– А сколько лет Вы в общей сложности почти не работали?
– В 2009-м и в 2010-м мало чего делал. Ну то есть ничего серьезного для города. Кое-какие заказы, конечно, были, в том числе мы сделали конкурсный проект музея Второй Мировой Войны в Гданьске и интересный частный заказ на тему архитектуры протестантского дома собраний в Москве. Очень интересная была работа. Хочу отметить, что все последние работы я делаю в творческом союзе с моими партнерами Михаилом Мареком и Натальей Бавыкиной. В 2011-м году нашими усилиями мастерская начала потихоньку реанимироваться, появился новый круг заказчиков пост-лужковской эпохи а с 2013-го мастерская набирает объемы и разрастается. В общем, на пенсию отправить меня не удалось. Я с самого начала понимал, что главное в такой ситуации – подождать. И правильно себя позиционировать. И все восстановится.

– Правильно – это как?
– Нужно уметь разговаривать с заказчиком. Уметь его слушать – это раз, и уметь его убедить в правильности своего решения – это два. Архитектор – это ведь в первую очередь переговорщик. Не скажу, что я прямо-таки ас этого жанра, есть куда большие профессионалы, но я стараюсь. Учусь.

– Три года назад Вы в одном из интервью сказали, что «лужковская архитектура – это не стиль, а достаточно безалаберное распихивание по городу энного количества квадратных метров». Как, на Ваш взгляд, сейчас обстоит дело с «распихиванием» квадратных метров? Можно ли говорить о более продуманной, осознанной градостроительной политике и внятных правилах игры?
– Сейчас, кажется, все становится несколько разумнее и не так авантюрно. Стало принято думать о городе – и слава богу. Дождалась, Москва, бедняжка. Хотя, конечно, определенные перегибы и сейчас случаются. Я вижу очень много модненьких проектов и построек, у которых судьба точно такая же как у лужковской архитектуры – от них скоро все устанут. Сарай, разукрашенный пикселями и орнаментом, остается сараем. Правда, я и сам недавно сделал такой проект в Подмосковье – жилой район «Молоково» на 12 тысяч человек. У заказчика скромный бюджет, и там кроме сверхэкономичных планировочных решений и пикселей ничего нет. Зато на уровне генплана все удалось сделать правильно: это квартальная застройка с приватными дворами, полностью освобожденными от машин. И на качество жизни это, конечно, влияет больше, чем пиксели и орнаменты.

– Жилье, как и раньше, является основной типологией, с которой вы работаете?
– Да. И должен сказать, что эта типология тоже меняется в лучшую сторону. Наконец-то заказчики начинают ориентироваться на семейных людей и проектировать не только студии и малогабаритные квартиры. Какое-то время назад я даже слышал мнение о том, что маленькие квартиры лучше всего продаются в Москве, так как основные покупатели недвижимости в столице – это девушки легкого поведения и мужчины нетрадиционной ориентации. И это здорово меня напрягает: может быть, оно и так, но что тогда со всеми нами будет? Основа государства – это семья с детьми, внуками и правнуками, и слава богу, что сегодня об этом снова принято думать. В том же «Молоково», например, мы сначала по настоянию заказчика спроектировали исключительно маленькие квартиры, буквально на клетушки нарезали этажи, а потом смогли убедить его в том, что жилье в пределах одного дома должно быть разным.

– Ваше отношение к многочисленным архитектурным конкурсам, которые сегодня стали столь популярны? Считаете ли Вы, что в своем нынешнем виде они способны создать условия честной конкуренции в профессиональном сообществе?
– Да, безусловно. Конечно, и тут есть свои перегибы, но я верю в то, что еще немного и система отладится окончательно. Мы, кстати, тоже недавно участвовали в одном конкурсе – делали концепцию застройки территории Нагатинского затона. Очень правильная, я считаю, инициатива – построить там не только офисы. Мы сделали район смешанной застройки, спроектировали зеленый бульвар, спрятали в тоннель шумную городскую магистраль, идущую вдоль набережной. Проект мы делали вместе с немецкой фирмой Uberbau и молодыми московскими градостроителями. На мой взгляд, работа удалась и нам за нее не стыдно. 

