Enfant terrible британской архитектуры Уилл Олсоп рассказал Архи.ру о распорядке трудового дня, пути от полного краха до возвращения к успеху и своем влиянии на коллег.
Уилл Олсоп приезжал в Москву, чтобы прочесть лекцию в рамках летней программы Института медиа, архитектуры и дизайна «Стрелка».
«Проследи, чтобы он не пил», ─ говорят мне перед интервью. «Скорее всего, он будет материться», ─ вспоминаю другое напутствие. Представляю себе невменяемую звезду архитектуры, которая сквернословит в баре. И напрасно ─ Олсоп чрезвычайно мил и обходителен, неторопливо потягивает красное вино. «Расскажи о себе», ─ говорит он. Рассказываю, что училась архитектуре, работала, потом попала на «Стрелку» в группу Колхаса. «А, Ремми», ─ ехидно прищуривается Олсоп. Выясняется, что они с Ремом посещали знаменитую лондонскую Архитектурную Ассоциацию (АА) в одни и те же годы. «А во время лекции будет вино? ─ обращается Олсоп к продюсеру Кате. ─ Нет вина ─ нет лекции!»
Архи.ру: – Кстати, об Архитектурной Ассоциации. Британское архитектурное образование славится своей творческой направленностью, а куда потом девается эта творческая часть?
Уилл Олсоп:
─ Ну вот я ─ в баре сижу. А в целом, архитекторы сейчас оцениваются по количеству построенного, а не по качеству зданий. Это связано со стремлением избежать риска. Если ты молодой архитектор, ты никогда не получишь заказ на библиотеку, потому что ты ее еще не построил. Вызов архитектурным нормам важен, но и сложен, поскольку, если ты хочешь оставаться на плаву, приходится быть конформистом, и это очень скучно.
– А почему вы преподавали в Вене, а не в Лондоне?
─ Давным-давно я преподавал в АА, но потом студенты узнали, где моя студия, и стали тусоваться там круглыми сутками. Они заходят в восемь вечера на пять минут и зависают на час. Так что я сбежал в Вену. Мне же тоже жить надо. Сейчас я немного преподаю в Кентербери, они меня используют для повышения рейтинга. Но я не могу ничему научить, я могу лишь создать условия, где у студентов будет возможность прийти к собственным выводам.
– Как проходит ваш день ─ вы сидите в офисе, встречаетесь с заказчиком, занимаетесь живописью?
─ Первое правило ─ никогда не просыпаться до восхода солнца. Я встаю очень медленно: завтракаю, сижу в саду, читаю газету или размышляю.
– А потом идете в офис?
─ Нет. Потом я иду плавать в бассейн, где много красивых девушек. И только после этого я отправляюсь в свою студию. Там я стараюсь не переключаться на компьютер, но все равно начинаю читать почту. Это сильно отвлекает, я лучше порисую или сделаю что-то для текущего проекта. А тут уже и время ланча. Потом я занимаюсь разными скучными вещами, после чего прерываюсь на дневной сон, и, наконец, делаю, все что захочу.
Центр дизайна Шарпа Колледжа искусств и дизайна Онтарио. Фотограф: Taxiarchos228. Лицензия GNU Free Documentation License
– Это во сколько?
─ В четыре. У меня внизу собственный бар, он открывается в шесть, и там проходит много встреч и бесед с сотрудниками или с теми, кто ко мне приезжает. Будешь в Лондоне ─ заходи в шесть, я в баре.
– Да вы идеальный босс!
─ Ну я стараюсь давать людям свободу. Я работаю над проектом параллельно с ними, иногда мы вместе занимаемся живописью. Чтобы быть хорошим боссом, главное ─ платить нормальную зарплату. Может быть, не самую высокую на рынке, но и не копейки. Я, конечно, часто в отъезде, и когда возвращаюсь, могу расстроить людей, если мне не нравится результат. Но приходится быть честным.
─ Ох, не знаю. В бизнесе у меня взлеты и падения, но это нормально. Мне нравилось работать с Яном Стормером ─ тогда у нас был второй офис в Гамбурге, и очень успешный, но в какой-то момент я понял, что Ян производит не мою архитектуру, так что мы расстались. Я открыл свое бюро, но в 2005 году случилась финансовая катастрофа, и мне пришлось его продать. Там было мое имя, но это уже не имело ко мне отношения. Крупные компании поглощают небольшие, и тогда на первое место выступает бизнес, а не архитектура. А я считаю, что ориентация на бизнес не способствует созданию хорошей архитектуры ─ для этого необходима свобода. В общем, сейчас у меня снова своя практика. То есть за последние годы я прошел путь от полного краха до возвращения в архитектуру.
– Теперь ваш второй офис находится в Китае.
