|
Размещено на портале Архи.ру (www.archi.ru) |
| 31.10.2014 |
|
Город как «пространство отношений» |
|
Публикуем рецензию на выпущенную Strelka Press книгу Скотта Маккуайра «Медийный город», а также отрывок из нее.  Книга австралийского медиатеоретика Скотта Маккуайра (Media City) вышла не так давно – в 2008, однако будет небесполезным напомнить, в каком контексте она появилась. Реалити-шоу «Большой брат», первый показ которого состоялся в 1999, наряду с другими реалити-сериалами, прочно утвердилось в ежедневном телерационе миллионов зрителей в разных странах мира. Число активных пользователей соцсети Facebook всего за 4 года ее существования взлетело до 100 миллионов по всему миру и продолжало расти. Корпорация IBM на фоне прогнозов бурной глобальной урбанизации анонсировала разработку концепции Smarter City («разумный город»), основу которой должны составить «умные» сети и другие передовые технологии. Мобильные телефоны и прочие гаджеты подарили людям свободу общения и моментального доступа к информации. В общем, новые медиа и виды контента вошли в жизнь города, упростив и обогатив ее. А, может быть, наоборот – загнав ее в новые рамки? На этот вопрос и ищет ответа Маккуайр, опираясь на собственные наблюдения и прибегая к трудам таких видных теоретиков, как Вальтер Беньямин, Георг Зиммель, Поль Вирильо, Анри Лефевр, Зигфрид Кракауэр, Скотт Лэш, Ричард Сеннет. «Сращивание медиа и городского пространства порождает сложный спектр возможностей, и их результаты еще не стали данностью», – утверждает автор, напоминая, что медиа – это лишь инструмент, который, подобно ножу в руках домохозяйки или убийцы, может служить самым разным целям. «Образу цифрового потока, несущего новую свободу, повсюду противостоит использование цифровых технологий для совершенствования форм контроля над пространством», – слова поистине провидческие, если вспомнить разоблачения Эдварда Сноудена, «Великий китайский файервол» и камеры наблюдения, превратившие город в пространство тотальной слежки. Но трансформирующее влияние медиа на сам город и его восприятие жителями началось задолго до цифровой эпохи – еще с момента появления фотографии в середине XIX века. Поэтому Маккуайр проводит читателя по этой «хронологической стреле», повествуя о том, как постепенно серийная фотосъемка, электрическое уличное освещение, кинематографический монтаж и кибернетика превратили образ города как стабильного пространства с жесткими социальными связями в «текучую» среду амбивалентного «пространства отношений» – медийного города. Особый интерес представляют размышления о взаимоотношении частной и публичной сферы, которое в течение последних полутора столетий изменилось до неузнаваемости – особенно с приходом в каждый дом телевидения.  Рафаэль Лозано-Хеммер. Кино тела, Архитектура отношений 6. 2001–2006. Масштабная интерактивная инсталляция с использованием более 1200 гигантских портретов, которые становятся видимыми, когда на них падают тени прохожих. Впервые реализована V2 на Театральной площади Роттердама. Фото Яна Сприйджа. Изображение © Strelka PressИздательство Strelka Press перевела «Медийный город» для русского читателя лишь через шесть лет после публикации книги в оригинале, и такая медлительность кажется досадным упущением, учитывая, насколько большое внимание в ней уделяется русскому/советскому архитектурно-медийному опыту – в общемировом контексте. Здесь и интереснейшее сопоставление творческого метода Дзиги Вертова, примененного в «Человеке с киноаппаратом», с кинематографическим языком Вальтера Руттмана в фильме «Берлин – симфония большого города»; и параллели, проводимые между неосуществленным замыслом фильма «Стеклянный дом» Сергея Эйзенштейна со американскими модернистскими небоскребами; и критика «прозрачной архитектуры» в романе Евгения Замятина «Мы»; и упомянутые в связи с этой антиутопией социально-архитектурные эксперименты Моисея Гинзбурга. Впрочем, такие книги, да еще и не в оригинале – не увеселительное чтение (при всем уважении к работе переводчика). Право, тексты, претендующие на объяснение реальности не для узкого круга исследователей, должны быть написаны (насколько это возможно) человеческим языком. А читать «Медийный город» – местами если не мучение, то, по крайней мере, немалый труд. Судите сами: «Кино, по сути, позаимствовало у фотографии активное кадрирование и преобразовало его в динамичные нарративные формы, где предпочтение отдавалось множественности точек обозрения. Как я отмечал в главе 3, кинематографическое восприятие стало образцом шоковой эстетики, преобладавшей в культуре современного города. Ренессансная модель геометрической перспективы развивалась в сочетании с гуманистическим порядком в архитектуре, в рамках которого пропорции рассчитывались в соответствии с масштабом человеческого тела. Холлис Фрэмптон говорит о структурной связи между живописью и архитектурой: «Живопись „предполагает“ архитектуру: стены, полы, потолки. Саму иллюзорную картину можно рассматривать как окно или дверь». И напротив, динамический режим восприятия в кино – «восприятие, обусловленное шоком» [chockförmige Wahrnehmung] – «предполагает» не стабильное местоположение стационарного здания, а изменчивый вектор движущегося автомобиля. Вид из кинематографического окна можно назвать «постгуманистическим», поскольку он уже не соответствует человеческому глазу, а производится с помощью технического оборудования, не просто усиливает перцептивные возможности классического субъекта, но и способствует замене техникой человеческого тела в качестве мерила существования. Непрерывное развертывание пространства, предполагавшееся в ренессансном мире, которое обусловливало стабильное положение гуманистического субъекта, все больше вытесняется феноменом, который Вирильо окрестил «эстетикой исчезновения». Техническое «зрение» кино – неотъемлемый элемент опыта в современную эпоху, где непрерывное пространство картезианской перспективы уступает место пространству отношений, состоящему из фрагментов, которые никогда не соединятся в стабильное целое. Современный индустриальный город, подпитываемый электроэнергией и пересекаемый динамичными транспортными и медийными потоками, представляет собой материальное выражение этой сложной пространственности. Вилла Ле Корбюзье с архитектурным «променадом», призванным скоординировать серию видов «кинематографического типа», – симптоматическая реакция на это положение вещей. За счет массового производства Ле Корбюзье стремится преобразовать современный дом в мобильную рамку видоискателя, которую можно разместить в любом месте. Именно в эту область неопределенности – вытесненное или «выкорчеванное» домашнее пространство – вторгаются электронные медиа». |