Размещено на портале Архи.ру (www.archi.ru)

11.01.2019

Архитектор об архитектуре и архитекторах

Александр Скокан
Мастерская:
АБ «Остоженка»

Тезисное изложение лекции Александра Скокана. Авторский подзаголовок – субъективная попытка рассказать о профессиональных проблемах.

Почему я архитектор?
Тому были семейные предпосылки. Прадед мой, Петр Иванович Макушин, меценат, общественный деятель и просветитель Сибири, основавший первое книжное издательство в Томске с филиалом в Иркутске, открывший книжные магазины и первую бесплатную библиотеку, в 1916 году на свои деньги построил в городе Томске «Дом Науки» для народного университета.

Сын сельского дьячка, сам получивший образование в Духовной Академии Петербурга, он реализовал этот свой замысел в лучших архитектурных традициях: организовал конкурс на проект постройки, который выиграл, тогда еще молодой и неизвестный, архитектор А.Д. Крячков.

Возможно, это событие повлияло на выбор профессии для его внука-архитектора Петра Ивановича Скокана, ставшего одним из учеников школы-мастерской И.В. Жолтовского.

П.И. Скокан, мой дядя – известный в свое время человек разнообразных дарований и огромного обаяния, в свою очередь, не мог не повлиять на мой профессиональный выбор. Впоследствии оказалось, что практически все члены моей семьи (дети, племянники, их жены) – архитекторы. Надеюсь, что внуков удастся уберечь от этого соблазна.

В МАРХИ 1960-х моими учителями были известные авангардисты 1920–1930-х годов М.А. Туркус и В.Ф. Кринский, в соседних группах преподавали М.О. Барщ и М.И. Синявский. В коридоре института, прервав на минуту порочно-популярную тогда игру в «жоску»[1], нужно было посторониться, пропуская Г.Б. Бархина, автора «Известий», одного из лучших домов в Москве ХХ века, который шел на занятия с огромными книгами подмышкой. А сын Григория Борисовича, Борис Григорьевич Бархин был руководителем нашей группы. Именно он привил нам первичные профессиональные навыки или, проще говоря, научил работать.

После окончания института в 1966 году меня «по распределению» направили в Моспроект-2. Студенческая романтика сменилась скучной реальностью. В мастерской, где я работал, проектировали, в основном, жилые дома для ХОЗУ ЦК, которые по тем временам можно было смело назвать «элитным» жильем. Сил, энергии и энтузиазма было в молодом архитектурном организме много, а государственная служба не позволяла в полной мере реализовывать свои амбиции, поэтому, когда меня пригласили участвовать в работе группы НЭР, я с радостью согласился – честь была большая оказаться рядом с Алексеем Гутновым, Ильей Лежавой, Андреем Бабуровым и другими легендарными личностями. Именно тогда я приобрел навык работы в команде, очень полезный для дальнейшей профессиональной деятельности – теперь, когда успешная работа – это обязательно слаженная работа в команде, где роли ясно и четко распределены, и, кроме того, всех участников связывают взаимные симпатии и дружеские, а не только профессиональные отношения.

Надо понимать, что в 1960-е годы источников информации, кроме официальных, практически не существовало, и поэтому так важно и необходимо было ОБЩЕНИЕ. Общаясь, мы обменивались своими субъективными суждениями и знаниями. Например, мой друг Андрей Бабуров заметил, а я запомнил, что фортепианные произведения Скрябина, нужно слушать только в исполнении Владимира Софроницкого. Именно в том подвале можно было поговорить о новом романе Фолкнера или Макса Фриша, именно там я впервые познакомился с джазовыми композициями в аранжировке Gil Evans и там же было сделано много других «открытий» и получено знаний.

Как только срок обязательной работы «по распределению» закончился, я поступил в аспирантуру ВНИиТИА. Моим научным руководителем был Андрей Владимирович Иконников – достойнейший ученый муж и теоретик архитектуры. И опять мне повезло – в интеллектуальном эпицентре Института, курилке под лестницей, в течение двух лет раз в неделю (в обязательный присутственный день для аспирантов) я слушал Андрея Леонидова (сына Ивана Леонидова), Александра Раппапорта, моих друзей Андрея Бокова и Владимира Юдинцева. А еще в то время в институте работали такие корифеи, как С.О. Хан-Магомедов, А.В. Опполовников и Н.Ф. Гуляницкий.

Через несколько лет Владимир Юдинцев и я снова оказались вместе. На этот раз в отделе перспективных исследований НИ и ПИ Генплана, который спустя некоторое время возглавил Алексей Гутнов. Благодаря организаторским и прочим талантам Гутнова мы имели как бы особый статус и занимались только тем, что нас интересовало и казалось нам по-настоящему важным, самостоятельно придумывая темы для исследований и проектов.

