|
Размещено на портале Архи.ру (www.archi.ru) |
|
| 28.03.2014 | |
|
Ольга Кабанова: «У нас нет другой среды, кроме той, где мы живем» |
|
|
Нина Фролова |
|
|
Критик Ольга Кабанова рассказала Архи.ру о первых шагах постсоветской архитектурной журналистики, языке для разговора с читателем и идеальном пространстве.
 Вторая сцена Мариинского театра в Санкт-Петербурге. Проект Доминика Перро– То есть получается, что критика находится в прямой зависимости от ситуации в обществе. Вероятно, можно сказать, что в советское время было чуть покультурнее, чем в 1990-е годы? – В советские годы было ужасное качество строительства. Главным цензором был строительный комплекс, который также хотел строить дешево, быстро и плохо, который уничтожал все сложности и излишества проектов. Приход турецких строителей казался прорывом. Конечно, я люблю некоторые здания брежневского модернизма, в кварталах выстроенных в 1970-е годы была разумная планировка, решались социальные проблемы. Но почти не было архитектуры как искусства, пластического воплощения идеала времени. Хотя дух времени воплотился: воровство, режим злостной экономии и «наплевать на качество» считываются. Архитектурная критика, как следствие архитектуры – это не дело одного человека, это результат развития общества. В какой-то момент я тоже поняла, что пока не будет общественной реакции, то ничего не случится, и эта реакция, слава богу, стала появляться – плохая ли, хорошая ли, другой вопрос. Прекрасные ленинградские жители, обсуждая конкурс на проект 2-й сцены Мариинского театра, писали про Доминика Перро, что он не учел русской зимы со снегом, они и мыслить не могли, что прочность крыши кто-то рассчитает. С другой стороны, из-за протестов жителей все-таки не поставили «памятник примусу» на Патриарших прудах, и правильно, когда люди защищают свою детскую площадку или сад от коммерческого строительства. – В чем, как вы считаете, причина такого равнодушия к архитектуре (пусть даже оно постепенно уходит). Ведь художественная критика продолжает успешно существовать. Или, к примеру, рецензии на оперные спектакли: оперу любят далеко не все, а при этом тексты появляются, критики, пусть их и немного, существуют. – Амбициозных и талантливых людей всегда достаточно для любой профессии. Мы же говорим немного о другом. Оперный спектакль существует тогда, когда существует опера как искусство, и когда она дает возможности, материал для критики. Чисто оперной критики почти нет, а есть музыкальные критики, которые занимаются классической музыкой вообще. Исполнительское искусство у нас остается на очень высоком уровне. Также музыкальные критики много пишут о зарубежных оперных постановках и исполнителях. Точно так же, если бы не зарубежная архитектура, что бы мы делали со своей архитектурной критикой. И главным чтением советского архитектора был журнал Domus в библиотеке, а не «Архитектура СССР». Критика существует, когда есть материал, способствующий ее развитию. Но вообще критиком быть трудно, их никто не любит, кинокритиков, например, ненавидят прокатные конторы. Мой коллега по отделу культуры, который рецензирует кино, пишет в основном о западных фильмах, о больших режиссерах: там, где прослеживается и собственно искусство, и отражение массовой культуры, идеологические и общественные ожидания и представления. Как бы я ни любила и ни уважала Евгения Асса, проблема отечественной архитектурной критики – это, конечно, не только проблема обучения людей. – Каким языком должен говорить с читателем архитектурный критик? – Когда я пришла в «Архитектуру СССР», профессиональный журнал, мне понадобился не один год, чтобы войти в архитектурную тематику и лексику, я много читала, много говорила с архитекторами. Но потом мне пришлось обращаться к широкому читателю, писать гораздо проще, чем я умею, и многое забыть, чему научилась. Мне хотелось быть понятой не архитекторами. При этом, если музыкальные или литературные переживания профессионально отрефлексированы, то в