|
Размещено на портале Архи.ру (www.archi.ru) |
| 22.09.2014 |
|
Беатрис Коломина: «Протестные выступления и критика политических институтов очень тесно переплетены со сферой образования» |
|
Беатрис Коломина о дефиците экспериментов в образовании, советских архитекторах на миланской Триеннале-68 и разговорах с критиками.  Беатрис Коломина на «Стрелке». Фото: Егор Слизяк / Институт «Стрелка»Историк архитектуры Беатрис Коломина (Beatriz Colomina), руководитель программы «Медиа и современность» в Принстонском университете и автор нескольких книг о связи архитектуры и различных типов медиа, приехала в Москву, чтобы прочитать в Институте «Стрелка» лекцию «Архитектура и радикальная педагогика». Архи.ру встретился с ней до лекции, чтобы поговорить о том, что провоцирует эксперименты в архитектурном образовании и причем тут медиа. Архи.ру: – Вы сегодня читаете лекцию на «Стрелке» об экспериментальной педагогике. Что вы подразумеваете под экспериментом? Беатрис Коломина: – В лекции я затрону два аспекта. Первый – это моя собственная педагогическая практика, которая построена на сотрудничестве со студентами и интерактивности, и за счет этого имеет горизонтальный, не-иерархичный характер по сравнению с традиционными методами преподавания. Второй аспект – это, собственно, предмет нашего со студентами исследования об экспериментах в педагогике в послевоенные годы, с середины 1940-х по 1970-е годы. В какой-то момент я осознала, что много исследовательской работы было проделано по архитектурным школам более раннего периода – эпохи авангарда (Баухауз и т.д.) и очень мало исследовалось послевоенное время. Поэтому я начала работать со студентами, в начале изучая такие очевидные истории, как Ульмская школа дизайна в Германии, Школа Архитектурной ассоциации в Лондоне (AA), «Купер Юнион» и Институт архитектуры и урбанистических исследований в Нью-Йорке. Постепенно мы выяснили, что поле исследований гораздо обширнее. Уже тогда это было глобальным явлением: дело не ограничивалось европейскими и североамериканскими школами, уже были экспериментальные школы в странах Латинской Америки, в Индии или Новой Зеландии. Это гораздо более сложный набор экспериментов, который возникает в послевоенные годы, особенно в 60-е и 70-е годы. Люди начинают задаваться вопросом: что же это такое – архитектура? и это связано с политическими революциями того периода, я имею в виду не только майские события 1968 года во Франции, но еще и революцию в Чили (1970–73), студенческие волнения в Мехико (октябрь 1968), в Беркли (1964–65), в Йельском университете (1970) и в других вузах США. Протестные выступления и критика политических институтов очень тесно переплетены с ситуацией в сфере образования. Например, в Париже студенты-архитекторы не только активно участвуют в уличных акциях протеста, но и подвергают критике то, чему их учат. Они говорят, что академическая система Национальной школы изящных искусств (École de Beaux Arts) полностью несостоятельна и не имеет ничего общего с текущей политико-экономической ситуацией. То же самое происходит в Барселоне, во многих городах Италии. Происходит тотальное переосмысление того, что есть архитектура, что имеет для нее значение, а что – нет. Старая система образования подвергается атаке – не только Эколь де боз-ар, но и парадигма исключительности архитектора и его труда в противовес пониманию условий, в которых он работает. В этот период архитекторов начинают волновать новые темы. Например, тема окружающей среды становится очень заметной в Великобритании, в Италии (хотя во Франции, к примеру, она не так важна). Это отражается на содержании архитектурных журналов. Например, журнал Domus, который обычно помещал на обложку фото известных архитекторов, поставил туда изображение планеты Земля с надписью «На помощь». Пришло осознание, что ресурсы планеты ограничены. Исследуются новые, перерабатываемые материалы. Экспериментируют с очень актуальной сегодня типологией – архитектурой для чрезвычайных ситуаций (emergency architecture), для вынужденно перемещенных людей. Вот что начинает интересовать студентов, а не громкие имена или здания. Так что это время и интересно для изучения, и очень созвучно сегодняшнему дню. Получается, что мы всерьез задумывались о таких важных вещах именно тогда. В 70-е происходит энергетический кризис, и архитекторы вдруг опомнились и начали задумываться о том, сколько энергии уходит на постройку одного здания и т.д. А потом кризис закончился, и все эти экологические темы снова были забыты архитектурным цехом больше, чем на 30 лет. Сейчас мы озабочены ровно теми же проблемами, и, изучая опыт предшественников, мы видим, что они действительно далеко продвинулись в этой теме. Вот рассказ вкратце о нашем совместном со студентами исследовании, которое мы, кстати, представили на Венецианской биеннале архитектуры в этом году.  