─ Да, но в Китае надо быть очень осторожным. Многие архитекторы из Европы и США работают в Китае над большими проектами, но не всегда получают гонорар. Я это называю плохим бизнесом. Основное правило тут ─ если кто-то тебе заказывает проект, не начинать работу, пока не получишь часть денег. В этом заключается моя стратегия ведения бизнеса. Я понял ─ если они не готовы перевести деньги, это означает, что их намерения несерьезны, и ты просто зря тратишь свое время. Зато в Китае, если найти правильного заказчика, можно построить что-то интересное.
– И вы строите?
─ Да.
– А в Москве можно построить что-то интересное?
─ Я приехал в Москву в 1992-м, потому что мне был интересен город, который проходит через серьезные перемены, подобно Берлину, который своей энергией притягивает массу людей. Но в Москве было сложно работать, и не из-за строительных норм, а из-за того, что чиновники вмешивались в архитектурные решения. Зато было интересно наблюдать, как рабочие заливают бетон, когда на улице ─10 по Цельсию. В Англии даже в ─5 этого делать нельзя, и вообще при температуре ниже нуля, а здесь это приходится делать из-за климата. Интересная технология.
– Что бы вы сделали, чтобы улучшить Москву?
─ Я могу ошибаться, но у меня сложилось ощущение, что общество не слишком интересуется архитектурой, так что я бы работал над тем, как заинтересовать простых людей.
– Галерею The Public, ваше здание в Уэст-Бромидже в Центральной Англии, критиковали, а сейчас и вовсе закрыли. Как это произошло?
─ У нас был фантастический заказчик ─ дама, которая работала в Бромидже с местными жителями. У нее было стремление построить арт-центр, чтобы оживить локальное сообщество при помощи искусства. И важной задачей для меня как для архитектора была также работа с горожанами ─ это необходимо, чтобы понять их нужды. Но здание было построено на государственные средства, а местным политикам с самого начала не нравился этот проект, и, когда в 2008-м урезали финансирование, они приняли решение закрыть арт-центр и оставить только образовательный блок, несмотря на посещаемость, превосходящую запланированную. Очень жаль.
– Вы как-то сказали, что Седрик Прайс сидит у вас на плече и что-то говорит на ухо. Что именно он говорит?
– Седрик, брысь! (Олсоп делает жест, словно отгоняет муху). Вечерами я люблю сидеть за кухонным столом, слушать музыку, пить вино и размышлять о том, что я могу сделать. И вдруг я слышу голос: «Да они же идиоты!» Этот голос возвращает тебя к сути вещей, потому что в процессе работы очень легко сбиться с пути.
Это было очень маленькое бюро [Олсоп работал у Седрика Прайса (Cedric Price) в 1973–1977 – прим. Архи.ру], и наверху была комната, куда он исчезал, когда не хотел, чтобы его беспокоили. Возможно, он там спал. Потом он спускался вниз и начинал говорить. И я думал: «О чем он вообще говорит, что это значит?» И я сделал целую серию небольших проектов, которые были противоположны тому, о чем он говорил. Седрик прожил очень интересную жизнь, полную идей и нереализованных вещей. Его разработки повлияли на многих архитекторов. Например, концепция Fun Palace во многих аспектах была позаимствована для Центра Помпиду, хотя обычно об этом умалчивают.
Жилой комплекс Chips в Манчестере. Фотограф: David Jones. Лицензия Creative Commons Attribution 2.0 Generic
– А вы повлияли на других архитекторов?
─ Один инженер, с которым я работаю, мне недавно сказал: «Ты такое влияние оказываешь ─ ты как Дэвид Боуи». Было очень неожиданно и приятно это слышать. Дэвид Боуи в свое время делал довольно радикальные вещи, и к тому же постоянно менял направление. Некоторые мои здания копировались много раз, но я бы хотел влиять не в плане копирования, а вдохновлять людей быть самими собой и не следовать какому-то выбранному стилю. Это то, что мне нравится в Реме Колхасе ─ у него нет стиля. У него есть своя линия, но ее невозможно повторить или предугадать. Противоположность этому ─ Заха: ты уже знаешь, что она сделает, еще до того, как она взяла в руки карандаш.
– Известно, что вы приняли решение стать архитектором в совсем юном возрасте. Как вам это удалось?
─ Не знаю, в моей семье не было архитекторов. Интересно, что лет в 15 у меня оказалась книжка о Ле Корбюзье, и там была фотография марсельской «жилой единицы». Позже я понял, что он получил этот заказ в год моего рождения. Много лет спустя я тоже спроектировал довольно большое здание в Марселе, и когда оно уже было построено, я осознал, что по своим размерам оно в точности совпадает с «жилой единицей». Это очень странно, потому что я этого не задумывал. Наверно, это что-то в крови.