|
Размещено на портале Архи.ру (www.archi.ru) |
|
| 28.07.2014 | |
|
«Сейчас актуальнее просветительская деятельность» |
|
|
Елена Петухова |
|
|
Александр Острогорский и Мария Фадеева – о «градусе» архитектурной критики сто лет назад и сегодня, важности новых учебных институций и дефиците архитекторов.  Александр Острогорский и Мария Фадеева. Фото: Юлия АрдабьевскаяСерия интервью Архи.ру с зарубежными архитектурными публицистами получила свое логическое продолжение в беседах с отечественными критиками – точнее, с теми, кого мы считаем критиками, хотя сами они себя могут так и не называть. Цель проекта – понять, что происходит сейчас в сфере архитектурной критики в России, и есть ли здесь у этого занятия смысл. Архи.ру: – Считаете ли вы себя архитектурными критиками, и почему? О: Я уверен, что критика принадлежит тому процессу, которому посвящена, является его частью. Но я всегда хотел занимать более близкую к журналистике позицию и просто рассказывать о текущих событиях. Что еще важно: интеллектуальное архитектурное пространство у нас необычайно мало, возможно, даже полностью отсутствует. Кто-то говорил, что у нас есть архитекторы, но нет архитектуры. Тогда можно сказать и что у нас есть критики, но нет критики. Ф: Представляюсь я обычно: архитектор по образованию, журналист по роду деятельности. Хотя этой весной [весной 2013 года] меня и историком обзывали, и активистом, в общем универсал какой-то получился. На первое же сентября [2013 года] я сказала студентам МАРШа, что одна из целей наших занятий – мое освобождение от роли толмача, которая мешает заниматься архитектурой с позиции исследователя и критика. – Ты имеешь в виду: переводить с их «птичьего» языка на человеческий? Ф: Это почти дословно то, что мне сказал редактор на моей первой журналистской работе. – Если оглянуться на прошлое, то интеллектуальный дискурс в архитектуре существовал и в эпоху авангарда 1920-х–30-х годов, и – пусть и в рамках идеологии – в сталинское время. И при Хрущеве архитекторы обдумывали свою профессиональную жизнь и творческую деградацию, связанную с диктатом строительного комплекса. Но почему сейчас этот дискурс отсутствует? По логике вещей, точно так же, как это поле зачистилось в начале 1990-х, там естественным образом должны были прорасти новые явления. Нужно лишь полить почву или даже бросить в нее зерна – дать стимул, и казалось бы, для понимающих специфику момента людей это вполне достойное и интересное занятие. Ф: Вот только «материал» полива, кажется в нашей ситуации – не текст. У меня есть ощущение, что сейчас актуальнее просветительская деятельность. – То есть нам сейчас нужно начинать с азов? О: Я писал диплом по журналу «Современная архитектура» (выходил в 1926–1930), это прекрасный образец критики и архитектурной мысли одновременно. Поскольку журнал издавался архитекторами, то там было идеальное сочетание: они были и критиками, и демонстрировали тот интеллектуальный процесс, на отсутствие которого мы сейчас жаловались. Важная часть этого процесса – одна или несколько идей, которые воодушевляют архитекторов, дискуссии о том, что такое хорошо, а что такое плохо, ради чего работают архитекторы. У нас со студентами в школе МАРШ было специальное занятие, где мы обсуждали «Манифест футуристической архитектуры», который был написан Антонио Сант’Элиа в 1914, и один из последних текстов, обозначенных как манифест – Патрика Шумахера (2008). С одной стороны, эти тексты в чем-то близкие: в обоих заявлена некая идея прошлого, настоящего и будущего архитектуры, авторы определяют, что есть правильно, а что – неправильно. Но при этом риторика различается: Сант’Элиа обзывает идейных противников последними словами, а Шумахер очень сдержан.