– Это – очень странное место! – А почему это место такое странное? – А потому что другие места очень уж не странные. Должно же быть хоть одно очень странное место! Владимир Высоцкий. Из альбома «Алиса в стране чудес», 1976
Место З: не парк, не мост. Что ж это? Вопрос не прост. Не поможет и Оже[1] – это просто Место. З. 11.10.17
1. Не парк? Получившееся в Зарядье – конечно, не тот традиционный «парк», который может присниться коренному горожанину[2] и, скорее всего, был предложен к созданию здесь в феврале 2012, и даже не тот, что привиделся тут мне немного раньше судьбоносного для Зарядья официального высказывания про «парковую зону». Да-да, именно про цитату из статьи 2010 года напомнил мне недавно один коллега: «…Пустота на месте гостиницы “Россия” и тропинка вдоль нее по низу Варварки – иллюзия возможности чего-то хорошего. Ну если не большого, тенистого и уютного городского сада, о чем и мечтать-то в Москве глупо, так хотя бы – воспоминаний о старом Зарядье… Иллюзия, конечно – чуть набухнут новые пузыри [рынка недвижимости – А.И.], застроят и его чем-нибудь банально-дубаистым… Но пока-то – здорово! Пройдитесь внизу Варварки по древнерусской, никогда не существовавшей, но не менее от этого реальной средневековой московской улице... Чудо просто. Объявить бы, пока не поздно, это пустое место достопримечательным! И честный конкурс на его небанальное решение – бы…»[3].
И вот был конкурс, и есть реализация победившего проекта. Я еще вернусь к тому, стал ли ландшафт Зарядья богаче, а место сильнее, и что случилось «внизу Варварки». Но уже сейчас можно сказать: сделанное – не имеет отношения к «пузырям». Не банально. И много больше того «обычного» парка, какой ждали здесь многие обыватели и проектировали почти все профессионалы.
Однако имя «Парк Зарядье» уже закрепилось, оспаривать его бессмысленно и не нужно. Произошла ли здесь подмена понятий? Нас обманули, подсунув в обертке «парка» что-то другое? Авторы, скорее, слукавили – да, это вовсе не «парк культуры», но маркировка привычным словом связывает, по словам Елены Трубиной, «незнакомый опыт со знакомым»[4] и придает этому новому знаковому объекту один из важнейших атрибутов места – поименованность, встроенность в городской язык. Будем, однако, помнить, что здесь мы имеем дело не совсем с парком.
Вот и Сергей Кузнецов говорит, что авторы стремились создать здесь пространство, по типу больше соответствующее не парку, а площади – открытой и насыщенной разнообразной городской активностью[5].
2. Не ретроразвитие Шесть лет назад, помимо упомянутой альтернативы (девелопмент «по Фостеру» vs простое озеленение «пустоты»), существовала и другая, более креативная (и более иллюзорная) дилемма освоения: воссоздание старого Зарядья (проще – планировочное, сложнее – архитектурно-символическое. Ну а чем, собственно, это не Старо Място?) vs создание чего-то абсолютно нового. И выбор последнего подхода удивителен на фоне куда большей проработанности первого, многократно прорисованного Борисом Ереминым и его учениками еще тогда, когда о сносе громадины «России» можно было только мечтать.
Те картинки в жанре «ретроразвития» предъявляли драматичной и эффектный образ возрожденной старой Москвы, «расшатывавший» статичное бюрократическое видение города[6]. Но состоялось здесь именно развитие – в нашем городе наконец появилось что-то, чего в нем никогда не было и никем не мыслилось. То есть помышлялось-то тут многое и разное, в том числе и вполне революционное, а вот появлялось ли? После рабочих клубов и домов-коммун, пожалуй, нечего вспомнить. Не считать же действительными инновациями высотки[7] (последнюю из которых наше место отвергло) или стеклобетон в Кремле – футляр для все тех же архаичных партсъездов и «праздничных концертов»?
Именно о дефиците нового в Москве говорит ажиотаж посетителей в первые дни работы Зарядья. Москвичам приелись варенье, зеленые человечки и живые ряженые[8]. Кажется, что им остро не хватает новизны в общественной сфере (public realm) – вот почему они сюда устремились.
