www.archi.ru

Размещено на портале Архи.ру (www.archi.ru)

27.04.2020

Гаражный заговор

Публикуем главу из книги «Гараж» художницы Оливии Эрлангер и архитектора Луиса Ортеги Говели о «гаражной мифологии» и происхождении этого типа постройки. Книга выпущена Strelka Press совместно с музеем современного искусства «Гараж».

С любезного разрешения Strelka Press публикуем фрагмент из книги «Гараж» американских авторов – художницы Оливии Эрлангер и архитектора Луиса Ортеги Говели. Глава «Гаражный заговор» – заключительная, подытоживаюшая часть этой книги.



Попадая в гараж, мы погружаемся в пригородный контекст собственности и сопутствующий ему культ власти. В этой книге Фрэнк Ллойд Райт изображается собственником гаража, но насколько это соответствует истине и в какой момент этот факт становится вымыслом, который архитектор желал нам внушить? Стоит чему-то оказаться в чьей-то собственности, кажется, что только собственник может о нем говорить, контролировать его, выстраивать нарратив и в то же время принадлежать тому, чем он владеет. Сцена дает вам возможность конструировать историю, однако она же связана с признанием того, что всякая собственность – кража. Стиль прерий был проектом отвержения и переизобретения. Заново изобретая дом, Райт изобретал и самого себя, отказывался от своего прошлого. Скорейший способ переизобретения – отвержение: отвержение истории и традиции, которая сковывает нас. Он хотел сбросить путы ностальгии, переосмыслить желания и привычки предшествующего поколения. Это было расставание с предыдущей жизнью, обусловленное его личной историей. Что-то вроде попытки собрать все кубики конструктора Фрёбеля, из которых складывалась его травма безотцовщины, а затем заложить новое основание – для нового начала. Подход Фрэнка был очевидно антагонистическим: он выступал против нормы, стремясь опробовать и создать новую нормальность. Этот устаревший, но живучий миф об одиноком гении-мужчине постепенно рушится, и вместе с этим мифом рухнет и сам гараж.

Сегодня глобальная система нематериального труда надстраивается над физическим миром, поглощая значительную часть города и уничтожая пространства, где есть потенциал протеста, поскольку само понятие «индивидуального» претерпело коммодификацию. Этот процесс достиг символической кульминации в 2007 году, когда выпуск первой модели iPhone совпал по времени с гигантским биржевым пузырем субстандартных ипотек с высоким уровнем риска. Мы можем связать появление умных устройств с кризисом рынка недвижимости и оценить, насколько важной составляющей инфраструктуры проживания стал интернет. Кризис ипотечных долгов 2008 года и последующий обвал рынка показали, что дом был давно абстрагирован, стал предметом финансовых спекуляций, и это только повысило его ценность как образа. Он стал признаком статуса, отражающим архитектуру наших личных финансов. Благодаря гаражам на четыре двери и бесконечному переустройству кухни пригородный дом превратился в место демонстративного потребления. Пригородный средний класс, появившийся благодаря этому пригородному дому, поддерживался застройщиками как источник дохода для снижения неопределенности, порожденной нестабильностью американского капитализма.

Сегодня дом выходит в интернет, виртуально потребляется на экранах, но при этом продолжает служить отсылкой к физическому пространству. Платформы, созданные вокруг дома, создали для него новый бренд, представив в виде чего-то умного, глобального и коллективного – товара, который можно разбить на части и пустить в оборот. Они представляют отдельные отношения и социальные взаимодействия в качестве пространственных компонент. Если пригородная модель вкупе с ее архитектурными технологиями произвела субъекта, которому должна была давать кров (неработающая мать, трудящийся в офисе отец, беззащитный ребенок, ловкий предприниматель), тогда какой же именно субъект формируется этим новым образом дома?

Гараж полагался в качестве пространства, в котором субъект будто бы способен вернуть себе контроль над направлением собственного движения, отказавшись от коллективности семьи. Стив Джобс не признавал своей дочери, да и Стиву Возняку он в конечном счете не отдал должного. Гвен Стефани рассталась с Тони Канэлом ради сольной карьеры. Кобейн совершил самоубийство над своим гаражом через несколько лет после женитьбы на Кортни Лав, когда у них уже родилась дочь Фрэнсис Бин. Фрэнк Ллойд Райт был систематическим обманщиком и изменником, который тоже отказался от своей отцовской роли. Все эти случаи представляются симптомами более общего политического расстройства, эгоистического царства, в котором нас всех принуждают в одиночку бороться за выживание.
 