В любом случае, наличие дискуссии мне кажется важным условием для существования критики. Иначе про что должен говорить критик? Если про использованные в здании несущие конструкции, то тогда он должен называться критиком инженерного дела. – Однако налицо парадокс: архитекторы хотят, чтобы об их проектах писали, но читать об архитектуре в целом и о работах коллег они не стремятся. Здесь есть некая эгоцентричность, зацикленность на самом себе и нежелание выходить за пределы производственных процессов в своем бюро. О: Стремление публиковать проекты – это чисто символическая потребность и функционально необоснованное влечение, я пришел к такому выводу. В пользу этой моей идеи говорит почти полное отсутствие у нас архитектурных СМИ. На самом деле, эти публикации не зачем не нужны. Ф: Надо сказать, что и научные архитектурные исследования, представляемые на каких-нибудь чтениях в РААСН, тоже нередко лишены той интеллектуальной ценности, которой у нас должна обладать, но не обладает критика. В основном это практические выкладки, когда архитекторы делают свои наблюдения и пытаются обосновать их, например, математически, другой вариант – искусствоведческие описания без выхлопа. – У нас есть общество – от практиков до теоретиков – которое вполне удовлетворено такими констатациями. О: Ольга Алексакова из BUROMOSCOW очень справедливо заметила, что архитекторов в России в принципе очень мало, поэтому здесь, очевидно, работают какие-то законы физики, и просто не набирается критическая масса людей, желающих что-то обсудить или даже получить по лицу за свою идею. Если их десять человек, то им достаточно один раз просто поговорить об этом между собой. Им не нужны ни журналы, ни дискуссии, ни критика. А вот если их 1000, то тогда существовала бы необходимость в интеллектуальном и медиа- пространстве, были бы нужны люди, рассказывающие про это пространство, транслирующие новые идеи – это все функции критики.  Александр Острогорский и Мария Фадеева. Фото: Юлия Ардабьевская– Вы оба преподаете в школе МАРШ [курс «Архитектура и культура коммуникаций» модуля «Профессиональная практика»], общаетесь с молодым поколением: есть ли положительная динамика, растет ли число активных архитекторов, или же все стоит на месте? Есть ли желающие заняться критикой? Ф: Иногда меня студенты спрашивают о работе, кто-то пытается писать в журналы. Но у них очень специфическое представление о журналистике как побеге от проектирования, связанного с компромиссами и остальными особенностями сервильной стороны профессии. Второй момент связан с тем, что происходит с журналистикой в целом: сейчас журналисты очень разных специализаций совмещают писание с кураторством выставок, чтением лекций и т.д. О: Этот второй момент объясняет, почему мы меньше пишем. Для критики существование в медиа-пространстве важно, но не принципиально, это только одна из возможностей. Но и пространство журналистики в целом ужасно сжимается, напряжено – из-за цензурных, политических проблем. Все это по большей части не касается архитектуры, но все же это единое пространство. – А как тогда расценивать столь большую популярность Григория Ревзина? Ему вся эта сложная ситуация совсем не мешает. О: Конечно, об этом лучше спросить у него самого, но, по моим наблюдениям, ему тоже мешает: видно, что Ревзин постоянно расширяет сферу своей деятельности – он выпустил серию текстов о музеях, много общеполитических текстов. С другой стороны, был журнал CitizenK— закрылся, «Огонек» — перестал быть таким острым. Это поле тоже сжимается. Ф: Если мы говорим о процессах, в которые включена критика, то Григорий Ревзин – ближе к искусствоведческому процессу. Как человек, окончивший исторический факультет МГУ и преподававший там, он рассматривает архитектуру как часть истории искусств. – Я упомянула Григория Ревзина как пример человека, который, благодаря своей деятельности критика, приобрел авторитет эксперта и уже сам теперь влияет на ситуацию, которую раньше лишь анализировал и оценивал. Этот реальный пример должен по идее служить стимулом для появления новых фигур, претендующих на подобные статус и роль. О: Думаю, что многим нравится яхта Абрамовича, но не всем хочется им стать. Некто вызывает интерес, уважение, возникает мысль о том, что его судьба завидна (хотя