Но оправдаются ли их ожидания, не ограничатся ли практики использования Зарядья сугубо зрелищно-развлекательными, станет ли оно местом живого межчеловеческого общения, будет зависеть скорее от работы его институций (медиа-центра, концертного зала, музеев, аттракционов и пр.) и качества происходящих событий, чем от самих москвичей – такова уж природа нашей не богатой альтернативами публичной жизни.
3. Заодно/вроЗь Синергия идей и усилий различных акторов и стейкхолдеров, творцов и организаторов – очень редкая у нас штука. Создатели – зарубежные мастера, придумавшие концепцию Зарядья («природный», «естественный» или «дикий» урбанизм[9]), местные архитекторы и инженеры – авторы отдельных объектов, строители, управленцы, пиарщики – могли бы разбежаться кто в лес, кто в мост, кто в пещеры, кто в купол, но этого не случилось. Эффект целого превосходит частности. Угадывается немалая работа опытного менеджмента, необходимая при реализации сложных городских проектов и опять-таки редко доводимая у нас до конца. И это позволяет надеяться на постепенное залечивание и исправление многих недоработок, справедливо отмеченных конструктивными критиками.
Но важную роль играют и «разрушители» потенциального места, которые появились одновременно с его созданием – и это не только (мифические?) выдергиватели тундровых травок, но и ярые отрицатели самой возможности существования здесь того, что появилось, и хулители конкретного архитектурного результата и его влияния на город. На самом деле острая дискуссия, развернувшаяся в Москве по поводу появившегося в ее public realm нового (а не, как обычно, исчезнувшего старого), выполняет – от противного – ту самую «ереминскую» функцию «разрушения» образных клише не только Зарядья, но, возможно, и Москвы в целом, и готовит почву для осмысления ее как мирового города эпохи «гипермодерна», постоянно требующего средовых инноваций и действительно производящего их, в том числе в среде ценнейших архитектурных памятников.
Так что и синергия здесь не обычна: агора И тундра, центробежностьИ организация, утверждениеИотрицание.
4. Не снизу Правила синергии, необходимой при создании современного общественного пространства – плейсмейкинге – сформулировала базирующаяся в Нью-Йорке авторитетная группа урбанистов Project for Public Space. И это другая, не-зарядьевская (не московская и не российская) синергия, которая достигается взаимоусилением нескольких идущих «снизу вверх» процессов[10]. По мнению PPS, чтобы вырастить Место, нужно: а) выстраивать местную экономику, поддерживать малое предпринимательство, укреплять собственность местных жителей; б) выявлять и лелеять идентичность сообщества, развивать самоуправление и возможности участия в происходящем, поддерживать в людях чувства принадлежности; в) способствовать частым и содержательным контактам людей, сохранять накопленные местом знания и ценности, снижать социальные барьеры; г) привлекать разнообразных посетителей, культивировать этнический и культурный плюрализм, расширять диапазон активностей; д) усиливать ощущение комфорта, визуальную привлекательность, улучшать качество повседневной среды; е) повышать доступность, безопасность и пешеходность, развивать общественный транспорт, уменьшать потребность в автомобилях и стоянках[11].
Здесь же действовал альтернативный этим правилам, наш привычный top-dоwn подход. Да никто, если честно, и не пытался заниматься тут «выращиванием места», а не только его зеленой составляющей. Зарядье создано сверху. Включая условия для осуществления некоторых правил PPS (интенсификации контактов, разнообразия посетителей, визуальной аттрактивности, большей связности элементов городского пространства) и априори исключая другие: ни местных жителей, ни местной экономики тут попросту нет.
Но, представляется, все же не только сверху. Зарядье очень устало за последний век быть «убитым», закрытым, пустым. Действия сверху направлялись не в пустоту, опирались на накопленные местом скрытые, неочевидные смыслы, на его genius loci. Не в нем ли – главный аккумулятор синергии?
Что-то полезное можно делать и «сверху вниз» – вот добавить бы еще энергии встречного – общественного, гражданского вектора…
Впрочем, упрек в недостаточной «общественности» этого места можно снять, вспомнив про различение общественного и публичного пространств, о котором говорил Виктор Вахштайн[12]. В Зарядье пока – пространство публичное. Станет ли оно общественным – зависит не только от него самого.