Гараж был технологией, которая изменила дом и его субъекты. Он дал пространство, в котором можно было быть не на своем месте, поставить будущее под вопрос, выявить противоречия между реальностью и картинкой. Сегодня домашний быт снова переформатируется технологиями, отделяющими быт от дома. Facetime, Airbnb, WhatsApp, Uber, Amazon и так далее – программы, воспроизводящие некоторые качества дома, но в конечном счете превращающие дом в некую сущность, независимую от его архитектурной реальности. Благодаря этим сетям нам предоставляется виртуальная и физическая способность проживать в пространстве другого. Вот он, казалось бы, неопосредованный доступ к пространству. Но в итоге мы выбираем давно знакомое, хорошо известное, остаемся внутри наших собственных виртуальных пузырей. Эти платформы работают, вынося интимное пространство дома на публику. Цифровой капитализм и условия свободного рынка делают дом доступным где угодно. Платформы, регулируемые правилами пользования, следят за тем, как мы себя ведем, к чему получаем доступ и как навигируем в пространстве, создавая новую архитектуру подразделений, ограничений и запретов.

В 1967 году первые шаги к тому, что мы сегодня называем интернетом, были описаны Джозефом «Ликом» Ликлайдером, предложившим двустороннюю сеть коммуникаций и знаний. Он назвал ее «Галактической сетью». Первоначально интернет представлялся пространством без тяготения, космосом, туманностью научной фантастики, но сегодня наша общая реальность в невидимой сети чаще всего описывается метафорами, укорененными в физическом мире: организм, открытая архитектура, магистраль, набор пузырей. Пришествие интернета возвестило о новой экосистеме, и этот термин постепенно вобрал в себя сложный комплекс виртуальных сред. Теперь мы как цифровые агенты существуем в виртуальном мире облаков, пузырей, гор информации, потоков контента, решеток и ных сетей. Эта коммуникационная матрица функционирует в сетях разных сред, которые так или иначе передают информацию. Составляя запрос, мы полагаемся на силу сети, и она передает наши данные – будь то простые комбинации нажатых клавиш или сложные вопросы, удерживающие нас в ее дебрях. Нематериальное знание и коммуникации, передающиеся через интернет, обретают физическое воплощение в скрытой сети кабелей и проводов, которые опутывают земной шар и соединяют воедино дематериализованную сеть, интегрируя ее как в среду продуктивного труда, так и в домашний быт.

Решетки как образ и как физическая система исследовались итальянскими коллективами архитекторов и дизайнеров Superstudio и Archizoom. Superstudio использовала решетку для концептуализации рассеивания объектов и распыления пространства. В «Непрерывном памятнике» (Continuous Monument, 1969) они предложили «земную параллель и кристаллическую решетку, которая охватывает земной шар». Премьера этой утопической системы, обобщающей пространство и предметы, по времени совпала с первыми публичными дискуссиями об интернете. Спустя почти десять лет Рем Колхас в работе «Нью-Йорк вне себя» (Delirious New York, 1978) вернулся к той же теме: «Манхэттенская решетка улиц – это прежде всего концептуальная догадка… в своем равнодушии к топографии, к тому, что уже существует, она провозглашает превосходство мыслительной конструкции над реальностью…» Решетке не нашли замены, она так и осталась мощным концептуальным инструментом осмысления интернета вещей. Технический мир в его вечном поиске инноваций занят непрерывным ребрендингом товаров, а потому их называют «умными». И товары эти – начиная с тостеров и заканчивая личными ассистентами с искусственным интеллектом – составляют тотальную систему контроля и надзора.

Автомобиль даровал нам мобильность и способность разведывать пространство, но также привел к эксплуатации и разрушению окружающей среды. Новый фронтир – это средства передвижения с умными технологиями, поддерживающими автоматизацию. Благодаря программированию автомобиль стал умнее и чище, но обязан интегрировать в себя системы слежения, необходимые для «безопасности». Он становится мобильным узлом государственного контроля, надзирателем в паноптиконе идеальной тюрьмы. В предложенном нам будущем, которое наступает с созданием решетки, водитель переключается в позицию пользователя, так что пассажир еще больше замыкается в положении блаженного бездействия, постоянно контролируемого и документируемого. Голубая точка, отмечающая наше местоположение на карте, становится маяком бестелесного. Что это – полное бесправие или же, наоборот, обретенная свобода? Поскольку нам больше не нужно знать, куда мы движемся, мы отстраняем нашу способность действовать, а персонализированный под нас алгоритм сглаживает факт отсутствия осознанного места назначения. Массово штампуемые и устремленные в никуда, мы летим вперед.

Гараж уже стал пережитком, руиной, пристройкой к иной эпохе. Дома людей были привязаны к одному месту, и точно так же семейная машина, как домашний питомец, заслуживала собственного дома. Но благодаря новым опциям с подпиской машины сегодня не обязательно размещать в гараже. Uber, Lyft и мириады других автомобильных сервисов добились того, что машина может подкатить к любому месту, какое укажете, и уехать, доставив в нужное место. Разве кому-то хочется платить за дополнительную площадь? Автомобиль убрали из стойла, но не отправили пастись на пастбище, теперь он наводится на свой бессемейный загон как ракета.