– С учетом нашего весьма капризного климата Вы сами-то верите в потенциал общественных пространств?
– Сейчас эта тема, конечно, актуальна. Но, думаю, со временем пафос спадет, и в городе сформируются места и для летнего досуга, и для зимнего, возникнет некое равновесие, которое сделает общественную жизнь более осмысленной и насыщенной. В том, что людям нужно общаться, у меня лично никаких сомнений нет. Мы, кстати, в конкурсном проекте Нагатино сделали основной упор на квартальную планировку – огромный жилой комплекс строится практически в чистом поле, и люди если и будут какое-то пространство воспринимать как «свое», то только двор. Также недавно проектировали комплекс апартаментов на Кожевнической улице, и там основной стала та же тема – двор, благоустроенная территория которого давала надежду на уют в сочетании с открытостью комплекса на простор Москвы-реки. К сожалению, этот проект, кажется, так и останется на бумаге.

– В чем главная сложность проектирования в историческом центре, на Ваш взгляд?
– Сложности, конечно, есть, поэтому нужно видеть и слышать контекст, внимательно смотреть по сторонам. И если ситуация того требует, можно даже ордер сочинить – Григорий Ревзин в свое время написал, что именно это я и сделал, проектируя дом в Брюсовом переулке. Черт его знает, может и сочинил. Но основной моей задачей было не самовыразиться, а тактично вставить дом в уникальную уже сложившуюся среду.

– А вот в проекте дома на Потешной улице, наоборот, работаете более агрессивно?
– Да, ну там-то никакой среды, одна совковая психбольница. Тому району как раз остро требовался репер, и мы его придумали. Поэтому там и цвет активно используется (мы взяли цветную керамику), и активная пластика фасаду придается за счет балконов и выносных коммуникационных узлов. Я честно посмотрел по сторонам, но там действительно не за что было зацепиться. Совсем другое дело – наша гостиница на улице Ямского поля. Вроде бы и не центр, но совсем рядом по проекту мастерской SPEECH реконструируется Второй часовой завод, и было бы странно не учесть этот объект. Фактически мы трактовали наш дом как продолжение дома коллег, создав интересный полноценный диалог двух объектов современной архитектуры. Такой Макс Дудлер разукрашенный у нас получился. Мне Дудлер вообще нравится, хотя для Москвы его стилистика – это, пожалуй, некоторый перебор в сторону немецкой строгости.

– Т.е. современная Москва, на Ваш взгляд, в архитектурном смысле все же не всеядна? 
– Этот город так мутузили, что, пожалуй, он может вынести все... Но горячиться-то не нужно. Многие коллеги этим страдали в свое время. Я считаю, не нужно насиловать корову с золотыми рогами. К городу нужно относиться нежнее. На среде жесткие движения всегда сказываются очень плохо. И я рад, что сейчас в большинстве случаев отношение к городу действительно меняется.

– Не так давно Вы покинули пост вице-президента Союза архитекторов России. Можете это прокомментировать?
– Честно говоря, не хочу. Я назвал в своем заявлении основную причину – «несогласие с позицией руководства союза», – и заявление это опубликовал, так что считайте, что я все уже прокомментировал. Тем более что на выборной должности члена правления Союза архитекторов России и руководителем Совета по образованию я остался.

– Да, про образование я как раз и хотела спросить в заключение нашего разговора. Как бы Вы охарактеризовали состояние российской архитектурной школы сегодня? 
– Прежде всего хочу сказать, что среди молодых есть очень хорошие архитекторы, целая плеяда, и с ними я связываю огромные надежды на развитие отечественного зодчества. Что же касается образования… Я бы сказал так: основная беда наших архитектурных вузов – это преподавательский состав. Дети-то талантливые, но делают они не всегда то, что нужно, потому что их учат зачастую люди, далекие от практики и современных течений в архитектуре. Так не должно быть. Что в этой ситуации может сделать союз? Сейчас наконец-то принято решение об аккредитации архитектурных вузов при Союзе архитекторов. Это то, что давно существует и успешно работает во всех цивилизованных странах – аккредитация института при ключевой организации работодателей помогает выстраивать преемственность и тем самым передавать накопленный опыт и знания следующему поколению. Кроме того, я по мере возможности вношу некоторый личный вклад в развитие нашего архитектурного образования: я уже шесть лет в качестве профессора преподаю в МАрхИ. И в работе со студентами я стараюсь делать упор именно на решение реальных проблем. Мой идеал – школа-мастерская Жолтовского, о которой я много слышал в юности и из которой в реальную жизнь выходили абсолютно подготовленные к ней молодые люди.