5. Не мост? А вот с именованием самого яркого элемента «Парка Зарядье», настоящего проявления дикого урбанизма, его сторителлеры, возможно, чуть просчитались. Как было не предвидеть шуток о «мосте в никуда»? Поздно придумывать ему другое, более конструктивное имя, но приходящий в голову «балкон Зарядья», пожалуй, стоит пообсуждать.
А вдруг и у Москвы должен был появиться свой «балкон Джульетты»? Да, она не Верона, большая, совсем другая, ее «внутренняя Джульетта» многолика и не слишком-то постоянна, и для выхода такой героини на свиданье к Ромео-Кремлю подходит вот именно что-то такое странно-отвязное.
Отсюда заново виден не просто открыточный Кремль, но самый смысл московских отношений города и замка: это платонические любовники, жестоко разделенные судьбой и соединяемые – лишь визуально – этим новым балконом. Легкомысленная Юлька-студентка и солидный Ромео-Кром, миланским денди стоящий на кромке игрового поля нашего города.
Но: «вы глядите на него, а он глядит в пространство…»[13].
Этот мост-балкон не решает проблему малой связности и характерности берегов Москвы реки (то ли дело Правый/Левый в Париже, Северный/Южный в Лондоне). Зато добавляет в образ левого берега причудливости и идентичности.
6. Прорыв Но едва ли не более интересно то, что под этим балконом. А там – небольшой физически, но очень важный для центра Москвы прорыв: города к реке. В самом ядре города наконец – впервые за 80 лет с тех пор, как берега здесь «заковали в гранит» – появилась человечная набережная. На пространстве от Большого Каменного до Устьинского мостов после сталинской реконструкции оставалось всего два спуска к воде (из 13), отделенных от городских тротуаров магистралями с напряженным трафиком. Создан третий, пусть и соединенный с городом переходами через сохраненную (пока?) магистраль. Жаль, что один из них – подземный – получился слишком обыденным и узким, но тем эффектней пространственный контраст при выходе из него на реку.
Воплощена в жизнь идея Сергея Кузнецова, по его словам, активно продвигавшего концепцию контакта Зарядья с Москвой-рекой: «Так появился выход на набережную и парящий мост, который “раскрывает” реку по-новому. Здесь важно именно эмоциональное восприятие реки, осознание, что мы находимся на реке. Раньше из-за узости русла, высоты набережных и отсутствия точек обзора этого контакта не было вообще. Сегодня он появился в самом широком смысле»[14].
К самой воде, как в Питере по фельтеновским ступеням, спуститься все же нельзя, и она пока «не контактна». Но предельно приблизиться, посидеть на деревянной скамье, услышать плеск волн – можно. И это немало.
7. Бедная Варварка (К)Ромка-Ромео при своих, Юлька-Джульетта в плюсе, живой набережной тут вообще раньше не было, а вот другая героиня этого места, древняя и любимая улица Варварка, кажется, проиграла. Что ж, такое сильное, не всеми понимаемое пока и для многих чужое новое не могло, наверное, народиться без чьих-то слез...
Решение «шва» между Варваркой и Зарядьем вызывает больше всего вопросов. Зачем-то унифицированы милые дворики монастыря, церквушек, музеев, совсем недавно любовно обустроенные «снизу». Теперь они раскрыты на северный край Зарядья, но потеряли уют и своеобразие. И той придуманной мной узенькой «средневековой» улочки старого Зарядья – больше нет… Вместо нее – широкая и бесформенная мини-эспланада. На достаточно большом протяжении Варварки новый искусственный холм выходит к ней темной стеклянной «спиной» в два этажа. Так что здесь – в самом чувствительном месте, на непосредственной границе нового и старого – ландшафт богаче не стал. Малыми местами пожертвовали в пользу большого?