Главным стимулом нашей деятельности было «опрокинуть» действовавший в то время Генплан, деливший город на несколько, семь или восемь, самостоятельных городов – планировочных зон, со своими центрами. Главный идеолог того Генплана Матвеев Симон Матвеевич, припираемый в дискуссиях нами к стенке, выворачивался от нас ответом, что «плохой Генплан лучше, чем никакого Генплана». Это стремление сделать все «НЕ ТАК», увидеть по-другому, по-своему, в своем ракурсе позволила нашей команде сделать множество открытий и направлений, по которым в дальнейшем шла работа.

Мы предлагали рассматривать город в контексте сложной системы агломерационных связей, чему тогда, как, впрочем, во многом и сейчас, препятствовали административные препоны, отделяющие город от окружающих его территорий, именуемых областью. Также мы говорили, что городу нужна полицентрическая структура деловых многофункциональных центров, располагавшихся на транспортных узлах (по-нынешнему ТПУ), вместо одного, намечавшегося тогда, так называемого «Сити». Тогда же было открыто еще одно важное и оказавшееся перспективным направление – работа с историческим городом и его средой, не соответствовавшей никаким действовавшим нормативам. «Открывая» этот знакомый по жизни, но незнакомый профессионально город, свои исследования мы начали с исторического, морфологического, функционального и даже попыток социального анализа. Проблемы города были увидены как бы с иных, новых точек зрения.

Тогда, в 1980-е, архитекторы, хотя и работали много, но жили бедно, а их друзья-художники: живописцы, графики, скульпторы, монументалисты (оформители), если у них были заказы, зарабатывали прилично. Поэтому архитекторов так привлекала работа в Художественных комбинатах, где они вступали в творческий симбиоз с художниками. Совместно создавались экспозиции музеев, выставок, делалось оформление театров, клубов, промышленных зданий.

Сотрудничество с художниками это очень хорошая профессиональная школа, опыт свободной интуитивной деятельности, без архитекторской запрограммированности.

Здесь моими учителями были: скульптор Николай Никогосян, семейство скульпторов Рукавишниковых и, наконец, монументалист и живописец Иван Лубенников, с которым мы сделали несколько очень важных работ-экспозицию советского раздела мемориального музея Освенцим, ХVII Молодежную, выставку общества «Мемориал», несколько конкурсов, а также еще много чего.

Из великих учителей нельзя не упомянуть Л.Н. Павлова, с которым мне посчастливилось почти месяц работать в Ваймаре ( Баухаус) в 1978 году в рамках международного проектного семинара. Ясность, четкость и выразительность его архитектурных жестов, беседы с ним и вообще, обаяние Мастера произвели на меня большое впечатление.

И, наконец, 30 лет назад, в 1989 году, проект на реконструкцию района Остоженка породил и образовал наше архитектурное бюро, впоследствии получившее название АБ Остоженка.

Здесь и пригодился мне весь, накопленный прежде, профессиональный опыт, а также опыт работы в дружной команде единомышленников.

Работа в исторической среде, после опыта работы в Генплане с территориями Замоскворечья, Столешниковом, Покровкой и др. была привычна и понятна. Пригодились парцеллы, открытые еще в работе над Столешниковым переулком – новая застройка стала легко вписываться в историческую среду при соблюдении этих исторических линий. Работа на Остоженке это также и колоссальный опыт работы с робкими поначалу заказчиками и девелоперами, которые вежливо спрашивали: «сколько здесь можно построить квадратных метров?», и общение с нарождавшимся тогда классом чиновников, многие из которых еще недавно были братьями-архитекторами.

Был у меня очень интересный опыт работы с иностранными архитекторами: финнами, итальянцами, англичанами, турками, югославами (была такая страна Югославия!), голландцами, французами.

С 2003 года наступило время больших международных конкурсов, в которых участвовало наше Бюро.

Это конкурс на Мариинский театр в Санкт-Петербурге, конкурс «Большая Москва» (2012 год), конкурс Москва-река. Последние два конкурса мы делали совместно с французскими коллегами (бюро Ив Лион). Опять были сделаны очень важные для нас и для нашего города открытия – железная дорога, река, 100 городов и 140 рек). Нашими партнерами в конкурсах были также географы, транспортники, социологи и историк-архитектор Андрей Балдин.

Не подводя никаких итогов, не претендуя на открытие окончательных истин, и заканчивая этот разговор об архитектуре и архитекторах, хотел бы попытаться сформулировать несколько, кажущихся для меня, важными тезисов:

Тезис первый: «УМЕСТНОСТЬ АРХИТЕКТУРЫ»
Уместность означает соответствие месту, его свойствам и характеристикам. В то же время нельзя не замечать, что значение и смысл понятия «место» на наших глазах постоянно умаляется и размывается, то есть чем дальше, тем больше мы находимся как бы не здесь, как бы не в этом месте.

С одной стороны, это является результатом возросшей мобильности – мы посетили, увидели, полюбили огромное количество мест в мире и нам теперь трудно оставаться приверженным только одному-единственному, даже если это место является нашей так называемой «малой Родиной».

