитектурной практике, "бумажное" проектирование волей-неволей создает своего рода избыточность архитектурных проектов и концепций. Но избыточность указывает на другую, фундаментальную избыточность, а именно принципиальную избыточность самой культуры как таковой, которая уже не вступает в противоречие с категорией необходимости, так как эта избыточность культуры обеспечивает выживание человечества.
Остается обсудить последний и, может быть, самый важный вопрос. Что же делать в преддверии грядущих перспектив развития или трансформации архитектуры? Зодчие ценят молчание. Архитектор немногословен: его сфера не слова, а дела. Эта устойчивая предрасположенность к бессловесности отчасти - рудимент той самой таинственности, тишины, в которой звучала "музыка сфер" совершенного космоса. Демифологизация, научная редукция, демократическая критика, ведущие к разоблачению и девальвации архитектуры, внушили если не страх перед словами, то недоверие к ним.
Однако процесс вербализации архитектуры едва ли поддается ограничению. В условиях коммуникативной культуры слово не может более противостоять архитектуре. Кривая развития, увлекшая архитектуру к ее нынешнему кризису, во многом действительно обусловлена вербализацией архитектурной мысли, но вознести ее на новую вершину культуры может только та же самая сила. Беда, если мотоциклист, совершающий мертвую петлю, в нижней точке своей траектории начнет сбавлять газ. Нужно до отказа выжать акселератор, нужно, как ни говори, только ускорение. А потому и нет надежд на то, что молчание облегчит судьбу архитектуры на переломе двух эпох ее исторического бытия. Напротив, мне кажется, что слово, критическая или теоретическая мысль становятся в современных условиях важнейшими компонентами самого архитектурного творчества и способны сыграть немалую роль в спасении традиционных архитектурных ценностей.
В этой связи, пожалуй, уместно вспомнить, что Р.Б.Фуллер назвал "эфемеризацией" архитектуры. Он обратил внимание на то, что в ходе развития современной технологии архитектура становится все более легкой, невесомой, прозрачной и динамичной, мобильной. Другое направление эфемеризации архитектуры можно видеть в том, что центр тяжести архитектурной мысли смещается в область словесного ее выражения, в тексты и проекты разного рода. И хотя тексты не могут воссоздать во всей полноте телесного и пространственного смысла архитектуры, без комментариев, интерпретаций и оценок представить себе ее будущее невозможно. Между опытом архитектурного переживания, данным телесно и пространственно, и опытом ее умозрительного постижения в наши дни складывается совершенно новое отношение, которого история архитектуры практически не знала. Достаточно сослаться на события в архитектуре двух минувших веков. Без литературного освоения архитектуры романтизмом невозможно было бы возрождение готики, без мифологических программ и литературных манифестов авангарда едва ли был бы возможен взрыв архитектурных идей начала века. И если это так, то интереснейшей областью действительных новообразований нашей древней профессии оказывается сегодня взаимодействие словесного, концептуального, мыслительного, и физического, мускульного, живого переживания архитектуры. Если есть будущее архитектуры, то мне оно видится растущим из этой напряженной, драматической и полной тайн связи слова и дела.
Но ведь по сути дела это не будущее, а настоящее архитектуры, ее сегодняшний день, и может быть, если следовать русскому языку, - подлинное, а значит и "вечное" содержание. Так в попытках ответить на сакраментальный вопрос, поставленный в заголовке статьи, мы пришли к одной из вечных тайн профессионального сознания. А что, если предположить, будто мы действительно обнаружили основание, способное стать опорой оптимистического видения архитектурных перспектив? Ответ на этот вопрос требует времени и нового витка рассуждений. Во всяком случае есть надежда, что судьба архитектуры не фатальна, и что она все таки зависит от интенсивности усилий исторической и теоретической мысли, творческой интуиции и критического самосознания.
Похожие статьи
Часть 1
Технологии и материалы
Сейчас на главной
Мария Элькина объясняет, чем он хорош и почему его авторов все равно не возьмут в будущее
Архитектор Сергей Чобан объясняет замысел фасада нового здания Третьяковки в Кадашах, рассказывает о дизайне выставки русских импрессионистов и излагает свое видение развития большого города: что в нем можно строить и сносить, а что нет.
На вопрос «Как вас сейчас представить?» Елизавета Лихачева ответила кратко: «Искусствовед». Позади шесть лет директором Музея архитектуры, музеефикация дома Мельникова, год и девять месяцев у руля Музея изобразительных искусств имени Пушкина. Работы достаточно и сегодня. Мы с трудом нашли время для разговора в ее плотном деловом графике.