Эта стена словно говорит Варварке, как Эраст не верящей своим глазам бедной Лизе: «Обстоятельства переменились; я помолвил жениться; ты должна оставить меня в покое и для собственного своего спокойствия забыть меня. Я любил тебя и теперь люблю, то есть желаю тебе всякого добра. Вот сто рублей – возьми их, <…> позволь мне поцеловать тебя в последний раз – и поди домой».
А с территории самого Зарядья теперь видны лишь верхушки храмов, «утонувших» в новом рельефе. Ориентированные на Кремль холмы и амфитеатры к ним равнодушны. В отношении Зарядья с ближним контекстом проявилась обратная сторона того подхода авторов, который показал эффективность в контексте дальнем: «Было бы большой ошибкой оглядываться на контекст и связывать образ парка с соседними сооружениями, пусть даже это Кремль и собор Василия Блаженного. Это разные эпохи, разное видение архитектуры, и не нужно их подгонять друг под друга, пусть они сосуществуют параллельно»[15].
Ну да, для нового Зарядья любезная нам Варварка – это какой-то крайний север, «за тундрой»…Возможно, иностранные мастера просто не успели разглядеть ее и полюбить. Кремль затмил ее в их глазах. А наши? И не любили?
Эх, надеюсь, новые прудики под березками не так глубоки, как тот, «под тению древних дубов» «чистый пруд, еще в древние времена ископанный», и буде какая сегодняшняя мечтательница и сиганет туда от несчастной любви – выйдет сухой-здоровой. И хорошо. Ну а Варварка-Лиза, столько уже перевидевшая в веках, переживет и эту эрастову спину.
8. Вид – наше все? Зарубежные проектировщики чутко уловили нашу страсть к любованию далью. Для него созданы небывалые раньше возможности. Отечественный культ вида (когда, по Бродскому, «простор важней, чем всадник»[16]) здесь развит, пожалуй, до предела. Но и – парадоксально принижен. Холм под «стеклянной корой», «балкон» Зарядья, тундровая гора и другие козырные точки селфи – бомба замедленного действия, подложенная под этот культ. Созданием множества новых видов[17] как бы оспорена их безусловность. Вместо нескольких избранных статичных позиций для обозрения красивой (и не очень доступной) властной цитадели вдали – динамичная множественная среда самых разных пересекающихся взглядов и «зеркалец» смартфонов, где на первом плане уже не памятник, а ты сам.
Пассивные наблюдатели-зрители чужой постановки становятся авторами собственной. Так, популярным направлением объективов стала высотка на Котельнической, снимаемая с моста-балкона, как кажется, не реже Кремля.
Тот же поэт, празднуя 5-летие своей эмиграции, отметил разницу в восприятии советской и иной среды, в которой перед ним – «…пространство в чистом виде. В нем места нет столпу, фонтану, пирамиде. В нем, судя по всему, я не нуждаюсь в гиде».
Возможно, в «гиде»-поводыре – абсолютной визуальной или смысловой доминанте – не нуждаются и сегодняшние посетители Зарядья – места для человека мира, видевшего миллионы иных видов в тысяче иных мест. А среди них панорама Кремля из-под «стеклянной коры» – да, одна из самых прекрасных.
9. Место В центре Москвы создавать новые места[18] давно уже не получалось. В конце 80-х – недолгий успех пешеходного Арбата, недавно – Парка культуры и Музеона – но это не самый центр. Разделим общественные пространства вокруг нашего главного пока не-места[19] – Кремля – на три вида: места, не-места и зоны транзита.
Вот, скажем, пары старое/новое. ГУМ – место, Гостиный двор – нет. Александровский сад (он-то и есть тот самый уже существующий у Кремля традиционный парк, который отвечает энциклопедическим определениям[20]) – место, а прилегающая Манежка – нет. Ильинский сквер – место. А Лубянская площадь, как и Славянская (как до, так и после их недавней реконструкции) – нет.
Случаются и негативные метаморфозы. Сквер у Большого театра – был местом, а теперь перестал. Его, как и многие другие пространства, создаваемые в центре Москвы в рамках благоустройства последних лет, можно назвать заместителем (имитатором) места(еще одна категория анализа?).