С другой стороны, благодаря смартфонам и прочим умным игрушкам-гаджетам и девайсам, которые теперь с нами всегда и всюду, мы находимся в данном конкретном месте, здесь, только физически, на самом же деле, глядя в экраны смартфонов, мы далеко – совсем в других географических точках и других ситуациях.[2]

То есть теперь, в связи с цифровизацией, гаджетизацией и прочей телефонизацией, качества и свойства места пребывания, из которого мы выходим в космос, кроме как удобства сидения или стояния, не имеют больше важного значения.

В связи с этим не будет неуместным затронуть еще одну актуальную тему: архитектура и дизайн.

Кто мы? Еще архитекторы или уже скорее дизайнеры, проектировщики совершенных объектов, включая дома, их оболочки или внутреннее обустройство?

Дизайн экстерриториален и космополитичен, нечувствителен к контексту. Дизайнерское изделие (про архитектуру так не скажешь) будет хорошо везде, если оно технически и эстетически совершенно. Дизайн глобален. Глобализм отчасти дитя дизайна.

Архитектор более локален, приземлен. Результат его труда, как правило, крепко стоит на земле. Хотя говорят и про архитектуру кораблей, и архитектуру (но не дизайн) каких-то институций, типа Евросоюза, совсем недавно еще были «архитекторы перестройки» и так далее.

Не углубляясь в подобные рассуждения, думаю, что можно более-менее определенно отнести дизайн, и все, что с ним связано, к явлениям глобальным и скорее встроенным во временной контекст – своевременным, актуальным. А архитектурой будем называть то, что УМЕСТНО для конкретного места, встроено в него, соответствует его духу (genius loci), вкусу, запаху, истории...

Тезис второй: «ВСЕ УЖЕ ЕСТЬ»
То есть не надо ничего придумывать, надо только учиться видеть то, что уже есть, что уже давно или даже всегда присутствует: в виде исторических следов границ землевладений, старых улиц или дорог, засыпанных речек и оврагов, заброшенных промышленных территорий и ж/д путей («веток»), которыми были опутаны, расчерчены большие города в первой половине ХХ века – все это уже есть или уже было и мимо этого не пройдет внимательный городской исследователь.

Такие «открытия» не что иное, как видение уже известного в новом ракурсе или новое прочтение существующих контекстов в свете «вновь выявленных обстоятельств». Известный дурной пример глупого или злостного придумывания того, «чего никогда не было» – присоединение в 2011 году новых территорий к Москве, вместо поиска резервов и ресурсов для дальнейшего развития в самом городе. Тогда умными проектировщиками было предложено переосмысление существующих бросовых территорий в городе (recycling), неэффективно используемых промышленных, а также прилегающих к реке и железным дорогам, земель – так называемый «забытый город». Это вторичное освоение, переработка городской субстанции с изменением смыслов и функций, процесс естественный и неизбежный (Лизин пруд – Тюфелева Роща – АМО – ЗИС – ЗИЛ – Зиларт…).

Проблема только в том, как мы относимся к остаткам или следам предыдущего использования – с любопытством, с брезгливостью или с уважением. Это тест на нашу культурность и поэтому снос пятиэтажек в рамках так называемой реновации – проблема отнюдь не только архитектурная.

И, наконец, тезис, который я называю: «НЕ ТАК»
Это когда делают не так как все и не как сейчас здесь принято. Не вместе, не в унисон, а по-своему, своим голосом. То есть стараться быть не только внутри процесса, но и вне его, немного со стороны – тогда и будет больше шансов увидеть, откуда и куда идет движение.

Искусство, очевидно, в том, чтобы оптимально чередовать положение внутри и вне процесса.

Положение «не так», не вместе со всеми, иначе, с иного ракурса, как бы со стороны, может давать возможность больше и дальше видеть и даже предвидеть будущее.

Ведь архитектура всегда про будущее. От момента проектирования до реализации его всегда есть временной промежуток – месяц, год, десятилетия, века... Проектирование – это проброс в будущее. Поэтому одна из задач архитектуры и архитекторов, создание не только уместных объектов. Но также и задача давать картину, образ будущего. Но сейчас этим, к сожалению, занимаются люди по призванию или по специальности являющиеся скорее охранителями, или просто «охранниками» уже существующего от будущего, в котором они видят только угрозы и вызовы. И экономисты, считающие, во что обойдутся ответы на эти вызовы, и юристы, которые обеспечивают необходимое всему этому юридическое сопровождение.
 
[1]«Жоской» называлась особым образом скомканная бумажка, которую следовало подбрасывать, перекидывая партнерам по игре.
[2] В отличие от архаических средств связи – телефонов и ТВ, которые были стационарно привязаны к конкретной точке, например, в коммунальной квартире телефон висел на стене, правда, позже появился длинный шнур и стало возможным передвигаться в пространстве, но только на длину шнура. У телевизора также было определенное место в комнате напротив дивана.
мнение редакции может совпадать,
а может и не совпадать с позицией автора