Выставка Беатрис Коломины «Радикальная педагогика» на Венецианской биеннале-2014. Фото © Giorgio Zucchiatti. Предоставлено Biennale di Venezia– Ваш проект получил специальный приз жюри биеннале. А как выставку приняла публика? – Очень хорошо! В нашем павильоне постоянно были люди. Через три дня после открытия биеннале у нас закончились все буклеты. Но, кстати, печатные материалы не особенно сильно нужны: . Молодые ребята из Барселоны разработали для нашего проекта специальную онлайн-платформу, и посетители могли прочитать всю информацию на своем планшете, мы предусмотрели эту возможность в экспозиции. Например, вы видите стенд о школе, которая вам интересна, наводите на него планшет, и с помощью приложения можете посмотреть видео о ней, видео лекций, какие-то дополнительные материалы.  Выставка Беатрис Коломины «Радикальная педагогика» на Венецианской биеннале-2014. Фото © Francesco Galli. Предоставлено Biennale di Venezia– Почему вы ограничили изучаемый период 1970-ми годами? – Эксперименты закончились. Большинство школ с тех пор продолжают практиковать все то же самое. Например, АА еще тогда создала новую систему с юнитами и «китайским меню» из дисциплин, которые можно выбрать самому вместо обязательного учебного плана. Такая система действует сегодня во всех архитектурных школах США. В конце 60-х и в 70-х годах ее введение вызывало большое сопротивление, а сегодня она стала нормой.  Выставка Беатрис Коломины «Радикальная педагогика» на Венецианской биеннале-2014. Фото © Francesco Galli. Предоставлено Biennale di Venezia– Правильно ли я понимаю, что изменения в архитектурном образовании происходят под влиянием внешних событий – революций, экономических кризисов, а само по себе оно консервативно? В вашем проекте наверняка не нашлось места Советскому Союзу той эпохи, или я ошибаюсь? – На самом деле, у нас в Принстоне есть аспирант из России, Маша Пантелеева, так она рассказала об очень интересном примере – группе НЭР, которую пригласил участвовать на Триеннале в Милане Джанкарло де Карло. Если честно, я до сих пор не представляю себе, как это приглашение вообще могло быть возможным. Этот сюжет есть на выставке, и многих посетителей он очень заинтересовал. Только представьте себе: молоденькие архитекторы из Москвы, почти дети, с кудряшками – и они уже на триеннале вместе с ArchiGram и Питером и Алисон Смитсонами [это была знаменитая триеннале 1968 года – прим. ред.]. Само по себе то, что в Италии знали о существовании этой группы молодых людей в СССР, кажется экстраординарным! Коммуникация вопреки различиям политической системы существовала [вероятно, де Карло узнал о НЭР во время своего визита в Москву под эгидой посольства Италии – прим. ред.]. Но вы правы, когда говорите, что образование – это один из каналов, через который люди выражают неудовольствие системой в моменты политических потрясений. Только в эти моменты они говорят: что-то должно измениться. Например, после кризиса 2008 года многие вузы начали говорить о том, что пришло время переосмыслить отношение к большим архитекторам и «знаковым» зданиям. Пора вместо них уделить внимание колоссальным проблемам окружающей среды.  Беатрис Коломина на своей выставке «Радикальная педагогика» на Венецианской биеннале-2014. Фото © Francesco Galli. Предоставлено Biennale di Venezia– Неужели сегодня вообще нет места эксперименту в архитектурном образовании? – Вообще в мире не так много новых экспериментальных систем, как было в 60-70-х годах (скажем, ваша «Стрелка» – вполне интересный эксперимент). Я повторюсь, по большей части происходит их воспроизводство. Но все же мне кажется, что благодаря революционным изменениям в средствах коммуникации, которые происходят последние 15 лет, назревает новый этап экспериментального образования. Мы существуем в контексте более горизонтальной культуры, неотъемлемыми атрибутами которой являются распространение (sharing) и коллективное создание контента, возьмите, к примеру, Википедию. Понятие авторитета как обладателя и транслятора единственной правды стало несостоятельным: новая культура настороженно воспринимает эту модель. Современные молодые люди охотно делятся друг с другом информацией и знаниями, занимаются совместным творчеством. Я также строю свою собственную педагогическую практику на сотрудничестве, объединяя людей разного возраста и уровня познаний в работе над общим проектом. Мы постоянно находимся в диалоге, так что порой никто уж и не может сказать, кому принадлежит та или иная идея. Я думаю, это более соответствует нашей культуре. Для экспериментов в образовании вовсе не обязательно должна случиться политическая революция, достаточно технологической и коммуникационной.  