Ну а Красная площадь, как ни печально, нынче скорее транзитна, чем самоценна. Она при Кремле, это пространство между ним, собором Василия Блаженного, ГУМом и Историческим музеем. Но не сама по себе. Да, селфи здесь делают и в мавзолей все еще ходят, а теперь будут ходить через нее и в Зарядье, но не маловато ли этих функций для великой площади?
А вот наше место З –не «при». Есть должная дистанция от Кремля. И есть самостоятельность.
Здесь Москва поднатужилась. Мускулы холмов, дерзко выставленный локоть моста-балкона, впуклости прудов –видимые свидетельства этого напряжения. Концентрации смыслов, нагнетаемых пока несколько искусственно (ибо, опять-таки, «сверху») в интерьерах объектов-аттракционов – его незримые проявления.
И, кажется, у нее получилось, впервые за век. Да, по терминологии Оже, это не антропологическое место не антропологического человека эпохи гипермодерна[21]. И в том, что как раз тут сто лет назад было одно из самых «антропологических мест» Москвы[22], есть некоторая ирония. В 1940-е оно сменилось котлованом не построенной высотки, затем – не-местом полузакрытой «России» (по сути, гигантская гостиница тоже была огромной «дырой в пейзаже» – лакуной в живой городской ткани) и пустыря уже на ее месте. Но лучше уж историческая ирония, чем пустота.
И вот сегодня – парадоксальное возвращение места в «местность» – через обретение новой самости, уникальности, отличности от других. «Дыра в пейзаже», кажется, залечена. Место вздохнуло (после его подавления «Россией» и задуманного Н. Фостером, но к счастью не случившегося планировочного насилия) и сделало шаг к себе.
Да, еще далеко до такого отношения социума и места, когда люди ощущают его как свое любимое, «часть себя» или «притягивающий магнит»[23]. Ну так ему же всего несколько месяцев от роду.
10. Зеркало Международная «Хартия общественного пространства» гласит: «Общественные пространства – это <…> места коллективной жизнедеятельности местного сообщества, свидетельство разнообразия его общего достояния, природного и культурного богатства и основа его идентичности. <…> Сообщество осознает себя в своих общественных пространствах…»[24]. Не поспоришь. Да, нам построили зеркало. Мы, может, и хотели бы другого отражения себя как сообщества, да где ж его взять? И это, если честно, здорово льстит. Не прикладывали собственных усилий по место строению, привычно ждали подарка сверху, а получив, как всегда недовольны. А может, неча пенять? А, напротив, поблагодарить тех, кто это сделал, за возможность заново осознать себя?
Хочется верить эксперту Citymakers Эверту Верхагену, твердо стоящему, впрочем, на позициях плейсмейкинга: «с открытием парка все только начинается»[25].
[1] Вышедшая на русском одновременно с открытием «Зарядья» книга Марка Оже «Не-места. Введение в антропологию гипермодерна» (М.: Новое литературное обозрение, 2017) послужила одной из рамок осмысления этой темы.
[2] «Мне приснятся парки, / Улицы, дома, / Выпуклые арки, / Снежная зима, / Площади, метели, / Мостики, мосты…» – в перечислении атрибутов города у Александра Кушнера парк не случайно стоит на самом первом месте (Кушнер А. Меж Фонтанкой и Мойкой… СПб.: Издательство «Арка», 2016. С. 20).
[3] Иванов А. Бедный ландшафт слабого места // Проект Россия. 2010. № 3 (57). С. 139.
[4] Трубина Е.Г. Город в теории: опыты осмысления пространства. М.: Новое литературное обозрение, 2011. С. 458.
[5] Высказано на одной из экскурсий, проведенных Сергеем Кузнецовым по Зарядью.
[6] См., напр.: дипломный проект Татьяны Бологовой «Мемориально-сакральный комплекс в Зарядье», 1995 // Проект Россия 57 (2010. № 3). С. 38.
[7] «Печальным символом московских холмов – семью гигантскими грудами строительного мусора» назвал их недавно Сергей Гандлевский(В поисках утраченного места. Текст к выставке А. Бродского «Красная дорожка». Галерея «Триумф», 3 – 26 ноября 2017 г.).
[8] Впрочем, стрельцы с палашами были замечены и в Зарядье. Забрели ненароком с Красной площади?