Решетка обещает безопасность. Беспилотным автомобилям понадобятся камеры кругового обзора, при помощи которых можно создать холистическую систему слежения, каждая улица и каждый переулок будут передавать правительству не только пользовательские данные, но и изображения. Подобная автоматизация равно пробуждает оптимизм и паранойю. Поскольку сам физический акт вождения автомобиля устраняется, террористы смогут применять автомобиль в качестве оружия, поражая столько людей, сколько удастся задавить в публичных местах. Пессимист вспомнит фильм Стэнли Кубрика «Космическая одиссея», по сюжету которого коварная компьютерная программа HAL 9000 обманывает и убивает членов экипажа. Оптимист будет рассуждать, что автоматизация и системы вроде интегрированной решетки смогут спасти от терактов, направленных на поражение легкой мишени, повысить уровень комфорта и облегчить жизнь простого человека.
 
Решетка и утопический Нонстоп-сити, придуманный архитекторами из Archizoom, начинались с обманчивых обещаний свободы и легкости. Точно так же представление об интернете как океане доступной информации, в волнах которой можно свободно парить, может ввести в заблуждение. Решетки нейтральны, но интернет – нет: это строго упорядоченная спираль, раздробленная на отдельные ветки. Различные системы ограничивают нашу способность двигаться по ней, фильтруя контент, компонуя фреймворки, обрисовывая границы вокруг каждого человека и его IP-адреса. Когда пространство интернета выросло, когда в нем появились миллиарды сайтов с десятками миллионов ежедневных поисковых запросов, автоматизированные алгоритмы стали организовывать эти данные, объединяя сходные элементы в кластеры и пузыри.

Так было не всегда. Возрождение киберутопизма совпало с Арабской весной и движением «Оккупай», в ходе которых хакерские движения Anonymous, Wikileaks и им подобные политизировались, стали мейнстримом. Это была революция, организованная на цифровом уровне, в социальных сетях; в ней увидели прорыв границ социальных классов, стирание географических различий и крушение самой власти; она должна была стать началом эры прозрачности и сотрудничества. Однако вместе с твиттер-революцией пришло и усиление контроля над интернетом. Участники движений «Оккупай» были вынуждены научиться скрывать свои переговоры от государства. Эдвард Сноуден позвонил журналистке Лоре Пойтрас и подтвердил, что государство систематически нарушало закон, перехватывая сообщения. Надежда затухла под действием жестких санкций. Вместо нее появились союзы людей со схожим образом мысли. Пригороды обещали утопию, основанную на свободном выборе образа жизни, поскольку рабочая сила в них могла распрощаться с ограничениями городской жизни и создать новые пространства для семей и сообществ. То же самое видели в интернете.

Пригород – наиболее подходящий аналог той субурбанизации разума, которую мы переживаем сегодня в связи с интернетом. Мы живем в наших цифровых районах, которые функционируют в качестве симметричных залов однотипного контента, отражающего наши пользовательские предпочтения и истории просмотра, – отсюда и виртуальные сообщества идейно близких людей с похожими работами в схожих социально-экономических стратах. Подобные ландшафты, существующие в этом биоме, были описаны как мягкие пузыри. На самом деле в них немало противоречий и трения, столкновений и разрывов, которые приводят к созданию колючих гнезд защиты. Шипастые контейнеры, подобные морским ежам, держат людей в замкнутых формах сознания. Интернет сегодня переживает стадию бегства белых в пригороды, гомогенизируя себя для пользовательского опыта. Вместо того чтобы бороться с противоположной стороной, мы используем виртуальный пригород, чтобы оставаться в безопасности – в том, что мы хорошо знаем и что похоже на знакомое. Мы видим результаты поиска и таргетированную рекламу – и так к нам возвращается то, что в точности похоже на «нас». С черного зеркала пустых экранов на нас взирает наша собственная самость.

Стены цифровой пристройки подминают под себя наличную архитектуру города; технологии, развитые в ней, воспроизводят ее структуру. Гараж жил как пространство разрушения реальности, выхода за пределы непосредственного контекста, оспаривания нормативности и привычки. С тех пор как он был присвоен рынком и культурой стартапов, гараж, место встречи человека и машины, стал идеологией, преобразовавшей город в цепочку гаражей. Их физическая природа перевоплотилась в виде образа, который по-прежнему работает пустым обещанием борьбы, как архетипичная форма для предельно неолиберальных форм жизни.