тут еще можно поспорить), потом у тебя появляется идея о возможности стать таким, как он. Но одной мечты мало, должны также быть инструменты ее воплощения. «Точки входа» на путь ее реализации должны находиться в непосредственной близости от тебя, чтобы ты мог дальше по этому пути двигаться. Сейчас этого в сфере архитектурной критики нет. – А почему у нас нет даже молодых архитектурных блогеров? Ф: Анатолий Михайлович Белов раньше делал это, что и привело его в журнал «Проект Россия». О: Мне кажется, это та же история о бедности пространства. Одной «Стрелки» для изменения нынешней ситуации недостаточно, но если бы появился еще пяток школ с разными позициями и интересами, то было бы лучше. – А хватит у нас студентов-то? О: О том и речь. Хотя тут могло бы помочь государство, если бы оно было заинтересовано в создании этого пространства. А вот мы сами делаем это очень плохо. Евгений Асс проработал 20 лет в МАРХИ (притом, что там отличие его подхода к преподаванию было всегда очевидно), прежде чем созрела ситуация для создания его собственной архитектурной школы. Тем не менее, мне кажется, что «Стрелка» – я ее фанат, признаюсь – пример того, что альтернативные институции – это очень хорошо.  Лекция Сантьяго Калатравы в Институте «Стрелка». Фото: Михаил Голденков / Институт «Стрелка»– То есть это можно считать положительным симптомом? Потому что мне кажется, что создание альтернативных мест учебы, правильная «настройка» мозгов уже о чем-то хорошем говорят. О: Проблема в том, что есть очень мало людей и мало возможностей. Людям нужно есть и пить, строить себя профессионально и общественно. Для этого должны быть внешние и внутренние инструменты, а на их появление требуется время. Даже андеграундный, нонконформистский процесс сильно зависит от качества среды, от степени ее разнообразия и сложности. Должна существовать среда, с которой ты можешь вступить в диалог и начать с ней спорить. А у нас вокруг – вязкая пустота… Ф: Вот и студенты у нас в МАРШе пишут эссе – про медиа, про общество, про законодательство, и во многих работах сквозит претензия к старшему поколению: оно, по их мнению, мутно и неопределенно. А им хотелось бы стартовать, как в Европе, в пространстве подготовленном с просвещенным заказчиком. – Если они у вас пишут эссе, не было бы логичным выпускать на базе МАРШ свое издание? Даже если брать только преподавателей, авторы здесь есть: вы сами, Кирилл Асс. О: Я не думаю, что это нужно. Когда появлялась «Стрелка», закрывался журнал Interni в той версии, которая выпускалась командой Олега Дьяченко в Independent Media, и в котором я тогда работал. Некоторое время спустя я сам пошел работать на «Стрелку», и мне показалось, что такой институт – более оправданная сейчас с практической точки зрения форма существования интеллектуального дискуссионного пространства, чем СМИ. Потому что получается, что такие формы организации процесса срабатывают, в то время как печатные издания – буксуют. Ф: Важный момент для критики – температура процесса. Белинский писал, а Аксаков ему отвечал и т.д. В прошлом кто-то из однокурсников спрашивал о моих статьях: «А почему ты не говоришь – хорошо это или плохо?» Но я хочу разговаривать, а не клеить ярлыки. Сейчас здесь этот пинг-понг «мнение – реакция» на текстовом уровне не запускается. В других формах – да, иногда получается, но не в печатной. Для тех, кто старше, кто чувствовал востребованность в писательском жанре, возможно, такой поворот воспринимается сложнее. Мы вошли в эту сферу на другом этапе. Впрочем, сесть, порой, и написать про интересный объект, узнать благодаря его изучению кучу увлекательных подробностей из жизни человечества – огромное удовольствие. Мне его в последнее время в основном предоставляет журнал «Проект Балтия». Вот люди нашли способ, расширить пространство разговора. Но команда журнала ведь тоже и выставки делает, и конкурсы проводит, и лекторов привозит, и «Стрелку» бы свою особую петербургскую устроили, если бы конъюнктура позволяла. |
|