[9] Авторы из Diller Scofidio + Renfro пишут на своем сайте: «Дизайн [парка] основан на принципе дикого урбанизма [Wild Urbanism], гибридного ландшафта, где природное [the natural] и построенное вступают в симбиоз ради создания нового типа общественного пространства» // https://dsrny.com/project/zaryadye-park.
[10] Может быть, потому, что он относится к движению «снизу», термин place making звучит чуть скромнее, чем созвучное название одной из компаний консорциума авторов «Зарядья» – Citymakers.
[12] «Другой вопрос – о публичном пространстве. Что делает его публичным? Что делает его общественным? (Допустим на минуту, что это синонимы.) Режим доступа? Право собственности? Особое положение в городской среде? В социологической теории есть аксиома – общественным пространство делает некоторая стоящая за ним форма общности. Любое место оказывается ровно в той степени общественным, в какой служит «точкой сборки» некоторого сообщества, его пространством солидарности. <…> Можем ли мы тогда вообще говорить об общественных пространствах в предельно индивидуализированных современных городах, городах фланеров? Является ли Болотная площадь «апгрейдом» древнегреческой агоры или хотя бы ее слабым подобием? Нет. Однако она может ей стать в тот момент, когда на ней начинает собираться (и с ней себя идентифицировать) некоторая новая социальная общность. Это процесс «обобществления» пространства, его производства в практике солидаризации. Иными словами, общественными пространства не проектируются, они ими становятся». (Город в меняющемся мире. Стенограмма публичной дискуссии с участием французского социального мыслителя Оливье Монжена, главного архитектора Москвы Сергея Кузнецова и социолога, директора Московского института социально-культурных программ Виктора Вахштайна // http://polit.ru/article/2012/10/29/urban/).
[13] Проверено: из Кремля Зарядье лишь чуть проглядывается сквозь кроны деревьев Тайницкого сада, даже зимой. У него другие визуальные приоритеты.
[16] Бродский И. Пятая годовщина (4 июня 1977) // Сочинения Иосифа Бродского». СПб.: Пушкинский фонд, 2001Т.3. С. 147–150. Далее в тексте – цитаты из этого стихотворения.
[18] Из множества определений места приведем самое поэтичное: «Места – это фрагментарные и “свернутые” истории, это прошлое, которое утаивается от чтения другого, это накопленные времена, которые могут быть развернуты, но которые являются скорее повествованиями, хранящимися про запас и остающимися загадками, наконец, это символизации, закапсулированные в боль или удовольствие тела. “Мне здесь хорошо”: это блаженство, которое не может полностью выразиться в языке, где оно показывается лишь на мгновение, как блеск молнии, является практикой пространства» (Серто Мишель де. Изобретение повседневности. 1. Искусство делать. СПб.: Изд-во Европейского университета в С.-Петербурге, 2013. С. 208–209).
[19] Сегодняшний Кремль полузакрыт, сверх-политизирован и по сути выключен из городской жизни. Он, безусловно, «место памяти», но при этом не-место скорее даже не в понимании М. Оже («Если место может быть определено как создающее идентичность, формирующее связи и имеющее отношение к истории, то пространство, не определимое ни через идентичность, ни через связи, ни через историю, является не-местом. <…> Гипермодерн производит не-места, то есть места, которые сами не являются антропологическими местами и <…> не связывают исторические места: последние, подвергшись инвентаризации, классификации и отнесению к “местам памяти”, занимают в современности специфическое, строго очерченное место» – Оже М. Указ. соч. С. 84–85), а М. де Серто.
[20] Напр.: «Парк (от средневекового лат. parricus – отгороженное место) – участок земли для прогулок, отдыха, игр, с естественной или посаженной растительностью, аллеями, водоемами и т. д.» (Большой Энциклопедический словарь. 2000 // https://dic.academic.ru/dic.nsf/enc3p/227890); «Парк – большой общественный сад или участок земли, используемый для отдыха» (https://en.oxforddictionaries.com/definition/park).
[22] «“Антропологическое место” складывается из уникальных идентичностей – местных языковых особенностей, примет пейзажа, неписанных правил жизни…» (Там же. С. 109).