Кластер и cul-de-sac интернета создали соседский надзор и практику «красной черты» в виртуальной реальности. Интернет дает нам карт-бланш на извращенно назойливое внимание к жизни других пользователей. Эта платформа позволяет нам забавляться социальной демонстрацией в своих лентах и действует в качестве социального наркотика, благодаря которому мы можем эффективнее, чем когда-либо прежде, блюсти приличия перед следящей за нами аудиторией. В этом существовании, напоминающем по своему стилю пригород, эмпатия и щедрость предназначаются лишь членам отдельных сообществ цифрового пространства.

Коллектив, собранный в сети, постоянно расширяется, обретая внутреннее разнообразие. Депрограммированный гараж действует на правах клапана безопасности, стравливающего давление, которое накапливается в этом ядре; он становится пространством, позволяющим взламывать пригородную систему решетки и выламываться из нее. Гараж обладал способностью подрывать нормы и правила пригорода, пусть и недолго; действия, совершавшиеся в гараже, преобразовали жилую зону, сформировав ее для новых практик и новоявленных идентичностей. Он сдвигал ограничения, наложенные на того, кто его занимал.

Алгоритмическое замыкание цифрового пригорода блокирует возможность выхода из тупика. Пользуясь опытом гаража, житель сети может применить задействованные внутри него стратегии – чтобы исказить реальность и перепрофилировать сетевые платформы под иные цели. А это в свою очередь может позволить выйти за пределы предписанных форм поведения. Идентичность другого уже построена и доступна для взлома – для использования не по назначению, для сноса, для перестройки. Она функционирует в качестве проводника нового мышления, новых субъективностей и действий. В этих пригородах непредвиденные встречи минимизированы, но все же бывают случайности, столкновения, наложения, обнаруживаемые в поисковых машинах и их заранее расписанных алгоритмах. Самая сильная вещь, на которую интернет все еще способен, на самом деле в том, что он может создавать новые аудитории, союзы или конфликты поверх границ, надувать пузыри, которые прорывают другие, отказываясь обращаться к какой-то отдельной группе или когорте.

Гараж рассказывает убедительную историю субъективности и технологии, что снова и снова переводятся в разные функции, которым он служил и которые в нем размещались. Первобытный вопль, раздававшийся из гаража, заглушается медиа, фигурами и историями, присваивающими это пространство, как им вздумается. Гараж выступает исходным основанием для идентичностей, которые ранее существовали вне рынка, чье целеполагание должно постоянно ставиться под вопрос. Не идет ли речь о простом самовозвеличивании, нарциссическом присвоении? Или мы говорим об инструменте эмансипации и создания чего-то нового? В гараже хранятся и обретают новые цели не только предметы, но и нарративы, которые в этих стенах рождаются и умирают, позволяя людям связываться с установками, выстроенными этим пространством и его приспособлением под сходные конечные результаты. Гаражная мифология – это мифология бесконечной рекомбинации образов. Она действует как непрерывно расширяющийся жесткий диск; наши базы данных растут до бесконечности, и здесь вопрос уже не в уникальности или оригинальности материала, но в наложении одних образов на другие. Гараж собрал значительную коллекцию образов и историй, которые начинают существовать в качестве коллажей и отсылок. Это не присвоение, не плагиат и не нарушение авторских прав – все дело в повторном использовании идентичности, замещающем историю.

Генеалогия гаража, представленная в этой книге, описывает в некотором смысле профессиональную дихотомию. Гараж – это помещение, куда можно удалиться, и в то же время пространство для самовыражения, место, где подлинный характер обретается вновь или становится публичным. Это эмблема постмодернистского состояния, предполагающего действие внутри и одновременно против неолиберальной системы. Внутри гаража политические позиции сводятся к банальностям повседневной жизни. С одной стороны, самоустранение провоцирует противостояние, постоянную войну с окружающим контекстом, антагонизм, направленный на сферу публичного и на подручную реальность; оно дает лазейку, требующую неустанно гнаться за инаковостью и ниспровержением. Вариант получше – исчезнуть, спрятаться в реальности, которая готова поглотить всякого, кто в нее попадает, – обращается в поиск массового признания. Образ беспокойных юнцов, свободных умов, живущих опасной жизнью, подразумевает способность бросить вызов. Достижением в этом случае оказывается то, что герои вроде Фрэнка Ллойда Райта, Стива Джобса и Гвен Стефани поняли, как превратить самих себя в события, окружив себя медиа и средствами разрядки, которые они смогли индивидуализировать для противодействия своим социальным условиям. Антагонизм, заложенный в процесс создания их самости, стал считаться неуместным, но нам в таком подходе видится самый настоящий, хардкорный реализм. Такие эпизоды представляют собой попытку лишить белый средний класс и его субурбию господствующего доминирования, но в конечном же счете они, похоже, лишь подкрепляют его – прославляя героя, забывая о коллективе.