Глава барселонского бюро EMBT Бенедетта Тальябуэ – о необходимости любви архитекторов к городам, своих смешанных чувствах к Ле Корбюзье и о том, как важна «телесность» в эпоху виртуальности.
– Знаете, вы разрушаете все стереотипы о том, как выглядит известный архитектор. Вы не одеты в черное, не выглядите изможденной и улыбаетесь.
Бенедетта Тальябуэ:
– Да, это правда! (смеется) Стоит создать новый образ архитектора, наверно. Но я хотела бы изменить другое. Готовясь к конкурсу, архитекторы не спят ночами. Почему?! Современные технологии позволяют работать гораздо быстрее, чем раньше. Но все по-прежнему говорят: «Когда у нас конкурс, мы не спим сутками!» Я не понимаю, зачем. Может, из-за того, что архитектура – это профессия, которая никогда не заканчивается. К тому же она имеет дело с реальностью. Воплотить идею в реальность ведь очень сложно, нужно проделать огромный путь, приложить массу усилий. Узкой специализации у нас нет, приходится самому делать совершенно разные вещи. Кстати, готовясь к этой выставке, (прим. – «Городская регенерация – путешествуя по миру» в Московском музее архитектуры) мои сотрудники не спали несколько дней. Однако я все равно стараюсь применять другой подход.
– Судя по макетам на выставке, общественные пространства были важны для EMBT еще задолго до того, как их проектирование стало глобальным трендом. Это так?
– Мы понимали изначально, что нужно создавать не объект, а целостную «вещь». В таком ключе мы думали всегда, во всяком случае, последние тридцать лет – точно. Здание должно быть приспособлено к тому, чтобы можно было «с его участием» организовать общественное пространство. Например, как штаб-квартира Gas Natural, которую мы спроектировали больше десяти лет назад. Рынок Санта Катарина в Барселоне, реконструкцией которого мы занимались, тоже не объект, это место. Архитектура должна служить людям.
– Люди становятся сейчас все более разобщенными, мы почти полностью уходим в онлайн. При этом потребность в общественных пространствах растет. Это парадокс? Зачем нам, погруженным в свои гаджеты, общественные пространства?
– Возможно, парадокс, но, скорее всего, реакция. Наконец мы можем понять всю ценность физического контакта. В прошлом меня часто спрашивали, отойдет ли на второй план архитектура, когда у нас будет возможность путешествовать виртуально. Сейчас я могу посетить Москву, не выходя из Google, и теперь мы понимаем, что это совершенно не способно заменить физическое перемещение в пространстве. В реальности мы можем взаимодействовать, у нас возникают совершенно другие ощущения. Сидя здесь сейчас, я знаю, что над головой у меня своды, позади дверь, я воспринимаю определенным образом освещение, вижу вас напротив себя. Это совсем не то же самое, что общаться в Skype. Возможно, именно сейчас мы осознаем могущество реальности и «телесности» пространства.
– Современные общественные пространства, которые возникают от Пекина до Нью-Йорка, выглядят достаточно похоже. При этом пьяцца для итальянца значит совсем не то же самое, что площадь в сознании китайца. Нужно ли использовать более диверсифицированный подход к проектированию общественных пространств?
– Мы не можем не влиять друг на друга. Например, если я, итальянка, живущая в Испании, проектирую в Китае, то, конечно, я думаю, что будет прекрасно сделать там пьяццу. Может быть, для тамошних жителей это непривычно, но они воспринимают новые идеи с легкостью. Китайцы – самая космополитичная нация, которую только можно представить, они открыты всему. Мне кажется, что взаимовлияние благотворно, исключить его мы все равно не сможем. Но я также считаю, что нужно быть тактичными к месту, учитывать его особенности и адаптировать проект, используя местные материалы, декор, сделав все, чтобы он стал характерным. В своей архитектуре мы стараемся поступать именно так. Впрочем, существуют вещи, которые хороши для любой страны. Например, общественные пространства, где люди собираются и где они счастливы.
– Как, в вашем представлении, должен быть спроектирован идеальный город?
– С любовью (смеется) Нет, серьезно. Я считаю, что идеальный город спроектировать можно только с любовью. Я знаю много хороших главных архитекторов городов, но лучшие из них те, кто работает с любовью. Это означает самоотверженность, осознанность, искреннее желание сделать город лучше. Естественно, чем значительней объем работы, тем выше вероятность ошибок. Но критики бояться нельзя. Важно быть проактивным и объяснять, что ты делаешь и по какой причине решил сделать именно так. Думаю, это очень важно.
– А что важно для Москвы? Чего ей не хватает, чтобы стать более совершенным, на ваш взгляд, городом?