Беатрис Коломина, Брендан МакГетрик и Никита Токарев в ходе дискуссии на «Стрелке». Фото: Егор Слизяк / Институт «Стрелка»– Существует ли, с вашей точки зрения, разрыв между новым поколением архитекторов, для которых привычны эта новая, горизонтальная модель работы с информацией и сотрудничество, и заказчиком – инвесторами, представителями крупного капитала? Они до сих пор весьма консервативны и осторожны или готовы к новым идеям и моделям взаимодействия? – Я думаю, готовы. Есть экономисты, новые мыслители, которые представляют совершенно новый мир. Не так давно я была в Берлине на лекции экономиста и социального философа Джереми Рифкина. Он, кстати, является советником Ангелы Меркель и структур Европейского Союза. В своей книге «Третья промышленная революция» (2011, издание на русском, 2014) он говорит о том, что формируется новая экономическая система, что предполагает громадные изменения в производстве и в способах коммуникации. Во время Первой промышленной революции начали доставлять товары на поезде и передавать информацию по радио. Сегодня мы находимся в аналогичной ситуации – с кардинально новыми способами коммуникации и новыми формами энергетики. Идея, что мы все еще можем полагаться на нефть – слегка безумна, потому что мы знаем, что запасы этого ресурса ограничены. Германия находится в авангарде мировых экспериментов с новыми источниками энергии, со всеми этими солнечными панелями и т.д. Рифкин говорит о том, как намечаются новые тенденции сотрудничества людей, когда жители пригородов объединяются в сообщества, использующие альтернативные источники энергии. Такие «энергетические объединения» крепнут и становятся настолько значительным явлением, что энергокомпании пытаются агрегировать энергию, которая ими вырабатывается. Бизнес понимает, что в экономике что-то должно измениться. Он сам является источником новых теорий, потому что очевидно, что с прежним подходом к экономике ему не выжить. Автомобильные концерны, например, BMW, вкладывают огромные средства в научно-исследовательские институты, think tanks, которые думают над альтернативой традиционному автомобилю. Автоконцерны понимают, что будущее, вполне возможно, не за автомобилями, а за чем-то еще, и они должны знать, каким будет транспорт в городе будущего. Они будут вынуждены меняться и хотят быть к этому готовыми. Рифкин уверен, что мы проходим последние стадии капитализма, каким мы его знаем, и скоро станем свидетелями становления новой системы. Например, он рассказывал о культуре коллективного пользования различными вещами, например, автомобилем. Многие люди не хотят владеть автомобилем – я, кстати, к ним принадлежу. Некоторые люди более старшего поколения жутко дорожат своими машинами, ассоциируют себя с ними. Так сейчас мало кто себя ведет, особенно в таких местах, как Нью-Йорк или Лос-Анджелес. В Нью-Йорке все больше и больше людей пользуются услугами компании Uber: когда им нужно куда-то поехать, они просто нажимают на кнопку в своем смартфоне и получает машину с шофером в свое пользование на время. Количество частных автомобилей, таким образом, сокращается. Коллективное пользование распространилось даже на детские игрушки. Рифкин приводит такой пример. Обычно, даря ребенку новую игрушку, родители исподволь преподают ему первые уроки капитализма: держи, это твоя новая игрушка, ты теперь ее владелец, она твоя, а не твоей сестры или брата, ты должен о ней заботиться. А теперь есть много кооперативов, например, в Бруклине, где можно «арендовать» игрушку на 3 дня: потом ее дезинфицируют и дают поиграть другим детям. Игрушки не скапливаются в доме, дети постоянно играют в разные игрушки, все довольны. Рифкин говорит, что это – зачатки той самой Третьей промышленной революции.  Лекция Беатрис Коломины об экспериментальной педагогике на «Стрелке». Фото: Егор Слизяк / Институт «Стрелка»– Как эта новая модель применима к архитектуре, которая по своей природе не мобильная? – Это интересный вопрос. Я думаю, это может затронуть такое явление, как второй дом или дом для каникул. Сейчас это все еще очень статусная вещь, но если задуматься – как часто человек им пользуется? Не так уж часто. Поэтому, может быть, при вступлении в новую культуру человек будет несколько менее привязан к вещам, ему будет легче менять дома, где он проводит лето или выходные. Может быть, он будет менять дома одним кликом. – Разве это не будет входить в кардинальное противоречие с самой природой человека – его привязанностью к прошлому, к воспоминаниям? – Я тоже думала, что это невозможно, но я видела множество примеров, как молодые люди теряют интерес к обладанию собственностью, к самоидентификации с собственностью, к обладанию тем, что им навязывает реклама. Ведь Ubercar никто не рекламирует – в отличие от собственной Alfa Romeo. Может быть, если люди будут меньше обременены вещами, они смогут жить легче, более подвижно. У меня самой не так много вещей, я довольно много путешествую. Но что нам с мужем [исследователем