архитектурной критике я вижу очень мало рефлексии, пространственных переживаний. Тут Асс совершенно прав, говоря об языке и интерпретации. Когда я приезжаю в Париж, иду в садик Пале-Рояль. Почему мне так хорошо там? Потому что этот прямоугольник спокойно симметричен, он достаточно большой, чтобы чувствовать себя там свободно, но и достаточно камерный, что чувствовать себя защищенной. Когда человек мне говорит: «Я ничего не понимаю в архитектуре», я отвечаю, что все просто: когда приходишь на Соборную площадь, тебе там – прекрасно. И на площади старого итальянского города тебя охватывает восторг. Что тут понимать? Надо чувствовать. Архитекторы очень любят говорить о здании: «в плане» оно… Но когда человек приходит туда, он не понимает, что там «в плане», он этого плана не видит. Поэтому мне кажется, что главное для архитектурного критика не только эрудиция и образование, а способность к рефлексии, анализу чувств. – Это чувственное и инстинктивно понятное всем ощущение, эти рассуждения про архитектуру счастья, что делает нас счастливыми. Это может быть совсем не гениальный архитектор… – Или гениальный архитектор, который тебе, может быть, и не нравится, но он тебя потрясает, и ты не понимаешь его, и сердишься, и думаешь... Могут быть разные эмоции, но они должны быть. Очень мало городов, где все гармонично и драматургично. – Сейчас в Москве есть общественные движения, выступающие за комфортное городское пространство. Есть главный архитектор, который хотел бы сделать у нас все по европейским стандартам. Все побывали за рубежом и знают, как там все устроено и что они хотят получить здесь. Однако, несмотря на это оживление, крупные критики, включая вас, об архитектуре почти перестали писать, а новых имен не появляется, то же самое происходит и с изданиями. В чем причина такого упадка архитектурной публицистики? – Я думаю, что это связано с тяжелой ситуацией в прессе вообще: без широкого контекста ничего не будет понятно. Сейчас издания закрываются по политическим, цензурным соображениям. Возможно, они даже вернутся к архитектуре, поскольку про политику писать будет совсем трудно. Может, это даже как-то поможет архитектурной критике. Кстати, при Лужкове была жесткая цензура во всех московских изданиях: невозможно было писать о новой московской архитектуре, никаких размышлений не допускалось. Упадок архитектурной прессы также связан с тем, что сейчас активно строят только торговые центры, тут – чистая коммерция. Я пишу об архитектуре редко, но я обязательно напишу, каким будет новое здание Третьяковской галереи, фасады которого сделал Сергей Чобан, потому что это интересно и там есть, о чем говорить. – В чем, на ваш взгляд, задача архитектурной критики? – Когда я перешла в советский архитектурный журнал из художественного, знакомые меня жалели, ведь архитекторы – идиоты. Я возражала: архитекторы – красивые, остроумные, хорошо одетые люди. «Ну ты же видишь, что они строят!». В постсоветское время мне тоже говорили, что они идиоты, потому что «ты же видишь, что они понастроили!» А если они не идиоты, то, значит, циничные и беспринципные люди. Объяснить, что не в архитекторах проблема, очень трудно. Одно общество, например, при фараонах, рождает египетские пирамиды, другое, абсолютизм – барокко. И задачей критиков может быть изучение – что именно и почему рождается. Архитектура теперь редко – «застывшая музыка», и даже не «застывшая идеология», а часто – просто откровенный цинизм. Как и искусство, архитектура – это формула, иероглиф, пластический эквивалент того состояния, в котором находится общество. В том числе, это и состояние промышленности, технологий; власти технологий, а не только власти градоначальника, общественной или муниципальной, власти народа в демократических странах: властны технологии, комплексы, деньги. Считывать город – это фантастически интересно, и мне безумно нравится рассказывать людям, как его можно прочитать. Ведь у нас нет другой среды, кроме той, где мы живем. |
|