– Город должен быть легким в использовании. Я видела, что в Москве делают новые пешеходные зоны и велосипедные дорожки. Думаю, это важно. Необходимо иметь возможность чувствовать город телом – ногами, ступнями. Также важен транспорт, в Москве мне очень нравится система метро, можно легко и быстро преодолевать большие расстояния. Просто фантастика! Проблемы трафика сейчас стоят перед городами очень остро, и, по-моему, Москва справляется с их решением. Не знаю, что будет в итоге, все же я не эксперт по Москве. Хотя мне кажется, что здесь происходит примерно то же, что и в Париже. Там пытаются создать развитую подземную инфраструктуру, связанную с наземными маршрутами, по которым можно будет легко передвигаться, например, на велосипеде (прим. – EMBT работает над проектом станции Клиши-Монфермей). То же происходит в Неаполе – ужасный город в том, что касается дорожного движения, и во многих других городах.
– Почему, на ваш взгляд, представления об идеальной планировке городов со временем претерпевают изменения, иногда довольно значительные?
– Все в мире меняется, особенно люди. Нам постоянно приходится адаптироваться. Город – это сконструированный мир, и он тоже изменяется. Города растут настолько стремительно, что кого-то это даже способно напугать, все движется вперед как никогда быстро. Вы можете обнаружить себя в новом городе, который вырос буквально за 10 лет, и при этом он уже огромный. Поэтому приходится все большее внимание уделять городской планировке, думать об архитектуре, и о том, как ее интегрировать в городское пространство. Качественные пространства теперь необходимы не только в центре, но и на периферии. Возможно, должны появиться новые полицентрические города, нам нужны жилые районы, которые будут представлять собой минигорода.
– Вы входили в жюри Притцкеровской премии в прошлом году, когда ее присудили Алехандро Аравене.
– Я в него вхожу и сейчас.
– Да, но тогда премию получил Алехандро Аравена, после чего некоторые архитекторы и журналисты начали говорить, что поворот архитектуры в сторону решения социальных задач может ее уничтожить. Насколько вы согласны с этим утверждением?
– Я не рассуждаю в таком ключе. Да, проектируя социальные объекты, нельзя позволить себе излишества и создавать роскошные здания. Но Алехандро Аравена совершил изумительное открытие: он придумал архитектуру, которая ожидает вмешательства будущих жильцов. Это действенный способ реконструировать неформальные южноамериканские поселения. Фавелы, помимо прочего, плохи еще и тем, что в них нет никакой инфраструктуры, даже водопровода. Чтобы создать город с подходящей планировкой и жильем, Алехандро спроектировал дома, в которых уже можно жить, но при этом они еще не закончены. Так в эти постройки люди могут вложить частицу себя, улучшить их, потому что именно разнообразие делает город живым. Идея простая, но при этом очень красивая. Мы в EMBТ готовы использовать любую возможность, чтобы проектировать социальную архитектуру. Мы никогда не говорим: «Ой, нет мы этого не будем делать! Нам это не нравится, потому что бюджет как-то слишком мал». Мы стараемся сделать лучшее на что способны в пределах даже самого маленького бюджета.
– То есть, вы никогда не отказываетесь?
– Мы готовы делать социальное жилье, общественные пространства, административные здания, браться за малый масштаб, проектировать части городов – все, что угодно. Мы открыты и считаем социальные объекты частью нашей общественной миссии. Архитектура – это сфера услуг, она должна служить обществу, мы не забываем об этом.
– Ваш любимый архитектор – Ле Корбюзье, так пишут почти в каждой статье про вас. В это сложно поверить, здания EMBT далеки от того, чтобы быть «машинами для жилья», они скорее сами похожи на живых существ.
– Возможно, это неправда. (смеется) Когда меня спросили про любимого архитектора, я ничего не могла придумать, в голове была абсолютная пустота. Я растерялась и думаю, что же сказать: «Все? Никто?». А потом назвала первое имя, которое пришло на ум. На самом деле, мой любимый архитектор – это мой покойный муж (Энрик Миральес – прим. Н.М.). Он меня приобщил к проектированию и строительству, когда я только изучала архитектуру. В нем было столько энергии, столько страсти к профессии. Энрик умер, но я продолжаю двигаться в направлении, которое он задал, а вместе со мной и другие – мы все продолжаем работать в его духе. Для моего мужа Ле Корбюзье был очень важен, как и для всей испанской архитектурной школы. Но Ле Корбюзье – это ведь не только функционализм, он же еще немного сумасшедший, рисовал, писал стихи и делал вещи, которые выглядели очень рациональными, но при этом были безумными. Детскую наивность Ле Корбюзье можно увидеть во многих деталях его архитектуры, особенно в Чандигархе. Возможно, из-за географической удаленности он позволил там себе больше экспериментов и создал больше вещей, связанных с поэтической частью его натуры. Да, в Ле Корбюзье мне нравится поэт.