|
тей известного стиля (имеется в виду классицизм. — М. Н.). Задача весьма трудная, и не удивительно, если не все сразу удается»(8).
Накал страстей 1899 года в отношении стилевых поисков живо рисует тот факт, что эта невинная заметка вызвала несколько неоправданно резких писем в редакцию, авторы которых сулили скорую гибель русской архитектуре и требовали, чтобы Петербургское Общество архитекторов защитило ее от новых веяний. Вскоре последовал редакционный ответ, положивший начало дискуссии о сущности упадка: «Декадентством следует считать только упадок, вырождение искусства, а не искание в нем новых форм. Это различие совершенно ясно сознается на западе, где отделяют "L'art nouveau" от декадентства. <..-> Замкнуться в ограниченном кругу форм, завещанных нам предшественниками, и отказаться от всяких покушений создать что-либо новое, значило бы — обречь наше искусство на полнейший застой. <...> Иной вопрос, <...> каково педагогическое значение нового стиля <...> и следует ли вводить его изучение в программу наших училищ. Этот вопрос мы оставим пока открытым»(9). Естественно, профессиональный цех должен был высказать что-то подобное, чтобы защитить свое право на стилистические опыты, но, как видим, и в нем не было уверенности в долговременности и самоценности появившихся новаций, с которыми пока не рекомендовалось знакомить молодежь.
Особенно широкие споры о новом стиле развернулись в 1902 году, когда в различных изданиях появилось сразу несколько программных статей. Кстати, с этого времени «новый стиль» начал постепенно вытеснять « декад едтство». По этому поводу постоянный автор «Зодчего» известный архитектурный критик П. Макаров писал: «О новом стиле, <...> еще очень недавно у нас в Петербурге — не говоря уже про остальную Россию — все <...> имели крайне смутное представление. <...> по мере своего появления, новый стиль находил себе очень мало последователей, а врагов и отрицателей, к сожалению, — на каждом шагу. Теперь же, когда страсти немного поулеглись, стороннему наблюдателю <...> кажется странным то ожесточение врагов этого движения, которое когда-то заставило их безапелляционно окрестить его одним, общим у нас для всего нового, названием "декадентства", — кличкою, какою у нас с некоторых Пор называют все, в чем не могут разобраться»(10). Несколько позже ту же мысль высказывал столичный архитектор А. И. Дмитриев: "Декадентством у нас крестят все, что поднимается над уровнем пошлости и безвкусия. Очаровательно тонкий и изысканный Сомов — декадент; гениальный Врубель и в самых доступных, простых, лишенных безумной ноты вещах, — декадент, как и блестящий виртуоз Малявин. В музыке тоже самое: декадентом
|
|
|
29 |
считается и классический Франк, и сложный Штраус <...> и даже <...> величайший из современных музыкантов Вагнер»(11).
Несмотря на попытки разграничения нового стиля и декадентства, в том же 1902 году журнал «Архитектурный музей» продолжал использовать «кличку» без какого-либо негативного оттенка: «Зарождение декадентства, исходящего из стремлений создать новый стиль, более соответствующий современности, является попыткой свергнуть господство классицизма. Буйные порывы новаторов зодчества, к сожалению проявляющих свою деятельность нередко в грубых и непродуманных формах, представляют как бы начало восстания, низвержения власти, покоящейся на отжившей системе, не успевшей своевременно получить обновления. <...> Старое искусство и в частности архитектура, пока еще гордо посматривающие на уродливое кривлянье претендента на художественный трон <...> не может не чувствовать своей дряхлости и опасности уступить первенство преемнику»(13). Заметим попутно, что 1902 год был началом широкого распространения модерна в архитектуре обеих столиц, тогда же появились его первые интересные произведения, однако обозреватель счел необходимым прежде всего указать на его «кривлянья» и продолжавшую сохраняться даже для профессионалов стилевую невнятность.
Сокровенным вопросом эпохи задавался в 1902 году и Макаров: «Представляет ли новое движение действительно нечто вырождающееся, упадочное, или же, напротив того, оно настолько сильно и самобытно, что способно вдохнуть живой дух в наше стареющееся искусство и открыть желающим новые, широкие горизонты для художественной действительности. <.-> неужели же нам, русским, так мало создавшим до сих пор в архитектуре, отрицать то новое, то живое, что дарит нам Запад, и клеймить его названием вырождения, т. е. "декадентства"?»(13) Если он делал вывод, что ничего общего с упадком новый стиль не имеет, его оппонент на страницах «Зодчего» высказывал прямо противоположное мнение: «<...> характернейшие черты упадка — сложность, изысканность, вычурность, заменяющие собой простоту и строгость форм предшествующего периода», присущи и многим произведениям «новой архитектуры». Надоевший язык классических ренессансных форм заменил по существу такой же: «На смену quazy-греческим маскам <...> явились маски и бюсты с неимоверно страдальческим выражением: сухие, бескровные губы костлявого, исхудалого лица плотно сжаты, или раскрыты пароксизмом отчаяния, <...> наименее нужные, чисто орнаментальные части, например, вазы или обелиски на парапете и т. д., развиты необыкновенно, чудовищно, в ущерб главному, существенному. <...> все это — новые условности, заменившие собою прежние и сделавшиеся у тех, кого называют "декадентами",
|
|
|
30 |
|
| | |