архитектуры и педагогом Марком Уигли, Mark Wigley] действительно мешает – это книги, тысячи книг – мы оба ученые, и потому они накапливаются. Как подумаю о переезде, мне плохо делается. – Кто из современных архитекторов или архитектурных школ придерживается таких взглядов? – Чилийский архитектор Алехандро Аравена: он занимается темой строительства с применением минимального количества ресурсов. Или Шигеру Бан, только получивший Притцкеровскую премию, уделяет много внимания архитектуре для чрезвычайных ситуаций. Так что мышление меняется. Важной темой для изучения становятся неформальные города – фавелы и стихийные города в Латинской Америке. Многие архитекторы работают с материалами из вторсырья, многие задумываются о количестве пространства, необходимом для постройки здания. – Расскажите, как произошел перенос фокуса вашего внимания с медиа, роль которых в архитектуре вы давно изучаете, на образование? – А я все равно изучаю медиа. Образование с этой точки зрения также интересно. Во-первых, этот проект лишь один из многих, которые я сделала в сотрудничестве со студентами. Предыдущий – Clip/Stamp/Fold – был посвящен так называемым «маленьким журналам» 1960-70-х годов. Эта выставка о более сотни архитектурных журналов из разных стран побывала уже в 12 городах – в Касселе в рамках Documenta, в Нью-Йорке, Монреале, Лондоне, Осло, Барселоне, в Сантьяго-де-Чили и др. А во-вторых, тема образования имеет непосредственное отношение к медиа. Все школы имеют свои издания. Лондонская AA не стала бы тем, чем она стала, без студенческих публикаций. Или еще пример – Бакминстер Фуллер, который полностью изменил образование в США, предчувствовал сегодняшнюю идею «университета по Интернету». Он считал, что обучение должно быть децентрализовано, и утверждал, что преподает в 55 школах, поскольку он действительно их посещал с лекциями – он создал своего рода сеть школ, по которым ездил и преподавал. Баки не верил в существование только в одном месте и обучение ограниченного числа людей. Он считал, что лучший преподаватель, говоря сегодняшним языком, будет преподавать онлайн для людей, находящихся в любой точке мира. Во всех экспериментах, которые мы рассматриваем, всегда важную роль играют средства коммуникации. Я же помешана на медиа. – А вам известны случаи, когда сам архитектор реагирует на медиа? Прочитал колонку критика в газете или архитектурном журнале, например, и поменял что-то в своей работе? Есть ли, скажем так, обратный «отклик» на критику или отзывы конечного пользователя? – Мне кажется, все архитекторы реагируют на то, о чем читают. Когда Гидеон написал о «пространстве/времени» в теории архитектуры, все архитекторы начали рассуждать именно в этих терминах. Всегда есть диалог с прессой, с критикой, всегда есть разговор. Мне очень нравится идея Питера Смитсона, что история архитектуры – это не история зданий, а история разговора. Это разговор и архитекторов друг с другом, и разговор архитекторов с заказчиком, инженером, политиком, критиком. Я много раз сама видела, как, приезжая в Нью-Йорк, Рем Колхас обязательно встречался с архитектурным критиком New York Times Гербертом Мушампом (Herbert Muschamp) в баре неподалеку от моего дома и подолгу с ним беседовал. Потом, когда Герберта сменил на этом посту Николай Урусов (Nicolai Ouroussoff), Рем немедленно с ним подружился, и они вели долгие разговоры. Архитекторам действительно интересно знать, что думают критики. Рем особенно чуток в этом смысле, потому что сам был вначале журналистом, как и его отец, кстати. Но он не один такой. Лиз Диллер из Diller Scofidio+Renfro тоже всегда общалась с Мушампом, он постоянно тусовался у них в мастерской. Стивен Холл часто звонил Кеннету Фремптону, чтобы поговорить о том о сем. Так что это постоянный диалог. И критикам это тоже очень важно и интересно, именно так они узнают о том, что происходит, что занимает архитекторов. Это улица с двусторонним движением. – Тема образования для вас закрыта? – Думаю, что этот проект практически завершен, хотя люди до сих пор продолжают присылать мне все новые и новые истории, которые мы упустили из виду. У нас , на котором выложены все наши «примеры», и сайт удобен тем, что его можно бесконечно дополнять. Наш предыдущий проект Clip/Stamp/Fold также постоянно дополняется – после каждой выставки на новом континенте. Например, в Латинской Америке нам рассказали об архитектурных журналах, о которых мы и понятия не имели, и мы добавили их в выставку. Проект о радикальной педагогике длится уже 3-4 года, он просуществует в активной фазе еще годик, а потом встанет вопрос об издании книги. Стоит ли ее издавать? Мы вот выпустили книгу по выставке Clip/Stamp/Fold, а потом оказалось, что ее есть, чем дополнить. – Может быть, надо перестать выпускать книги и полностью перейти «в онлайн»? – Именно. Возможно, мы так и сделаем. |